<<
>>

3.3.2. Глобализация экономики и ее проблемы

Лишь на первый взгляд кажется, что экономика suo generis извлекает из глобализации выгоду. Процессы переструктурирования экономики, вызванные глобализацией, носят чрезвычайно болезненный характер.

Вместе с глобализацией кардинально меняется ландшафт финансовых и международных рынков, рынков труда и капитала. Все это существенным образом меняет сложившийся характер взаимодействия институтов и структуру коммуникационных потоков, порождая множество проблем, воспринимаемых как социально-этические проблемы.

а) Глобализация производственных процессов

Одним из знаменательных следствий глобализации и стремительного роста финансовых рынков стало противопоставление «реального» и финансового секторов экономики. Изменения в реальном секторе экономики, вызванные глобализацией, не столь впечатляющи, как на финансовых рынках, но именно они задают фундамент экономических процессов. По мнению социологов, глобализация не меняет общих тенденций развития, очерченных в концепциях «постиндустриальной экономики» (Белл) или «третьей волны» (Тоффлер), лишь делает их более выраженными.

В глобальной постиндустриальной экономике появляется возможность поднять еще на одну ступеньку разделение и производительность труда, управление производственными процессами. Первостепенное значение приобретает не просто научно-технический прогресс, но мобильность смены технических решений, темпов развития. Хотя индустрия остается основой современной экономики, сам новый уровень производительности, связанный с коммуникационной и информационной революциями, определяется отныне в третичном секторе, в сфере услуг.[1]

Глобализация экономики в значительной мере явилась выражением того, как новые возможности сферы финансовых, информационных и коммуникационных услуг были реализованы экономическими субъектами и изменили конкурентную среду рынков.

В полной мере воспользоваться ими смогли только крупные, преуспевающие компании, которые превратились в транснациональные корпорации, стали глобальными игроками (global player).

ТНК, их власть и влияние являются одной из ведущих тем в литературе по глобализации. В последнее десятилетие их число возросло от 7 тыс. до 40 тыс.[2]

Истории неизвестна подобная ситуация монополизации экономики, при которой глобальное присутствие корпораций на различных национальных рынках позволяет легко обходить антимонопольное законодательство.[3] Аккумулируя значительные финансовые ресурсы, эти экономические империи приобретают и соответствующую политическую мощь, уходя из-под политического контроля и задавая ориентиры всей международной экономической политике.[4] ТНК являются крупными инвесторами как в научно-технический прогресс, так и в экономики развивающихся стран. Вместе с тем, деятельность ТНК ознаменована и тревожащими последствиями. Внедряясь на национальные рынки, они разрушают сложившееся соотношение сил и теснят местных производителей; используя свою «глобальность», они с успехом уходят от «национального» налогообложения; перемещая производства в чужие страны, они ликвидируют рабочие места в собственных странах. Приобретая вследствие глобализации серьезные конкурентные преимущества, они делают неконкурентноспособными целые национальные отрасли, ставят под вопрос существование опоры обществ «всеобщего благосостояния» – мелких и средних предпринимателей.[5] «Действовать глобально превратилось для многих предприятий в вопрос выживания… На все новые проблемы они отвечают продуктивно-техническими и организационно-структурными изменениями, которые имеют далеко идущие последствия для организации рабочих процессов», – определяет конститутивные черты новой «экономики времени» немецкий исследователь Альтфатер.[6] Глобализация производит эффект, когда качественный рост производительности труда в экономике оказывается выше количественного роста и потребности в трудовых ресурсах.[7] Рост безработицы и разорение масс населения подрывает в свою очередь покупательный спрос и ведет к экономическому упадку.

Использование преимуществ глобализации настолько меняет условия конкурентной среды, что кардинальное переструктурирование мировой экономики становится неизбежным. «Заработал некий «дьявольский насос», который выкачивает из отсталых стран капиталы, ресурсы, таланты. В результате происходит все более углубляющаяся стратификация государств – и отсталые страны теперь останутся отсталыми навсегда», – характеризует ситуацию Н.Н. Моисеев.[8] Поскольку экономический расчет является чистым видом стратегического поведения, возникает опасность систематического подчинения – под занавесом экономической мотивации – слабых хозяйственных субъектов сильными. Требованием этического разума является политический контроль над чисто экономической логикой процессов укрупнения предприятий и естественных процессов формирования конкурентной среды, для того, чтобы экономические институты могли образовывать вид коммуникативного сообщества, отражающего специфику системной рациональности. Хотя, на взгляд Апеля, на это едва ли способны прямые институциональные учреждения в духе Ульриха, которые будут навязывать экономическим субъектам логику «коммуникативной рациональности», однако распространение всеобщих консенсуальных процедур (подобных тем, которые заложены в организации ВТО), усиление политико-правовых институтов, ответственных за создание «рамочного порядка» в экономике, усиление влияния общественности на экономические события, намечает более эффективный путь этой трансформации.

б) Рост международной торговли

Торговля и, прежде всего, мировая торговля причисляются к факторам, значительно ускоряющим экономический рост и благосостояние наций. Благодаря глобализации в международной торговле становится возможным более активное использование сравнительных ценовых преимуществ стран (Д. Рикардо) и углубление межнационального разделения труда. Свежий опыт демонстрирует, что экономики развивающихся стран (Китай, Малайзия и т.д.), ориентированные на экспорт, развиваются интенсивнее, чем экономики тех стран, которые ориентированы на внутренний рынок (страны Латинской Америки и, главным образом, Африки).

Глобализация ассоциируется в значительной степени с ростом объемов международной торговли: ее рост в последние десятилетия устойчиво превышает рост производства.[9] Тем не менее, не объемы международной торговли, а ее новые условия создают основу глобализации.

Стремительный рост международной торговли и открытости стран наблюдался вплоть до второй мировой войны: в 1913 во Франции с 35,4% была более открытая экономика, чем в 1993 с 32,4%. Открытость Великобритании развивалась от 44,7% (1913) через 39,3% (1973) до 40,5% (1993). Еще более показательны цифры в отношении США – 11,2%, 10,5 и 16,8 и Японии – 31,4%, 18,3%, 14,4%. Это позволяет оппонентам говорить о глобализации как о мифе.[10] Значительные объемы международной торговли сопровождались многосторонними процессами международной интеграции, межкультурным обменом и многими другими явлениями, сопровождающими процесс глобализации.

Тем не менее, открытость экономики в эпоху глобализации означает не только экстенсивное расширение международной торговли, но и совершенно иной уровень переплетенности отношений собственности, иных участников этого процесса, иное содержание разделения труда, иной технологический уровень состояния экономики. Е. Альтфатер справедливо замечает, что за периодами открытости постоянно следуют периоды регрессии и закрытости, сопровождаемые нередко серьезными системными катаклизмами, подобными первой и второй мировым войнам.[11] Стремительный рост антиглобалистского движения побуждает не исключать подобного развития событий и сегодня.

Новым является и характер этических проблем, порождаемых этими процессами. Быть аутсайдером в международной торговле становится сегодня эквивалентно обладанию статуса колонии в империалистическую эпоху. Как и прежде, из развивающихся стран на международный рынок идет преимущественно сырье, сельскохозяйственные продукты и продукты низкой обработки. Не лишены основания и упреки в адрес стран США, Западной Европы и Японии в недостатке «честной торговли». Ценовая составляющая продукции, произведенной в развивающихся и реализуемая в развитых странах, составляет ничтожные доли в цене конечного продукта.

Крайне неблагополучна и структура разделения труда между развитыми и развивающимися странами. Трудозатратные производства, которые переносятся в страны третьего мира, не стимулируют приток новых технологий и повышение уровня образования трудовых ресурсов. Финансовая помощь богатых стран быстро загоняет неспособные к обслуживанию процентного долга бедные страны в безнадежную кабалу, и даже безвозмездная продовольственная помощь, щедро оплачивающая собственных производителей сельхозпродукции, имеет результатом разрушение рынка и сельского хозяйства развивающихся стран.

В свое время разрушению колониальных структур способствовало интеллектуальное движение в странах третьего мира (в особенности, в Латинской Америке), кристаллизовавшееся в концепции dependencia-theory (теории зависимости).[12] Окрашенная, подобно «философии освобождения», в марксисткую терминологию, но оппортунистичная советскому марксизму, dependencia-theory отстаивала тезис, что торговля со странами первого мира является формой эксплуатации развивающихся стран и постколониализма. Вместе с тем, в 60-70-х годах, когда объемы торговли между странами первого и третьего мира стали снижаться, это привело к заметному обеднению последних. Глобализация (т.е. увеличение объемов торговли) привела к определенному возрождению этой теории, которая претендует на роль теоретического фундамента пока еще очень слабого в теоретическом отношении антиглобализма.

Аргументацию представителей современной (антиглобалистской) версии dependencia-theory можно почерпнуть из рассуждений Ф. Хинкеламерта. В своей статье «Глобализация как исключение – латиноамериканский взгляд» Хинкеламерт рисует «реальные» – на его взгляд негативные – следствия развития международной торговли в эпоху глобализации. Вообще, по его мнению, «представление, что показатели экономического роста являются локомотивом полной занятости, сегодня полностью разбито».[13] Он считает, что в слаборазвитых странах третьего мира приход новых технологий часто не только дестабилизирует не готовую к этому культуру, но и имеет негативные экономические последствия.

Западные инвестиции приносят с собой современные трудосберегающие технологии и интенсивный экономический рост в редких экономических анклавах. Они не могут создать достаточной массы новых рабочих мест и обеспечить рост доходов; скорее, они блокируют в этих странах возможность экстенсивного роста, приводят к jobless growth (экономическому росту без увеличения количества рабочих мест). Глобализация усугубляет это обстоятельство тем, что, исключая возможность протекционизма и доставляя на рынки чужие товары (несоизмеримые по своей конкурентноспособности с местными), она подавляет промежуточные ступени между высокотехнологичной и низкотехнологичной (неконкурентноспособной) экономикой, не позволяя экономике подниматься постепенно. Не встречая же подготовленной почвы, новые капиталы на нее не приходят.

«Анклавы сохраняют свою динамику внутрь, но они неспособны к экспансии этой динамики. Так объясняется тенденция к динамической стагнации. С одной стороны, мировое разделение труда, которое продвигается мультинациональным капиталом, нуждается в свободных потоках капиталов и товаров, с другой стороны, осуществление этого условия блокирует возможность экстенсивного роста продуктивного капитала».[14]

В условиях глобализации, утверждает Хинкеламерт, перестает действовать закон о сравнительных ценовых преимуществах, который, приводя к покупке более дешевых товаров, должен приносить всем взаимные преимущества.

«Товары покупаются действительно дешевле, однако эта покупка ведет к разрушению производства, которое создает определенные доходы. Из-за того, что это производство разрушается без того, чтобы быть замененным новым и более эффективным, эти доходы уходят без какого-то возмещения. Они представляют собой расходы».[15]

Единственным выходом для экономик стран третьего мира в условиях глобализации становится «теневой сектор», в котором вполне может производиться низкоконкурентная продукция. Она становится экономически оправданной, когда потери от конкуренции перекрывают выгоды от нее. Уводя из «формального сектора» до половины своей экономики, страны третьего мира избавляются от этих потерь и создают то, чего не в силах обеспечить «формальный сектор» – рабочие места. Однако теневая экономика тем самым сознательно отказывается от интеграции в мировое экономическое пространство, от привлечения инвестиций, технологий и т.д. Обеспечивая полуголодное существование нищим массам, она никоим образом не создает предпосылок для постепенного подъема. «Рост в глобализированной мировой экономике может быть сколь угодно высоким, – заключает автор, – в исключении (Ausschluss) все больших частей населения он ничего не изменит… Из «общества одной трети» мы уже сжались до «общества одной пятой», хотя показатели роста остаются положительными и будут оставаться таковыми».[16]

Таб. 6 [17]

* страны с развивающейся экономикой: Бразилия, Гонконг, Корея, Малайзия, Мексика, Тайвань, Турция

Доказательством постоянного ухудшения ситуации торгового обмена между развитыми и развивающимися странами является рост с середины 70-х ХХ века такого важного показателя, как terms of trade (соотношение импортных и экспортных цен),[18] характеризующего расхождение между группой товаров, экспортируемой странами первого и третьего мира. Из графика 3 видно, что товары развивающихся стран (главным образом сырьевые ресурсы) становились постоянно дешевле, товары развитых стран – дороже. Ничто не свидетельствует с большей очевидностью о том, что в век второй индустриальной революции основная часть добавленной стоимости нарастает в цепочке готовой продукции, в то время как в сырьевых отраслях добавленная стоимость невысокая и в долгосрочной перспективе имеет устойчивую тенденцию к снижению. Даже если не меняются цены и terms of trade, производители готовых продуктов выигрывают – посредством структурных и производственных различий – больше, чем экспортеры сырья.[19] «Возникает «порочный круг», который ведет в «торговую ловушку»: низкий уровень развития → высокая часть сырья в экспорте → ранимость из-за колебаний спроса и цены → нехватка валюты, низкая способность к экономии и инвестициям, слабые импульсы роста → низкий прогресс производительности → укрепление структурных элементов недоразвитости», – констатирует Ф. Нушелер.[20] Но он же замечает, что попытка выйти из этого круга путем отказа от неравной торговли привела развивающиеся страны в 80-х гг. к еще более глубокому кризису.[21]

Справедливость рассуждений Хинкеламерта, как и других представителей dependencia-theory, трудно отрицать, тем не менее, нельзя не заметить их тенденциозности «с противоположной стороны». Поток товаров в одном направлении (т.е. при негативном внешнеторговом сальдо) разрушает местные рынки, но приток капиталов и инвестиций не разрушает доходы, а создает. Перемещение производственного процесса в страны третьего мира, а его продукции – обратно на рынки развитых стран – то, что приносит развивающимся странам реальный доход и в наибольшей степени пугает экономистов «Севера». Пример стран Восточно-азиатского региона демонстрирует, что и развивающиеся страны способны извлечь из международной торговли не меньшие преимущества, чем страны «Севера». Корея, столетиями находившаяся в колониальной зависимости, в течение одного поколения совершила переход от аграрной к высокоразвитой индустриальной державе. Ее валовой продукт значительно превышает таковой всех стран СНГ, вместе взятых. Парадоксальным образом то, что в наибольшей степени характеризует бедность развивающихся стран – низкая заработная плата – является в эпоху глобализации и одним из наиболее весомых конкурентных преимуществ стран третьего мира. О том, что развивающиеся страны обладают серьезными возможностями потеснить страны развитые, говорит одно то, что антиглобалистское движение исходит по преимуществу из развитых, а не развивающихся стран.

Другим весомым преимуществом развивающихся стран является то обстоятельство, что абсолютное большинство сырьевых ресурсов залегает в их недрах.[22] Легко предположить, что в момент, когда страны третьего мира окажутся способными производить добавленную стоимость (это – процесс столь же очевидный, сколь и неостановимый), могут произойти серьезные перераспределительные процессы ресурсной базы не в пользу развитых стран.[23]

Полезные ископаемые являются, однако, относительным благом.[24] В большинстве развивающиеся страны демонстрируют свое неумение распорядится природными богатствами. Рента, т.е. получение стоимости внетрудовым путем, предполагает высокую социальную культуру распределения. Традиции авторитарной власти развивающихся стран обуславливают, как правило, несправедливый характер присвоения ренты. Ее присваивает коррумпированная элита, так что в странах со значительным количеством населения наличие природных богатств почти не сказываются на благосостоянии простых граждан. Опора на сырьевые отрасли с неизбежностью порождает «голландскую болезнь» – отток инвестиций из отраслей высокой обработки в сырьевые отрасли, общее подорожание жизни, сужение внутреннего рынка, ухудшение экспортных возможностей.[25] Жизнь в таких странах кишит лишь вокруг островков добывающей промышленности. Стране с «утяжеленной» индустриальной структурой крайне сложно выйти в век второй индустриальной революции на магистраль эффективного экономического развития.

Появление теорий, подобных «теории зависимости» (таковой же по смыслу была марксистская теория в эпоху индустриализации), знаменует одно из существенных искажений коммуникативной структуры общественности. Эта точка зрения интеллектуалов третьего мира является позицией, асимметричной столь же несправедливой позиции общественности развитых стран, игнорирующей законные интересы развивающегося мира. Подобно теориям классовой борьбы, в антиглобалистских концепциях, расположенных по разную сторону баррикад, кристаллизуются две точки зрения, не ориентированные на диалог. За «разоблачением» «непримиримых интересов» скрывается установка на конфронтацию, т.е. принципиальный партикуляризм. Аргументы экономической теории в этом случае инструментализуются, что, в конечном счете, искажает, т.е. идеологизирует их теоретический и универсальный характер. В отличие от антиглобалистских доктрин, которые не предлагают картин будущего, относительно которых может быть достигнуто согласие (konsensfähig), и которые, соответственно, не способны стать фундаментом этики планетарной ответственности, доктрины, ориентированные на глобализацию, имеют то концептуальное преимущество, что исходят, как правило, из установки поиска этого консенсуса, из этоса ответственности за благополучие человечества как целого. Ведь и обеспокоенность негативными тенденциями глобализации может исходить из глобально, а может – из партикулярно мыслящего сознания.

Ключевым элементом новой мировой экономической системы в аспекте развития торговли является развитие ГАТТ/ВТО, в которой ставка делается на совместные консенсуальные и диалоговые процедуры.[26] Подчиняясь общим «правилам игры» каждое государство имеет право в рамках переговорного процесса договариваться с каждым другим государством о формате своего вхождения в ВТО. Благодаря этому взаимное открытие рынков оставляет правительствам место для «точечных» протекционистских мер, защищающих собственного производителя. Уникальность этой концепции заключается в идее взаимного снижения торговых пошлин.[27] ВТО построена таким образом, что готовность открыть свои рынки компенсируется более легким вхождением на чужие рынки. Для низкоконкурентных стран это сулит серьезное испытание. Поскольку продукция добывающих отраслей не является в полном смысле конкурентным товаром, открытие рынков для этих стран несет больше рисков, нежели преимуществ. Тем не менее, следует понимать, что отказ от вступления в ВТО означает по сути отказ от попытки внедрения в международную систему разделения труда, отказ от включения в систему современной «экономики готовой продукции». С точки зрения дискурсивной этики ВТО предлагает, на наш взгляд, удачную институциональную форму межнациональной интеграции в международное экономическое пространство, достигаемую посредством силы дискурсов и соглашений.

в) Перемещение капиталов

Если перемещение товаров (торговля) вместе с глобализацией лишь облегчается, то перемещение капиталов (прямые и портфельные инвестиции) приобретает качественно новый характер. Процессы, происходящие на финансовом рынке, составляют одну из важнейших сфер изменений, происходящих вследствие глобализации.

Источником инноваций на финансовых рынках в современном обществе является виртуализация денег, обретение ими электронной формы.

Если ценность денег первоначально определялась стоимостью заключенного в них драгоценного металла, то с развитием рынка денежная система переживает значительную трансформацию: приход бумажных денег влечет за собой эпоху центральных банков, которые производят их эмиссию и контролируют стабильность валюты. То, что в электронную эпоху деньги не просто порождают производные инструменты в виде ценных бумаг различного сорта, фьючерсов и опционов, но и приобретают виртуальную форму как чистая информация, биты – знаменует, по мнению Альтфатера, новый этап их эволюции.[28] Вместе с распадом Бреттон-Вудской системы стабилизации основных валют валюты освободились из под абсолютной власти центральных банков и оказались пущены в свободное плавание соответственно рыночным процессам. Следующий логический пункт, который ожидает деньги в ходе данной эволюции, – провозглашенная Хайеком «приватизация» денег, когда право эмиссии получают также иные актеры, помимо центробанков. Он заключен в праве банков эмитировать кредитные карточки и в развитии электронных, виртуальных денег. Хотя деньги при этом, как и прежде, должны находиться в определенном соответствии с товарной массой, Альтфатер указывает на неуправляемость эмиссии электронных денег и заключенные здесь «семена» кризисов.

Это означает, что деньги и капиталы могут использовать все преимущества информационной и коммуникативной революции, о которых мы писали в предыдущем разделе книги, революционизируя тем самым рынки товаров и услуг. Наиболее ярко это проявляется в мобильности капиталов, в особенности, портфельных инвестиций в акции и их дериваты. Благодаря глобализации капитал утратил былую связь с «почвой».

Тысячи венчурных и инвестиционных фондов аккумулируют частные средства и пускаются по всей земле в поисках прибыли. Свободные средства, собираемые таким образом, становятся сопоставимыми с прямыми инвестициями, а зачастую даже превышающими прямые инвестиции, осуществляемые вне фондового рынка. Возросшее в этой связи значение процента на капитал заставило заговорить о «казино-капитализме»: начиная с конца 70-х годов рост процентных ставок устойчиво опережал рост реальной экономики.[29] Процессы, в которые вовлечен спекулятивный капитал, как правило, имеют мало общего с процессами реальной экономики, а зачастую служат ее дестабилизации.

В то же время, мобильность капиталов позволяет странам, целенаправленно работающим над созданием своего инвестиционного имиджа, привлекать серьезные внешние инвестиции, о которых прежде едва ли можно было вести речь. Фондовые рынки создают для предприятий возможности прямого финансирования, минуя кредиты. Проблема, связанная с мобильностью капитала, заключается в том, что свободно приходя на национальные рынки, он также свободен их покидать, зачастую в виде панического бегства, провоцируя катастрофические валютные кризисы и кризисы платежного баланса. То, что подобные кризисы в 90-х годах происходили почти ежегодно,[30] говорит о неведомом до сих пор масштабе проблемы.

Выражением роста «виртуальной» составляющей экономики стало появление финансовых продуктов и дериватов, вообще не имеющих аналогов в традиционной финансовой практике. В дериватах дело касается сделок, которые изначально нацелены на гарантии от рисков при изменениях процентной ставки, валютных курсов и движениях цен. Поскольку сделки «по риску» влекут за собой целый ряд иных сделок страхования и т.п., они развивают собственную динамику и собственный потенциал роста, достигающий значительных спекулятивных величин. Проблема так называемой «волатильности» – так называются краткосрочные ценовые колебания на рынках денег, ценных бумаг и валют – является предметом критики со стороны противников финансовой глобализации. «Ибо финансовые дериваты действуют не только конформно рынку, помогая минимизировать риски и усовершенствовать финансовые рынки. В большей степени они воздействуют на динамику цен, которая может вести к экономическому искажению направления движений капитала и к цепным реакциям монетарных кризисов».[31]

Нестабильность финансовых рынков, которую метафорически сравнивают с глобальным изменением климата (а сами потоки капиталов – со стихией), ставит под вопрос фундаментальные основания устройства современного общества. Принципиальная свобода перемещения (частного) капитала, как и свобода перемещения информации, товаров и труда принадлежит к условиям, конституирующим общество модерна и характеризующим права, предоставляемые гражданам правовым государством. Вместе с тем, капитал является ресурсом, жизненно необходимым для выживания всего общества; с этой точки зрения, как справедливо отмечает П. Ульрих, он является общественным благом. Об этом же говорит К. Хоман, когда саму указывает на общественный характер «приватности» капитала как установления. Указанное Марксом противоречие между общественной природой капитала и частным образом его присвоения благодаря достижению (по меньшей мере в развитых обществах) классового компромисса утратило свою былую остроту. Ни перед марксистами, ни перед либералами не вставал, однако, вопрос о праве перемещения капитала за пределы национальных границ, который поставила глобализация. Массово покидая экономику какой-либо страны, частный капитал обескровливает ее финансовую систему и разрушает ее социальный порядок. Лишая страну потенциальных рабочих мест, он создает их в другой стране. Тем не менее, капитал продолжает создавать прибыль его владельцу. Эти действия, несущие угрозу стабильности обществу, появившись в результате глобализации рынков, в действительности серьезно меняют условия социального компромисса и дают повод пересмотреть установившийся социальный контракт. Признание частной собственности устоем общественной жизни (это признание действует достаточно короткий исторический срок) является ключевым пунктом этого контракта в Новое время. Оно означает признание в качестве общественно нужной и благоприятной сферы, которая бы в приоритетном смысле руководствовалась стратегическим экономическим интересом. На наш взгляд, глобализационные процессы дают достаточный повод для того, чтобы переосмыслить этот пункт в направлении более органической интеграции коммуникативной рациональности и экономического мышления. Задача облагородить экономическое поведение этическим разумом (а вовсе не отрицать экономический разум, что мы нередко наблюдаем в марксистской традиции) встает в эпоху глобализации как императив дальнейшего благополучного развития человечества.

В 2000 г. группа швейцарских ученых и финансистов во главе с П. Дембински попыталась отреагировать на цикл финансовых кризисов 1995-2000 гг. и очертить контуры «этики финансов», необходимой в новых для финансовых рынков условиях.[32] По их мнению, происходящие глобальные изменения зачастую не фиксируются на индивидуальном уровне самими финансистами, и это не позволяет им осознать новый масштаб своей ответственности.

В документе «Этические факторы финансовой деятельности» авторы указывают на четыре фактора, препятствующие адекватному этическому восприятию финансистами результатов своей деятельности:

- финансисты действуют в мире, технологически изолированном от реальной экономики;

- финансовый мир институционально и культурно удален от других секторов экономики;

- финансисты используют утонченные модели и парадигмы, которые, тем не менее, как и все модели, не могут исчерпать всю сложность мира, в котором они действуют;

- финансовые рынки репрезентируют себя в образе квази-совершенных рынков – теоретического идеала, предполагающего незначительность влияния на него каждого индивидуального участника финансового рынка.

Авторы обращают основное внимание на создание на финансовом рынке механизмов доверия между действующими актерами. Отвечая на вопрос о том, как побудить всех участников рынка к ответственному поведению, они выдвигают следующие предложения по этически рациональной организации финансовой сферы:

1. Необходимость достоверности. «Имидж финансовой организации должен соответствовать реальности, что позволяет установить доверие в отношения между клиентом и управляющим».[33]

2. Проблема времени или долгосрочная перспектива. Стабильность в финансовом секторе имеет большее значение, чем даже в реальной экономике, но именно здесь под влиянием ускоряющихся темпов она ставиться под вопрос.

3. Достаточность вознаграждения. Только таким способом, по мнению авторов, возможно избежать обмана клиента путем выбора операций, не соответствующих интересам клиента.

4. Доступность информации. Речь идет об избежании в отношении между оператором и клиентом «злоупотребления властью, возникающей из-за асимметрии в полномочиях сторон».

5. Соблюдение правил рынка. Автор обращает внимание на хрупкость механизмов рынка и их сбои в тех случаях, когда эти механизмы начинают использоваться исключительно для целей увеличения доходов оператора. г) Изменения на рынке труда

Не менее серьезной проблемой, чем нестабильность финансовых рынков, является проблема занятости. Специфика соотношения труда и капитала в процессах глобализации возникает вследствие того, что мобильность труда значительно уступает мобильности капитала, и в этом разрыве экономисты видят серьезный источник рисков. Но наибольшую обеспокоенность западных экономистов вызывает вымывание рабочих мест в страны третьего мира. Хотя эта величина все еще незначительна, она достаточна для того, чтобы спровоцировать глубокие структурные изменения на рынке труда.

Тщательное и углубленное исследование этого вопроса предпринял американский ученый Д. Родрик. Он делает вывод, что наиболее заметным следствием глобализации является тенденция возрастания «бонуса квалификации» и стремительного падения оплаты низкоквалифицированной рабочей силы в развитых странах.

Д. Родрик связывает причины этих изменений с фактором роста торговли с развивающимися странами. Решающим при этом является не непосредственный перенос рабочих мест, массовая миграция из развивающихся стран в развитые, падение спроса на рабочую силу, а изменение эластичности спроса и предложения на рынке труда в развитых странах. Спрос на производительный фактор (например, рабочую силу) становится эластичнее, если другие факторы (например, капитал) могут легче реагировать на изменения экономической среды (например, посредством перемещения за границу). Масштаб открытости, таким образом, связан не с объемом международных торговли или инвестиций, а с легкостью, с которой может происходить перемещение капиталов (и инвестиций).[34] Как известно, торговля между схожими по уровню развития странами не меняет структуры рынка и позволяет взаимовыгодно реализовывать сравнительные ценовые преимущества разных стран: стоимость рабочей силы в них примерно равна. Ситуация меняется, если в торговле участвуют страны, находящиеся на разных стадиях развития. У капитала появляется возможность выбора более дешевой рабочей силы и сама ситуация выбора меняет уровень цен. В этом заключается аргумент, именуемый в экономике race-to-the-bottom, согласно которому рабочие на Севере должны принимать стандарты (которые являются достаточно низкими), чтобы удержать капитал от стремления на Юг. «Чем выше эластичность спроса на рабочую силу, тем выше затраты, которые рабочие должны нести самостоятельно», – считает автор.[35] Это относится, однако, только к низкоквалифицированной рабочей силе, имеющейся в избытке в развивающихся странах. Если правительство и профсоюзы оказывают этому процессу сопротивление, удерживая уровень минимальных зарплат, как происходит в Европе, платой за это становится высокая безработица и отток капиталов.

Глобализация, даже без учета реальных хозяйственных отношений между странами, кардинальным образом меняет характер спроса на всех рынках.[36] Экономика начинает реагировать на изменения, которые происходят в самом отдаленном уголке земли. «Пространство игры сравнительных ценовых преимуществ… сузилось: какое-либо небольшое изменение цен где-либо может отныне быть для нашей конкурентноспособности смертельным», – резюмирует Багвати.[37]

Феномен всеобщей чувствительности рынков представляет собою наглядный пример изменения институциональной структуры вследствие становления коммуникативного общества, в котором все обретает способность сообщаться со всем. Тем самым разрушаются традиционные каналы коммуникации, которые образуют границы институтов и устойчивые формы общества. Компенсировать утрату традиционных границ должно возведение новых институциональных границ, создаваемых в ходе ориентированных на консенсус дискурсов. Однако глобализация подрывает в какой-то степени почву социального партнерства, на которой до сих пор осуществлялись институциональные дискурсы.

Западные экономисты и политики остро реагируют на феномен возрастания образовательного бонуса: никакое, даже самое развитое общество, не может состоять из одних менеджеров и врачей.[38] Разрыв между высокооплачиваемым и низкооплачиваемым трудом ведет к социальным противоречиям и вообще ставит под вопрос построенную с такими усилиями систему социального государства. Глобализация, в частности, становится фактором, который меняет историческое соотношение сил между профсоюзами и предпринимателями. «В той мере, в какой зарплаты устанавливаются путем переговоров между рабочими и работодателями, рост степени заменяемости рабочих ведет к тому, что к ним переходит все более низкая часть предпринимательской прибыли. Это ведет к значительному ослаблению профсоюзов», – констатирует Родрик.[39]

Он делает вывод, что все прочие виды политического реагирования – снижение налогообложения, государственные инвестиции в образование и инфраструктуру, понижение пенсий, снижение расходов на социальную систему – являются сегодня лишь видами компенсации капиталу от потерь, на которые тот идет, отказываясь от перемещения заграницу. Какими бы ни были эти действия, все они имеют одну суть – возвращают капиталу его расходы на (более дорогой) труд и снимают с него социальный балласт. Концепция социального государства оказывается, таким образом, в серьезнейшем кризисе. Ситуация обостряется еще и потому, что глобализация и открытость стран, вопреки утверждениям о снижении уровня их бюрократизации, по наблюдениям Родрика, приводит к более высоким правительственным расходам и росту бюрократии. Это связано во многом с повышением внешних рисков экономик и усложнением степени управляемости в открытых системах.[40]

Как известно, социальное государство западноевропейских стран является исторической формой пакта о социальном партнерстве, благодаря которому эти страны смогли погасить в свое время революционное пламя классового конфликта в Европе. Это была одна из первых форм, в которых консенсуально-коммуникативная рациональность проявила свою силу и эффективность при оформлении социально-институциональных оснований общества. Ослабление или даже демонтаж социального государства, к чему призывают неолибералы, влечет за собой пересмотр «социального контракта», а следовательно – возвращение на зыбкую почву под вулканом социального конфликта. Неотрегулированность рынка труда чревата такими конфликтами.

Глобализация поставила, однако, и другой вопрос. Универсализация культурно-правовых стандартов делает очевидным для стран, не входящих в первый мир, то, что им не всегда было очевидно: отсутствие такого социального контракта у них. Государство в этом случае не является требуемой принципами дискурсивной этики res publica. В лучшем случае оно основывается на «договоре элит», который, как убежден Апель, имеет большие шансы стать сговором. Этика планетарной ответственности требует изменить взгляд на социальное государство как «национальное благо». В социальном контракте нуждается все человечество, и задачей глобальной политики становится распространение и укрепление элементов социального государства там, где оно сегодня отсутствует. Исходя из очерченного в дискурсивной этики принципа международной справедливости, развитые страны должны «делиться» таким благом, как социально ориентированные государство и рынок, пусть не в форме «перераспределения» этого блага, а в форме целенаправленных усилий на создание порядка мирового гражданского порядка.[41]

Принципы дискурсивной этики требуют изменений реальных институциональных условий, вызванных несовершенством реального коммуникативного общества. В экономике это предполагает установление честного порядка для рыночной конкуренции, в котором бы компенсировались исторические, культурные, политические и прочие конкурентные преимущества развитых стран, имеющие «позиционный» характер, т.е. обусловленные более выгодной позицией в институциональной структуре реального коммуникативного сообщества. Необходимость универсальных стандартов предполагает, на наш взгляд, гораздо более глубокие международную интеграцию и выравнивание условий, чем те, на которые готовы сегодня развитые страны.[42]

* * *

Общественные дискурсы проходят по границам системных проблем. Они возникают в силу того, что решения, которые должны быть найдены, должны не просто «решать проблему», они должны удовлетворять заинтересованные стороны. Экономические проблемы, как никакие другие, свидетельствуют о необходимости дискуссии и взаимного диалога. Рассмотренные примеры наиболее острых экономических проблем, которые несет с собой глобализация, показывают, сколь актуальна сегодня задача активного осмысления и, при необходимости, вмешательства разума в естественный ход событий. Дискуссия вокруг них ясно показывает, как необходимы усилия по обретению перспективы планетарной ответственности человечества, исходя из которой становящийся новый экономический порядок должен приобретать черты справедливого миропорядка. Попытки «перетянуть канат в свою сторону» столь же безнадежны, сколь и неэффективны. В дискуссии, в которой заметно доминируют интеллектуалы первого мира, как правило, обсуждаются выгоды и потери этой стороны. И сама дискуссия нередко становится инструментом мобилизации западной общественности для дальнейшего продавливания интересов «Севера», т.е. приобретает стратегический характер. Концептуальное требование дискурсивной этики заключается в том, чтобы опознавать взаимные стратегические интересы и достигать в дискуссиях равного представительства всех сторон.

Это объясняет высокий интерес, который дискурсивная этика вызвала у интеллектуалов третьего мира. Ставя вопрос, «не является ли она только игрой, которую могут себе позволить только философы первого мира и которая остается для философов третьего мира иррелевантной, не является ли она частью господствующей Североатлантической системы власти»,[43] Е. Аренс подвергает подход дискурсивной этики с этой точки зрения тщательному анализу, который приводит ее к выводу, что «дискурсивная этика и политически релевантна, и представляет собой стимулирующий вклад в диалог между европейским мышлением и философией освобождения».[44]

Дискурсивная этика учит отстаивать интересы, ориентируя на всеобщее согласие в рамках коммуникативного сообщества и создание наиболее гармоничной институциональной среды для существования коммуникативного сообщества. С этой точки зрения задача этики глобализации заключается в том, чтобы опознавать угрозы и не допускать такого развития событий, по которому выигрывает одна сторона и проигрывает другая.

Вместе с тем, формулируя названные императивы, дискурсивная теория демонстрирует некоторую идеалистичность и ограниченность теоретических средств для анализа множества практических аспектов, необходимых для социальной теории. Средствами трансцендентальной прагматики можно исследовать и вообще принимать во внимание лишь нормативное поле практики коммуникации в социуме. Принцип дополнительности Апеля говорит о том, что системные закономерности заявляются им – в гораздо более выраженной, чем у Хабермаса, форме, – как внешние для дискурсивной теории. Они ограничивают дискурсивный принцип, но не могут быть интегрированы в дискурсивную теорию и стать частью ее анализа. Соответственно, часть Б в иерархической архитектуре апелевской теории, в отличие от единого тела, которое дискурсивная теория получает у Хабермаса, носит эклектический характер и, по сути, адаптирует результаты, получаемые в социальной теории, к установкам дискурсивной этики.

Сказанное проявляется при анализе процессов глобализации, в частности, в том, что исходя из принципов дискурсивной теории, невозможно оценить, в какой мере объективные, материальные, ресурсные ограничения, накладываемые на коммуникативный принцип, препятствуют становлению идеального коммуникативного сообщества. Постулаты дискурсивной этики утверждают, что достижение совершенного коммуникативного общества, в котором бы был реализован применительно к планетарным масштабам сформулированный выше принцип международной справедливости, принципиально возможно, хотя и не реально. Практический анализ глобализирующейся экономики наглядно показывает, что ограничение уровня развития технологии и ресурсной базы человечества едва ли позволяет сделать подобный вывод. Тот факт, что потребление человечества распределено между странами первого и третьего мира в пропорции 80% : 20% (при том, что распределение населения обратное), говорит о существовании вопиющей несправедливости распределения ресурсов с точки зрения идеалов коммуникативного сообщества. Этот идеальный принцип формулирует одновременно требование – не более, чем в статусе регулятивной идеи, – стремления к равному распределению ресурсов. С исторической точки зрения, однако, очевидно, что эта цель полностью утопична. Экологические пределы ресурсной базы не позволяют увеличить ее до достижения паритета, если реализовывать модель Ролса, которая допускает взаимный рост с опережающим развитием «ущербной» стороны. Институциональная структура современного мирового порядка, ориентированная на стабилизацию существующего положения, исключает и возможность масштабного перераспределения ресурсов в масштабах планеты, к которому в той или иной мере склонны теории лево-радикального толка.

Глобализация, совершающаяся на основе технологических достижений Запада, естественно, преследует его интересы. Это очевидно для самих западных ученых, например, С. Хантингтона: «Запад пытается и будет в дальнейшем пытаться утвердить свою властную позицию и защищать свои интересы тем, что он определяет эти интересы как интересы «мирового сообщества»».[45] Если относительно «конвенциональных» ресурсов соотношение составляет 80/20, то в отношении информационных и коммуникационных ресурсов «цифровое неравенство» достигает пропорции 90/10. У развивающихся стран почти нет шансов взрастить транснациональные корпорации, завоевать для своих капиталов (которых у них, кстати, на сегодня нет) внешние рынки (если только не иметь ввиду отток теневых капиталов), увеличить свою долю в мировой торговле. Ускорение гонки экономического роста лишь более отчетливо смещает их на аутсайдерские позиции. Выигрыш стран третьего мира может быть только пассивным – как случайное следствие, сопутствующее выигрышу или проигрышу стран – актеров глобализации. Перенося сказанное на принцип «дополнительности», который утверждает, что реальный социум должен развиваться в направлении идеального коммуникативного сообщества, можно регистрировать парадокс, который не был замечен самим Апелем: в ходе процессов глобализации действительно происходит укрепление начал реального коммуникативного сообщества как единого всемирного организма, стремящегося приблизиться к идеальному коммуникативному сообществу. Реальный социум, однако, демонстрирует такое направление развития институтов, которое только углубляет существующие перекосы в коммуникации.

Человечество может все более плотно опутываться сетями коммуникации и доставлять коммуникативные возможности выражения мнения и требований всех заинтересованных. Этим, однако, еще не формируются механизмы и возможности, позволяющие удовлетворить интересы и требования всех заинтересованных. Развитие реального коммуникативного сообщества может никак не сопрягаться с возможностью развития «общества благосостояния», что, тем не менее, заложено в логике дискурсивной этики. Другими словами, расширяя способы заявления о своих интересах, развивающиеся страны не приобретают путей удовлетворения этих интересов. Данный разрыв имеет случайно-исторический характер, он может возникать лишь вследствие различного темпа развития разных элементов реального коммуникативного сообщества, исторически случайной асимметрии в его структуре и т.д. Эти асимметрии могут быть, однако, устойчивы, и воспроизводиться на институциональном уровне. Подчинение стратегически-системной рациональности началам рациональности коммуникативной в дискурсивной теории не является законом, а лишь императивом для практического (этического) разума.

Глобализация, преодолевая дефициты реального коммуникативного сообщества в одних отношениях, создает их в других. Дискурсивная этика призывает изменить складывающиеся негативные тенденции в глобальной экономике, она побуждает «периферийные страны» активно осмысливать ситуацию, заявлять и отстаивать свои интересы политическим путем.

[1] Вот как описывает главную характеристику постиндустриального общества Д. Белл: «Постиндустриальное общество основано на услугах… Главное значение имеют уже не мускульная сила и не энергия, а информация… Если индустриальное общество определяется через количество товаров, обозначающее уровень жизни, то постиндустриальное общество определеяется качеством жизни, измеряемым услугами и различными удобствами – здравоохранением, образованием, отдыхом и культурой, - которые становятся желанными и доступными для каждого». Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М., 1999. С. 171.

[2] Franzmeyer F., Welthandel und internationale Arbeitsteilung. // Faulenbach J. (Hrsg.), Globalisierung. Serie Informationen zur politischen Bildung. Bd. 263, Bonn, 1999. С. 11.

[3] Тем самым, благодаря глобализации становится возможным обходить национальное антимонопольное законодательство, которое имело целью предотвратить мировые кризисы, подобные Великой депрессии 1929 - 1933 г. Так, английская корпорация Vodafone, контролируя телекоммуникации сразу в нескольких странах Европы, «укладывается» в требования антимонопольного законодательства этих стран и Европейского Союза. Аналогичен пример Microsoft.

[4] Наиболее показательно эта тенденция проявляется в феномене крупных слияний 1998-2000 гг.: Daimler Benz слился с Crysler, AOL с Time Warner, Vodafon (Великобритания) с Airtreck (США) и Mannesman (ФРГ) и др.

[5] Импульс протеста, исходящий от этих слоев, задает основной тон в антиглобалистском движении. Чтобы наглядно представить серьезность этих угроз, достаточно привести в пример развитие крупной розничной торговли супермаркетов и торговых домов. На глазах бледнеют витрины центров западноевропейских городов: покупательский поток перетекает в крупные торговые центры, приводя к массовому разорению владельцев мелких магазинов. Подобное происходит во всех отраслях экономики, включая сферу традиционных услуг. Разорение множества мелких производителей накладывает существенные ограничения на концепцию преимущественного развития третичного сектора как основополагающей экономической тенденции современности. С 70-х гг. процентная величина занятых в этом секторе практически не меняется, хотя при этом в нем происходят существенные качественные изменения.

[6] Altvater E., Mahnkopf B., Grenzen der Globalisierung, Münster, 1996. С. 283.

[7] Авторы популярного бестселлера о глобализации «Западня глобализации» Г.-П. Мартин и Х. Шуман выражают этот факт «концепцией 20:80»: «В следующем столетии для функционирования мировой экономики будет достаточно 20 % населения. … Эти 20 процентов в какой бы то ни было стране будут активно участвовать в жизни общества, зарабатывать и потреблять… У тех 80 процентов, которые останутся не у дел, будут колоссальные проблемы». Мартин Г.-П., Шуманн Х., Западня глобализации: Атака на процветание и демократию. М., 2001. С. 20-21.

[8] Моисеев Н.Н., Расставание с простотой. М., 1998. С. 151.

[9] См. Hirsch P., Thompson G., Globalisierung? Internationale Wirtschaftsbeziehungen, Nationalokonomien und die Formierung von Handelsbloken.// Beck U., Politik der Globalisierung. С. 100. Хирш обращает внимание на то, что рост торговли не следует связывать с увеличением прямых инвестиций и переносом производств в другие страны. Он ссылается на результаты исследования японской инвестиционной политики (Williams, 1992): «В сравнение с ростом японской внешней торговли рост прямых инвестиций низок. Более того, это не более эффективно и прибыльно, чем производство в самой стране. Успешные индустриальные страны (т.е. Германия и Япония) очень сдержаны в перемещении своих инвестиций и созданию центральных производственных единиц вне границ страны; большая часть производственной цепочки находится в стране».

[10] Bairoch P., Kozul-Wight R., Globalization Myths. Some Historical Reflections on Integration, Industrialization, and Growth in the World Economy. // United Nations. Conference on Trade and Development. Discussion Papers No. 113, March 1996; Garret G., Global Markets and National Politics: Collision Course or Virtuoes Circle? // International Organisation. Vol. 52, N. 4, 1998. C. 788.

[11] Altvater E., Mahnkopf B., Grenzen der Globalisierung, Münster, 1996. С. 53.

[12] Senghaas D (H.g.), Peripherer Kapitalismus. Frankfurt a.M., 1974; Senghaas D. (Hrsg.), Kapitalistische Weltokonomie. Frankfurt a.M., 1979; Frank A.G., Fuentes-Frank M., Unterentwicklung der Entwicklung. Koln, 1990.

[13] Hinkelammert F., Globalisierung und Ausschluß aus lateinamerikanischer Sicht. // Fornet-Betancourt R. (Hrsg.), Armut im Spannungsfeld zwischen Globalisierung und dem Recht auf eigene Kultur. Frankfurt a.M., 1998. С. 96.

[14] Там же. С. 98.

[15] Там же. С. 98.

[16] Там же. С. 99.

[17] Источник: UNSTAD: Handbook of International Trade and Development Statistics, 1993.

[18] Экономический параметр terms of trade обозначает соотношение между экспортными и импортными ценами (точнее, между индексами этих цен). В случае с развивающимися странами – это отношение между ценами экспортированных ресурсов и импортированных готовых продуктов. Этот показатель отражает, в какой мере количество импортированных товаров, которые обмениваются на определенное количество экспортированных товаров, в определенном временном пространстве прибавляется или убывает. См. Nuscheler F., Lern- und Arbeitsbuch Entwicklungspolitik. Bonn, 1996. С. 271.

[19] Schmidt A., Ungleicher Tausch. Hamburg, 1982. С. 117

[20] Nuscheler F., Lern- und Arbeitsbuch Entwicklungspolitik. Bonn, 1996. С. 275.

[21] Г.Рёзнер отмечает амбивалентный характер принципа свободной торговли, которая может подорвать экономику, если в ней до момента ее открытия внешнему миру не было создано конкурентноспособных товаров: «Постулат свободной международной торговли служит практически оружием сохранения превосходства западных индустриальных наций. Этим путем устоявшимся индустриальным странам было достаточно легко удерживать свое технологическое превосходство в «соревновании между зайцем и ежом» с догоняющими странами». Rosner H., Globalisierung als Herausforderung für den Sozialstaat. // Mensen B. (Hrsg.), Globalisierung. St. Augustin, 1998. С. 37.

[22] Благодаря этому страны, прежде ничем не отличавшиеся от других, такие, как Кувейт или Арабские Эмираты, вышли в лидеры по среднедушевому доходу. Другим, - таким как ЮАР, Мексика, Венесуэла, некоторым арабским странам, России, Азербайджану – это помогает держаться на плаву. Страны, у которых нет никаких сырьевых ресурсов, как например Эфиопия, Никарагуа и др., часто представляют собой очень печальное зрелище.

[23] Примером этого может служить мировой нефтяной кризис 1982. Легко предположить, что в случае промышленного роста стран-обладателей ресурсов, они будут удовлетворять в первую очередь потребности внутреннего спроса.

[24] На наш взгляд, лишь в единичных случаях таких стран, как Корея, Норвегия и др., эти ресурсы были эффективно использованы для создания «стартового капитала» и эффективного индустриального развития. Opitz P., Auf den Spuren der Tiger. Entwicklungsprozesse in der asiatisch-pazifistischen Region. München, 1997. С. 107.

[25] Андрей Илларионов - «Российский синдром ‘Голландской болезни’». Материалы Международной конференции «Посткоммунистическая Россия в контексте мирового социально- экономического развития». Москва, 2000. http://www.iet.ru/confer/dec1_00/agenda_ru.htm

[26] Krueger Anne (ed.), The WTO as an International Organization. Chicago, 1998.

[27] О преимуществах торговли с другими странами и действии торгового мультипликатора знали издавна. Однако использовали это знание по-разному. Концепция меркантилизма учила тому, чтобы стимулировать экспорт и препятствовать импорту. В результате в течение веков был создан заслон развитию торговли. Лишь во второй половине ХХ в. вместе с кризисом кейнсианских концепций стало преодолеваться протекционистское сознание государств и приходить понимание того, что меньший протекционизм в отношении собственных товаров открывает более широкие пути к чужим рынкам.

[28] Altvater E., Mahnkopf B., Grenzen der Globalisierung, Münster, 1996. С. 173-185.

[29] Altvater E., Mahnkopf B., Grenzen der Globalisierung, Münster, 1996. С. 169. Обратная тенденция наметилась лишь с начала 2000 г.

[30] Наиболее серьезные региональные кризисы последнего десятилетия: Мексика 1995, Юго-Восточная Азия 1997, Россия 1998, Бразилия 1999, Аргентина 2001-2002.

[31] Welymüller R., Zu den Folgen der Globalisierung für die nationalen Güter-, Finanz- und Arbeitsmärkte. // Aus der Politik und Zeitgeschichte. 8. August, 1997.

[32] Дембински П., Этические факторы финансовой деятельности. // Христианские начала экономической этики. М., 2001. С. 165

[33] Там же. С. 170.

[34] См. Rodrik D., Grenzen der Globalisierung. Okonomische Integration und soziale Desintegraton. Frankfurt/N.Y., 2000. С. 26.

[35] Там же. С. 28.

[36] Родрик считает, что возрастание международной конкуренции имеет общесистемный позитивный эффект, если она остается «честной», т.е. совершается в равных условиях и с соблюдением законности. В развивающихся странах эффект «низких зарплат» связан во многом с процветанием «теневой экономики», использованием детского труда, несоблюдением трудового законодательства, полным отсутствием экологических ограничений. Конкурируют при этом уже не просто работники разных стран, но дорогие социальные государства с государствами, в которых, как в государствах СНГ, на социальные расходы уходит ничтожная часть ВВП. Перенося производство в страны с господством теневой экономики, западные работодатели волей или неволей субсидируют такую порочную экономику и расшатывают основы «честной» экономики и конкуренции. На эти аргументы можно возразить, что перенос рабочих мест не является «игрой с нулевой суммой». Во-первых, прибыль с капитала западные предприниматели оставляют в своем распоряжении и, соответственно, в распоряжении собственных обществ. Инвестируя капиталы в развивающиеся страны, развитые страны не только потенциально увеличивают богатства своих обществ, но и направляют тем самым средства на санирование общемировой экономики.

[37] Bhagwati Jagdish N., Free Traders and Free Immigrationists: Strangers or Friends? Working Paper Nr. 20, New York, Russell Sage Founda­tion 1996, С. 14.

[38] В качестве подобного курьеза можно рассматривать Кувейт, в котором жители становятся по рождению (высокооплачиваемыми) чиновниками (каждый пятнадцатый житель страны является миллионером). См. Беленькая М., Страна без проблем. // Дипкурьер-НГ. 5.04. 2001.

[39] Он отмечает, что в числе пострадавших, в особенности, числятся рабочие с более высоким возрастом, а также работники узкоспециальных профессий, которые не могут быстро переквалифицироваться в соответствии с возрастающей эластичностью труда и оказываются наиболее уязвимыми в новой конкурентной ситуации. Rodrik D., Grenzen der Globalisierung. Okonomische Integration und soziale Desintegraton. Frankfurt/N.Y., 2000. С. 35.

[40] Там же. С. 66.

[41] Важно заметить и следующее: повышая собственный квалификационный бонус и снижая спрос на низкоквалифицированный труд в развитых странах, глобализация производит обратный эффект в развивающихся странах. В них искусственно повышается спрос на низкоквалифицированную рабочую силу (эта сила может рассматриваться здесь и как высококвалифицированная) и понижается спрос на работников высокой квалификации. В развивающихся странах, за исключением узких сфер, подобных программированию, создаются рабочие места раннего индустриального общества – рабочий пролетариат. Работники же западных стран примеривают себе белые воротнички. Возрастающая конкуренция вынуждает население западных стран серьезнее относится к получению большей квалификации, инвестировать в образование и создавать рабочие места высокотворческих профессий. И те же самые причины побуждают граждан в развивающихся странах отказываться от приобретения высшего образования, поскольку без него они найдут более стабильный и даже высокооплачиваемый доход. Перенос рабочих мест не является ни панацей для развивающихся стран, ни угрозой для развитых. Как показывает тот же Родрик, наибольшей опасности внешних рисков подвергаются страны с высокой удельной частью низкоквалифицированного труда и высокими социальными расходами (подобно СССР). Поскольку флуктуации рынка труда и изменения конкурентной ситуации затрагивают только трудоинтенсивные производства, страны с переходной экономикой оказываются в гораздо более нестабильном положении, чем развитые. Исходя из этих соображений, они не могут форсировать развитие социального сектора и добиться вытеснения «теневой экономики». Это не противоречит, а соответствует «реальной» международной конкуренции в условиях больной и перекошенной мировой экономики.

[42] Потребительское отношение к трудовым ресурсам малоразвитых стран со стороны стран развитых красноречиво демонстрирует отношение к проблеме «утечки мозгов». Не будет преувеличением сказать, что перекачивание квалифицированной рабочей силы из развивающихся стран вообще не воспринимается в западных обществах как этическая проблема. Общественность западных стран обеспокоена лишь тем, чтобы в общем потоке миграции отсортировать «экономическую миграцию», недостойную на въезд, от миграции высококвалифицированных специалистов. Между тем, стоимость создания таких специалистов в малоразвитых государствах гораздо выше, чем в развитых, и затраты на ее создание несет на себе, прежде всего, бедное население.

[43] Arens E., Diskursethik, ein Spiel für Philosophen der ersten Welt? // Fornet-Betancourt R. (Hrsg.), Die Diskursethik und ihre lateinamerikanische Kritik. Dokumentation des Seminars: Interkultureller Dialog im Nord-Süd-Konflikt. Die hermeneutische Herausforderung. Aachen, 1993. С. 55.

[44] Там же. С. 69.

[45] Huntington S., The Clash of Civilisation and Remarking of World Order. N.Y., 1996. C. 292.

<< | >>
Источник: Назачук А.В. Этика глобализирующегося общества. 0000

Еще по теме 3.3.2. Глобализация экономики и ее проблемы:

  1. 32 ГЛОБАЛИЗАЦИЯ ЭКОНОМИКИ И ЕЕ ВЛИЯНИЕ НА МИРОВОЕ ХОЗЯЙСТВО. ЭТАПЫ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
  2. 21.3. Теория глобализации мировой экономики
  3. Глобализация мировой экономики
  4. Глобализация мировой экономики.
  5. ГЛАВА 1.3. Глобализация экономики
  6. 34 ПРОБЛЕМЫ ГЛОБАЛИЗАЦИИ И РЕГИОНАЛИЗАЦИИ. ДИАЛЕКТИКА ИХ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
  7. 1.3.2. Сущность и движущие силы глобализации экономики
  8. 3.4.2. Политические проблемы глобализации.
  9. 3.5.2. Социокультурные проблемы глобализации.
  10. 1.6. ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗАЦИЯ И ГЛОБАЛИЗАЦИЯ МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ
  11. 13.4. Процесс глобализации в мировой экономике
  12. 7. Глобализация мировой экономики
  13. 7.1. Характеристика процессов глобализации мировой экономики
  14. Глобализация проявляется в формировании глобальной информати­зированной экономики.
  15. 2. Второй движущий фактор глобализация - либерализация экономики.
  16. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ В УСЛОВИЯХ ГЛОБАЛИЗАЦИИ: РАЗЛИЧНЫЕ ПОДХОДЫ К ПРОБЛЕМЕ
  17. XVI. Международные отношения. Проблемы глобализации и секуляризма
  18. Глава 3. Этические проблемы глобализации сквозь призму дискурсивной этики