<<
>>

9.4. Повелительность правды в искусстве (Л. Н. Толстой)

Быть может, первопричиной непостижимой гениальности Толсто- го-писателя является его поразительная, всеохватывающая любовь к людям и к правде. Каждый человек для Толстого — это свой космос, свой центр с окружающим этого человека миром.

Может быть, никто этого не заметил так тонко и точно, как Чуковский в статье 1908 г., к счастью, недавно перепечатанной (Чуковский К., 1971, с. 87): «Толстой не изображает людей, он преображается в них». Его «Война и мир» и «Анна Каренина» — это великое «переселение художника во множество человеческих тел». «Он создал не только множество людей, но и множество миров. Он как бы предоставил каждому своему персонажу его собственную вселенную: Вронскому свою, Болконско- му свою, Облонскому свою, — а потом повел нас из одной вселенной в другую и этим навеки сроднил нас с каждым из созданных им людей». Но надо остановиться на правдолюбии Толстого; правдивость художника все время побеждает Толстого-философа.

Если самые страшные катастрофы в личной жизни, нищета, унижения не могут заставить Рембрандта спуститься с высот его творчества, то Толстого не могут заставить отказаться от правды даже его собственные философские и религиозные убеждения.

Одним из наиболее ярких свидетельств победы художественной истины над философией художника является «Война и мир». Идея Толстого-философа: «ход мировых событий предопределяется свыше», Провидением, он непонятен человеческому уму, и все попытки сознательно воздействовать на ход этих событий бесполезны. Движе- ние войск Наполеона с Запада на Восток — стихийно, как и обратное движение с Востока на Запад, сам Наполеон — ничтожество не только нравственное, но и умственное, полководческий дар его по меньшей мере сомнителен; как историк и философ Толстой делает эту мысль сквозной, проводя ее через все мелочи и через важное.

Проанализируем в сокращениях маленький отрывок, канун Боро- динского боя. По Толстому, Наполеону нечего уже делать, и он занимается пустяками. «Раздали ли сухари и рис гвардейцам? — строго спросил Наполеон. — Да, государь. Но рис? Рапп отвечал, что он передал приказание государя о рисе. Но Наполеон недовольно покачал головой; как будто он не верил, чтобы приказание его было исполнено». Несколько дальше Наполеон спрашивает у гвардейца-ча- сового: «Получили ли рис в полку? — Получили, Ваше величество. Наполеон кивнул головой и отошел от него». Точный в фактах, Толстой подает этот разговор в соответствии со своей теорией ничто-

162

жества Наполеона как заурядную глупость. Но ведь по существу — это абсолютная деловитость, это поразительная память об одном из сотен приказаний, сплошь важных, это сомнение и проверка испол- нения, это та память, та распорядительность и контроль, без которых поход Великой армии был бы вообще невозможен, это такое внимание к делу, при котором каждый офицер всегда чувствует себя под «недреманным оком». А лучшая в мире, по Наполеону, та армия, в которой каждый офицер всегда знает, что ему надо делать.

Как философ >и историк, Толстой очень детально доказывает бессмысленность и невыполнимость приказа Наполеона — диспо- зицию Бородинского поля. Но приказы Наполеона, как и любой замысел, разумеется, в чистом виде невыполнимы — однако они направлены на то, чтобы сосредоточить основную массу артиллерии на решающем участке, от которого русские не могли отступить, не проиграв сражения. Художник это видит. «Главное действие Бородин- ского сражения произошло на пространстве 1000 сажен между Боро- диным и флешами Багратиона (вне этого пространства с одной стороны была сделана в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятов- ского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения)».

Что же происходит не на редуте Раевского, не в решающем месте, а хоть поблизости? Художник это видит: «Полк князя Андрея был в резервах, которые до 2-го часа стояли позади Семеновского, в без- действии, под сильным огнем артиллерии.

Во втором часу полк, потерявший уже более 200 человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и Курганною батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно-сосредоточен- ный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.

Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей».

Смертельно ранен князь Андрей. Избиение продолжается и даль- ше. И это не в центре, куда бьет большая часть 587 французских орудий, тогда как основная часть 640 орудий русской армии совсем в стороне.

Но русские стояли. «Курганная батарея, батарея Раевского, у французов La grande redoute... место, вокруг которого положены десятки тысяч людей и которое французы считали важнейшим пун- ктом позиции». Так упоминает об этом Толстой. Но ведь это значит, что Наполеон правильно выбрал место, которое русские будут удер- живать всеми силами и где они должны будут подставить себя под концентрированный огонь артиллерии!

163

«...Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора 200 орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят. — Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, — сказал адъютант.

— Им еще хочется, — сказал Наполеон охриплым голосом. — ...еще хочется, ну и задайте им».

Но русские стоят.

Почему? Есть и другая правда — Кутузов, которую Толстой хочет видеть зорче. В ответ на донесение Вольцогена: «Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет, они бегут и нет возможности остановить их», — Кутузов взрывается и кричит на него («Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге...») и далее: «Кайсаров! — крикнул Кутузов своего адъютан- та. — Садись, пиши приказ на завтрашний день. А ты, — он обратился к другому, — поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем».

«И узнав, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услышав подтверждение того, чему они хотели верить, изму- ченные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись».

И это великая правда. Но есть и другая правда, которую не мог скрыть, не мог не видеть Толстой — итог сражения.

«...Все войска русских были разбиты, не было ни одной части войска, не пострадавшей в сражении, и русские, оставаясь на своих местах, потеряли половину своего войска... французам в сознании того, что они завладели частью поля сражения, что они потеряли только одну четверть людей и что у них есть двадцатитысячная, нетронутая гвардия, легко было сделать это усилие (окончательно выиграть бой). В чем дело? Не один Наполеон... но все генералы, все... солдаты французской армии... испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом,, который, потеряв половину войска, стоял так же грозно в конце, как и в начале сражения».

И далее: «... вдвое слабейшее русское войско». И снова в ч. III, IV, в кутузовском штабе: «Но в тот же вечер, и на другой день стали одно за другим приходить известия о потерях неслыханных, о потере половины войска».

Толстой как художник обманывать ни себя, ни других не может. Суть: благодаря огромной концентрации наполеоновского артилле- рийского огня на решающем участке обороняющиеся русские потеря- ли половину войска (и слова половину войска художник дважды повторяет курсивом), а наступавшие французы — четверть войска, это при равной численности войск и при численном превосходстве русской артиллерии, при необычайно опытном, идейном и авторитет-

164

ном вожде — гениальном Кутузове *. Так правдивыми штрихами художник Толстой сам разрушает свою философскую концепцию о ничтожестве Наполеона. Еще один штрих. Бородинское сражение уже почти выиграно, надо двинуть гвардию. Наполеон этого не делает — и это считается промахом. «За 800 лье от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию».

Но художник Толстой не довольствуется психологизмом — не удовлетворяется собственным кратким объяснением Наполеона. И дальше идет необычайно информативная выдержка из воспоминаний Наполеона: «Из 400 000 человек, которые перешли Вислу, половина была австрийцы, пруссаки, саксонцы, поляки, баварцы, вюртембер- жцы, мекленбуржцы, испанцы, итальянцы и неаполитанцы.

Импера- торская гвардия, собственно сказать, была на треть составлена из голландцев, бельгийцев, жителей берегов Рейна, пьемонтцев, гаскон- цев, римлян, жителей 32-й военной дивизии, Бремена, Гамбурга и т. д., в ней едва ли было 140 000 человек, говорящих по-француз- ски».

И вот опять косвенно художник Толстой раскрывает, что Наполеон не сделал промаха на Бородинском поле, когда не послал гвардию. Ведь основную массу его войска поставили покоренные, ненавидев- шие его народы — народы, которым не только ни к чему, но и ненавистна была война с русскими; народы, разоренные поборами и насильственным рекрутством. И среди этого моря вынужденных солдат послать последнюю опору на гибель или в лучшем случае на потерю половины или трети? Нет, Наполеон не ошибся, и Толстой опять как художник видел, вопреки своей воле, его прозорливость и гениальность. (Впоследствии вокруг старой гвардии могли бы созда- ваться все новые французские армии и в 1813, и в 1814, и перед Ватерлоо).

Философ нам твердит — нет военных гениев, а художник нам показывает сразу двоих, показывает, в чем сила и слабость каждого из них. Необычайно ярко описывая карьеризм, подыгрывание, склоч- ничество, низкопоклонство перед Александром I, пренебрежительное отношение к Кутузову, господствовавшее на вершинах иерархии русского командования, когда дело доходит до военного совета в Филях и решения оставить Москву, двумя-тремя штрихами художник Толстой демонстрирует ту историческую роль личности, которую сам

* Существенно, что Ф. Энгельс (1939, т. 14. С. 260) оценивает потери русских в 57 тыс. Таким образом, слова Толстого находят полное подтверждение. Более того, Энгельс пишет, ссылаясь на слова генерала Толя, что если бы Наполеон ввел в действие свою гвардию, то русская армия была бы наверняка уничтожена. «Однако он не рискнул своим последним резервом,, ядром и опорой своей армии и, может быть, поэтому упустил возможность заключения мира в Москве».

165

же отрицал. После бесплодного совещания со всеми вековечными способами снятия с себя ответственности за необходимые действия Кутузов поднимается: «Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки.

Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я — приказываю отступление».

У кого, кроме Кутузова, хватило бы сил, гения, воли на такое решение?

«Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его, и который всегда был, есть и будет прекрасен — правда» (Л. Толстой. «Сева- стопольские рассказы»).

Выискивание в «Войне и мире» противоречий между философом и великим художником — дело, к которому нас вынудила поставленная тема, — показ власти правды над художником, тем большей, чем более велик сам художник. Показав эту власть, нам остается завер- шить этот отрывок словами А. Блока о Толстом, словами, которые и через 60 лет сохраняют все свое значение:

«Величайший и единственный гений современной Европы, высо- чайшая гордость России... Ведь гений одним бытием своим как бы указывает, что есть какие-то твердые, гранитные устои; точно на своих плечах держит и радостью своей поит и питает свою страну и свой народ». «Дай, Господи, долго еще жить среди нас Льву Никола- евичу Толстому. Пусть он знает, что все современные русские граждане, без различия идей, направлений, верований, индивидуаль- ностей, профессий впитали с молоком матери хоть малую долю его великой жизненной силы» (А. Блок, 1908, Солнце над Россией).

<< | >>
Источник: Эфроимсон В. П.. Генетика этики и эстетики. 1995

Еще по теме 9.4. Повелительность правды в искусстве (Л. Н. Толстой):

  1. Внутренняя правда и внешняя правда: нравственность и право
  2. ЛЕКЦИЯ 8. Л.Н. Толстой
  3. КАРЛ II ТОЛСТЫЙ
  4. ДОСТОЕВСКИЙ И толстой
  5. ЛЕВ НиколдЕвич Толстой
  6. ЛЮДОВИК VI ТОЛСТЫЙ
  7. АЛЬФОНС II ТОЛСТЫЙ
  8. КАРЛ III ТОЛСТЫЙ
  9. Враждебно настроенный подросток, который ворует деньги из отцовского кошелька, отказывается просить прощения за разбитую дедушкину машину и не познал ни искусства любви, ни искусства войны, не может считаться цивилизованным.
  10. Глава 1 Как я пробила свой толстый череп
  11. Регино ВРЕМЯ КАРЛА III ТОЛСТОГО И РАСПАД КАРЛОВОЙ МОНАРХИИ. 887 г. (в 907 г.)
  12. Правда и миф
  13. «Если искусство есть процесс объективирования перво­начальных данных душевной жизни, то наука есть процесс объективирования искусства» (там же).