<<
>>

4. Классовая борьба, психология и сознание класса государственных рабочих в СССР.

В Октябре 1917г. рабочие и крестьяне свергли власть помещиков и капиталистов и установили свою революционную диктатуру. Однако производительные силы не были еще столь развиты, чтобы можно было обойтись без начальников и господ, и поэтому место старых господ стремительно стали занимать новые.

Парадоксальность ситуации состояла в том, что эти новые господа заявляли, что они борются за общество без господ и рабов, и поначалу даже действительно это делали.

Подобная парадоксальная ситуация обусловила собой противоречия рабочего движения периода гражданской войны. Самые революционные и преданные общему делу пролетарии ушли в государственный аппарат и Красную Армию и перестали быть пролетариями, став частью стремительно возникающего нового эксплуататорского класса государственной буржуазии (превратившегося в начале 30-х гг. в неоазиатскую бюрократию). Из остальных, более пассивных рабочих все, кто мог, спасаясь от голодной смерти в городах, ушли в деревню; оставшиеся же, обескровленные подобными потерями и, как и промышленный пролетариат вообще, неспособные совместно управлять обществом, не могли добиться лучшего результата, чем тот, который в конце концов получился.

Более того.

В начале 1918 г., по мере превращения Советов из органов рабочей самоорганизации в органы отделенной от рабочих масс государственной власти, в качестве попытки создать новую форму рабочей самоорганизации возникает Движение фабрично-заводских уполномоченных. В этом движении, враждебном болыпевистско-левоэсеровским Советам, с самого начала доминировали меньшевики и правые эсеры, а его политическая программа сводилась к требованиям Учредилки и парламентской демократии. Но победа «парламентской демократии» в России 1917-1921 гг. была самой невозможной из всех утопий, что и показала судьба Комуча и всей «демократической контрреволюции».

Совсем по-другому следует оценивать движения и организации, выступавшие в 1917-1921 гг. за прямую власть трудящихся - советские крестьянские восстания («власть Советам, а не партиям!»), махновское движение, а также такие политические течения, как левые эсеры, максималисты и анархисты. Из-за существующего уровня производительных сил, при котором невозможно было

236

уничтожить деление общества на управляющих и управляемых, они не могли победить, но они точно так же принадлежат к вершинным эпизодам освободительной борьбы угнетенных классов, как и санкюлотское движение 1793 г., тогда как роль большевиков-ленинцев объективно оказалась весьма сходной с ролью якобинцев-робеспьеристов (хотя и не вполне аналогичной ей).

Характер большевизма - отдельная большая тема. Здесь заметим лишь, что большевизм, вопреки сталинистским и антикоммунистическим мифам, не был однородным течением, и впередовцы дореволюционного времени, а после Октябрьской революции децисты и рабочая оппозиция значительно отличались от ленинского направления. Сверх того, большевизм изменялся во времени под воздействием окружающей ситуации. Сила большевиков в 1917 г. заключалась в том, что это были большевики с народом, и то, что к 1921 г. они перестали быть с народом - не вина, а трагедия большевиков.

То, что объективно получилось в результате Октябрьской революции, было лучшим из того, что реально могло получиться, хотя бы нам и хотелось чего-то неизмеримо большего. Но этим оптимально возможным результатом оказалась неоазиатская общественно-экономическая формация, осуществлявшая прогресс производительных сил страшной ценой экспроприации крестьянства и эксплуатации пролетариата. На смену старому неравенству и старой эксплуатации шли новые неравенство и эксплуатация. Уже в то время это поняли пролетарские революционеры - первыми борцы революционно-социалистических организаций, активно участвовавших в Октябрьской революции и выступавших за Советскую власть против новой бюрократической диктатуры (часть анархистов, левые эсеры и максималисты), а вскоре и представители пролетарского крыла большевистской партии (децисты и рабочая оппозиция).

В работе 1931 г. "Агония мелкобуржуазной диктатуры" лидер децистов Тимофей Сапронов характеризовал СССР как общество, в котором идет процесс первоначального капиталистического накопления:

"С точки зрения исторического развития капитализма наш государственный капитализм не только не является высшей формой развития капитализма, а скорее его первичной формой, формой - в своеобразных условиях - первоначального капиталистического накопления, он является переходным от пролетарской революции к частному капитализму. Как в Англии (в XVI-XVII вв.) мелкий производитель путем огораживания был лишен средств производства (см. "Капитал", первый том), так и у нас так называемая "коллективизация" отделила мелкого производителя - крестьянина от его средств производства*. Хотя если в Англии "овцы поели людей", у нас бюрократические "колхозы" поели и овец, и крестьян".

Сапронов ошибался: эта аналогия еще не является основанием для того, чтобы рассматривать сталинскую коллективизацию как форму первоначального капиталистического накопления. Будем строги в употреблении терминов: первоначальное капиталистическое накопление - это то, что происходит при возникновении капитализма, а до 1917 г. российское крестьянство уже было до такой степени пролетаризировано, что можно не сомневаться в наличии весьма развитого (хотя и периферийного, т. е. далеко не самого преуспевающего) капитализма в России начала XX в. Это очень хорошо понимал Ленин, отдававший себе отчет в том, до какой степени часто продавали свою рабочую силу те крестьяне, которых экономисты народнического и околонароднического толка считали еще не пролетаризированными. (Примером последних является, скажем, А. В. Чаянов, отказывавшийся - и совершенно напрасно - видеть в наемном труде, привлекаемом хозяевами в помощь к своему личному труду, "капиталистический момент организации производства" [725, с. 426].) Достаточно перечитать ленинскую работу "Развитие капитализма в России" [346], чтобы убедиться в том, что уже во второй половине XIX века "первоначальное накопление капитала" было для Российской империи уже давно прошедшим делом.

[См. по этому вопросу также 118, с. 114-123].

237

Другой лидер децистов, Владимир Смирнов, подчеркивал, что "сталинский "социализм в одной стране" строится буквально на костях и крови победившего в Октябре пролетариата".

В листовке, распространявшейся на московских заводах в 1928 г. и, судя по содержанию, выпущенной децистами либо какой-то иной левокоммунистической группой, говорилось:

"Рабочий класс, низведенный со степени господствующего класса, стал наемным рабочим, продавая свою рабочую силу социал-бюрократам, которые не меньше, а больше эксплуатируют рабочий класс, жирея за счет его пота... Фактически власть перешла в руки мелкобуржуазных социал-бюрократов (чиновников), организовавшись в особый класс, прикрывая свое господство и диктатуру над пролетариатом якобы существующей диктатурой пролетариата..." [цит. по 142, с. 144].

В выпущенной в 1929 г. листовке "Рогожско-Симоновской группы пролетарской оппозиции", т. е. децистов Рогожско-Симоновского района в Москве, говорилось:

"Куда идут накопления, добытые хищнической, варварской эксплуатацией труда? Они пожираются паразитическим аппаратом, чиновничеством. Чиновник -враг рабочего, чиновник - у власти. Каждому рабочему должно быть ясно, что

Капитализм наступает гораздо раньше, чем все рядовые работники превратятся в стопроцентных пролетариев. Если больше половины населения хотя бы иногда продает свою рабочую силу (при том, что в стране уже есть хоть какое-то мануфактурное - а тем более, крупное машинное -производство) - значит, капитализм уже несомненно есть. А в Российской империи после 1861 г. (которым, собственно говоря, и можно датировать полнейшее и окончательное завершение процесса первоначального накопления капитала в России; в основном он завершился уже к концу XVIII века, когда дворяне превратили основную массу рядовых работников-земледельцев в производящих прибавочную стоимость пролетариев-рабов - о последнем см. выше, во второй главе - и тем самым обуржуазились) дело уже обстояло именно так...

Не всякое отнятие средств производства у непосредственных производителей и превращение последних в пролетариев суть первоначальное накопление капитала (тем более не является первоначальным накоплением капитала превращение непосредственных производителей в класс государственных рабочих, рабочая сила которых изначально принадлежит государству и товаром не является). Если бы мы стали называть всякую экспроприацию крестьян и ремесленников-кустарей "первоначальным накоплением капитала", то нам бы пришлось прийти к выводу, что капитализм в собственном смысле слова - это лишь высокоразвитый монополистический капитализм, что история капитализма (за исключением разве что Англии) начинается лишь с середины XX века, а в ряде стран она и до сих пор не началась; отсюда пришлось бы также сделать вывод, что капитализм не есть способ производства и основанная на нем общественно-экономическая формация - ведь эти последние по определению прогрессивны в начале своего существования, а тут получится, что капитализм как таковой есть изначально гниющий монополистический капитализм... Дальше началось бы нагромождение абсурда на абсурд, обесценивающее понятия "способ производства" и "общественно-экономическая формация" как инструменты научного познания: индустриальное общество предстало бы нашим глазам в виде каши из равнозначимых укладов, в которой не разберешь, где предыдущие и последующие этапы развития и каковы закономерности их следования друг за другом. Чтобы избежать этого, нам пришлось бы кинуться в противоположную крайность - и а приори объявить капитализмом (либо развитым, либо недоразвитым - "строем первоначального капиталистического накопления") всякое индустриальное общество, не задаваясь вопросом о том, является ли в нем рабочая сила товаром или нет (между прочим, нечто подобное как раз и сделал М. Инсаров в ряде своих статей - в том числе и в той, что послужила основным источником материалов к этой главе. Сходной точки зрения придерживается и А.

Здоров, и ряд других отечественных и зарубежных исследователей), выкрасив весь круг индустриальных способов производства, общественно-экономических формаций и укладов одной капиталистической краской. Однако всех этих сцилл и харибд мы легко избежим, отделив экспроприацию непосредственных производителей при возникновении капитализма от многократно повторяющихся вплоть до перехода к монополистическому капитализму и неоазиатскому строю (и даже позднее) экспроприации подобного рода - и закрепив название "первоначальное накопление капитала" только за ней, за первой.

238

ДИКТАТУРЫ ПРОЛЕТАРИАТА БОЛЬШЕ НЕТ. НЕТ БОЛЬШЕ ВЛАСТИ РАБОЧЕГО КЛАССА. Ренегаты и предатели задушили революцию, а теперь пытаются задушить рабочий класс, превратить его в слепое и послушное орудие своих предательских целей. НО ЭТОМУ НЕ БЫВАТЬ.

Что должны делать рабочие? СТРОИТЬ СВОЮ РЕВОЛЮЦИОННУЮ ПАРТИЮ. ВКП(б) умерла, ВКП(б) труп".

Из опыта победы и поражения Октябрьской революции эти передовые борцы революционного пролетариата извлекали соответствующие уроки. Особенно далеко продвинулся по этому пути Сапронов. Он писал:

«Если рабочий класс не хочет, чтобы его в тысячу первый раз предали вожди, то он обязан иметь к своим вождям постоянно организованное недоверие (курсив мой. - В. Б.). Поздно сбрасывать вождей, когда они уже предадут пролетариат. Измены нужно предупреждать. Освобождение рабочих - дело рук самих рабочих».

Ту же мысль Сапронов повторял, полемизируя с Троцким, на взгляд которого, по мнению Сапронова, «получается, что весь вопрос в правильном руководстве и воспитании таких «кадров, которые способны опрокинуть бюрократию». Вместо революционной сознательности класса, его авангарда - партии, их боевой готовности не только опрокинуть буржуазию, но и в любой момент сбрасывать руководство, прежде чем оно успеет изменить своему классу... Я, грешный человек, думаю, что любое архиидеальное руководство, если вывернется из-под контроля и ответственности класса, непременно ему изменит (курсив мой. - В. Б.). Поэтому рабочий класс за вождями, за руководством должен смотреть в оба, авторитарность, фетишизм - враги рабочего класса».

Сапронов сказал о Советской республике 1917-1918 гг., и это было не только воспоминанием о прошлом, но и уроком на будущее, указанием на то, какой должна быть рабочая власть, если не хочет переродиться:

«Государство, рожденное Октябрьской революцией, не было самодовлеющей силой, не было государством в обычном смысле этого слова. Это государство суть пролетарская партия, советы, профсоюзы, фабзавкомы и Красная гвардия. Другими словами, государство, рожденное Октябрем, - это сами вооруженные рабочие» (некоторые работы Сапронова и других децистов можно найти в Интернете на www.left-dis.nl/).

Сапронов и другие децисты, как и вся старая революционно-пролетарская оппозиция, были уничтожены Великим Террором восторжествовавшей неоазиатской контрреволюции. Однако классовая борьба не прекратилась.

Она продолжалась даже в самые давящие времена сталинского режима. Осенью 1941 г. в разгар империалистической войны и патриотической истерии бастовали ткачи Иваново-Вознесенска (упоминание об этой забастовке есть в книге В. А. Козлова [289] со ссылкой на "Исторический архив", 1994 г., №2). Тогда же, в разгар империалистической войны, восстали узники сталинских лагерей - наиболее порабощенный отряд класса государственных рабочих, почти рабы (только тем и отличавшиеся от рабов, что их не продавали). В январе 1942 г. заключенные одного из лагерей в Республике Коми (невдалеке от Воркуты), внезапным налетом захватив большую часть надсмотрщиков в бане, обезоружили их. В восстании приняло участие 82 человека. К вечеру того же дня повстанцы заняли уездный районный центр Усть-Уса, где к ним присоединилось еще 12 человек. Последние повстанческие группы были уничтожены только в начале марта. В боях погибло 48 повстанцев, 6 покончили с собой и 8 были взяты в плен. Каратели потеряли 33 убитых, 20 раненых и 52 обмороженных. По утверждению следствия, "контрреволюционная повстанческая организация была создана в октябре месяце

239

1941 г. отбывавшими в лагере троцкистами". Из 68 осужденных по этому делу (причем в восстании большинство из них не участвовало) 49 человек приговорены к расстрелу [621, с. 215-216.]. 19 декабря 2004 г. московский канал ТВ-Центр показал достаточно информативный и правдивый документальный фильм об этом восстании - "Колючий январь", - в котором было убедительно показано, что повстанцы вели себя именно как сознательные борцы с поработившими их эксплуататорами, а вовсе не как сбежавшие уголовники. Они не грабили и не убивали мирных жителей, но старались привлечь их на свою сторону - к сожалению, почти безуспешно...

И подлинными героями класса государственных рабочих были не рабы в солдатских шинелях, в эти же дни января-марта 1942 г. смело и самоотверженно отдававшие на фронтах империалистической войны свои жизни за сохранение власти своих господ, но рабы ГУЛАГа, отважившиеся на отчаянную попытку либо добыть оружием свою волю, либо хоть погибнуть на воле, с ору жмем в руках.

После империалистической войны классовая борьба, борьба государственных рабочих против неоазиатского общественного строя продолжилась. По основанному на документах свидетельству историков:

«Людской протест против репрессий и налогового произвола выражался в разнообразной, порой необычной форме.

Доведенные до отчаяния колхозники поджигали дома наиболее рьяных активистов, убивали ненавистных председателей колхозов, секретарей местных партийных организаций, уполномоченных по заготовкам. Такие действия расценивались как антисоветские террористические акты. Расследованием занималась не милиция, а органы госбезопасности... Попутно проводилось изъятие оружия у населения. Многие сельские фронтовики были осуждены и получили срок за хранение именного оружия» [621, с. 157].

Однако протест государственных рабочих в сталинскую эпоху все-таки далеко уступал по масштабам, сознательности и организованности пролетарской классовой борьбе дореволюцонных времен. И причины этого не ограничивались жестокостью сталинского террора.

Старый революционно-социалистический пролетариат, совершивший Октябрьскую революцию, исчез в результате этой революции (процесс этот многократно описывался различными марксистскими авторами, начиная с Троцкого). Новый класс рядовых эксплуатируемых работников формировался почти на пустом месте. Практически исчезло обладавшее твердым классовым сознанием ядро, вокруг которого мог бы кристаллизоваться обладающий подобным сознанием новый класс государственных рабочих. Чтобы вырванный из деревни в процессе «коллективизации» и брошенный в фабричный котел вчерашний крестьянин смог опомниться, осознать свое новое положение и начать борьбу против него, требовалось время.

* * *

Это время наступило к 1950-м годам. Методы чересчур грубого подавления и принуждения к труду рабов все более оказывались неэффективны. Убытки, а не прибыль, стал приносить знаменитый ГУЛАГ - это при крайней дешевизне рабского труда! (в 1952 г. дотации из госбюджета - 16,4% расходов на содержание ГУЛАГа [см. 621, с. 246-247]). Современная техника требовала наличия более сытой, здоровой и образованной рабочей силы, чем та, которая воспроизводилась при сталинском режиме. Необходимы были реформы.

240

Эти реформы, осуществленные в хрущевский период, ослабили полицейский гнет и тем самым открыли шлюзы для борьбы эксплуатируемых трудящихся, которая, в свою очередь, толкала эксплуататорские верхи к новым реформам, пока в итоге установилось новое равновесие, которое можно назвать брежневским «государством социального обеспечения» (Welfare State).

Но даже к осуществлению этих реформ сталинские преемники приступили, лишь боясь революции снизу. Бюрократия долго раздумывала бы, что ей делать с убыточным ГУЛАГом, если бы не восстания лагерных рабов в 1953 г. Эти восстания заставили ликвидировать гулаговскую систему, они же вместе со всеобщей стачкой рабочих ГДР в июне 1953 г. вынудили бюрократию начать идти на уступки низам, а революция 1956 г. в Венгрии и городские восстания 1959-1962 гг. в СССР толкнули к дальнейшим уступкам.

Масштаб подобных уступок был далеко не малый: послевоенный всемирный промышленный подъем позволил неоазиатской бюрократии кинуть государственным рабочим немало сахарных косточек со своего стола. В апреле 1956 г. был отменен закон 1940 г. о прикреплении рабочих к предприятиям и о суровых наказаниях за прогулы и опоздания. Трудящиеся получили право самостоятельно (при определенных формальностях) менять место работы. В сентябре 1956 г. законодательно установлен минимум заработной платы (до этого в «стране победившего социализма» не существовало такого «пустяка», как минимум, ниже которого не может опускаться зарплата!). Сокращалась на 2 часа рабочая неделя, а оплачиваемый отпуск по родам и беременности увеличивался с 70 до 112 дней [541, с. 126-127].

Была введена новая пенсионная система, размер пенсий существенно вырос (до этого в «стране победившего социализма» пенсии составляли меньше 10% прожиточного минимума! [См. 141, т. 1, с. 134]). Горожане стали теперь получать пенсии с 60 лет - мужчины и с 55 лет - женщины. Впервые стали получать пенсию колхозники (с 65 лет мужчины и с 60 лет женщины) - но лишь в том случае, если продолжали работать в колхозах, при этом пенсию им обязан был выплачивать сам колхоз, а не государство!

В 1961 г. заработная плата сравнительно с 1950 г. выросла в 1,3 раза, а с учетом выплат и льгот из общественных фондов - в 1,35 раз. Развернулось жилищное строительство. С 1950 по 1964 гг. городской жилищный фонд вырос с 513 до 1182 млн. кв. м, т.е. в 2,3 раза. Если в 1951-1956 гг. жилищные условия улучшили 38,4 млн. человек, то в 1957-1961 гг. - уже 57,5 млн. В 1956-1960 гг. было введено в строй жилья почти в 2 раза больше, чем в предыдущей пятилетке.

Была отменена плата за обучение в старших классах средней школы и в вузах, введенная в 1940 г. Выросли пособия многодетным семьям. Государственные расходы на бесплатное медицинское обслуживание и бесплатное образование, на различные виды пенсий и пособий составили в 1960 г. 27,3 млрд. руб. - почти в 6 раз больше, чем в 1940 г.! [541, с. 126-127, 269].

Одновременно происходил рост класса государственных рабочих. В 1950-1961 гг. численность рабочих и служащих увеличилась с 40 до 62 млн. человек. Эти рабочие рекрутировались в большинстве своем из крестьян, из деревни и принадлежали к рабочему классу первого поколения, к тому раннему рабочему классу, который, как было показано выше, и составляет социальную основу революционно-социалистических движений:

«...в конце 50-х - начале 60-х годов абсолютное большинство «фактических» горожан родилось в деревне, и весьма немногие были горожанами во втором

241

поколении, которое тоже несло на себе отпечатки «сельской ментальности», хотя было более адаптировано к городским условиям» [541, с. 266].

Городские восстания 1959-1962 гг. были последним аккордом борьбы раннего рабочего класса из вчерашних крестьян, мечтавших о мире, переделанном по справедливости.

Подробная история этих восстаний содержится в превосходной по собранному фактическому материалу работе В. А. Козлова [см. 289]. Мы ограничимся здесь кратким перечислением.

1-3 августа 1959 г. - бунт рабочих-целинников в Темир-Тау, при его подавлении 11 рабочих убито, 32 ранено (5 из них умерли). 31 июля 1960 г. - погром ингушских богачей Сагадаевых в Джетыгаре (Казахстан). 15-16 января 1961 г. - бунт в Краснодаре. Июнь 1961 г. - погром милиции в Муроме (после того, как в отделении милиции умер от полученного в дорожном происшествии сотрясения мозга рабочий Костиков, которого милиция задержала, приняв за пьяного, и оставила без медицинской помощи). 25 июня 1961 г. - погром милиции в Бийске, а 23-24 июля - в Александрове (он, как и Муром, во Владимирской области). Наконец, 1-3 июня 1962 г. - самое известное событие из пролетарских протестов этого времени, забастовка в Новочеркасске против повышения цен, расстрелянная властями. В эти же дни листовки против повышения цен и с призывами «поднимать рабочих на протест» появлялись во многих других городах [289, с. 311], а рабочие волнения произошли в Омске, Кемерово, Донецке, Артемьевске и Краматорске [541, с. 129].

Эти восстания происходили без какого-либо партийного руководства. Все революционно-социалистическое движение прежних времен, все большевистские оппозиции и все прочие социалистические партии были физически уничтожены сталинским террором. Возникавшие снова и снова подпольные марксистские группы очень быстро обнаруживались и громились, в их работе отсутствовала идейная и организационная преемственность, в условиях жесткого полицейского террора не было и быть не могло организованной работы, исходящей из длительной перспективы. Некоторое пересечение их со стихийными бунтами все же имело место, но до какого-то идейного и организационного руководства было неимоверно далеко.

После расстрела рабочих в Темир-Тау в городе Киселевске Кемеровской области 36-летний Иван Трофимович Жуков, заместитель начальника Киселевского городского отдела МВД по политической части (!!! - В. Б.), награжденный боевыми орденами участник войны написал, расклеил и отправил в ЦК КПСС 2 листовки против «советской буржуазии» за подписью «Союз справедливых» [289, с. 97-98].

В Краснодаре во время бунта 15-16 января 1961 г. действовала подпольная группа во главе с уволенным из армии бывшим офицером Виктором Горлопановым. 16 января член группы Лунев без ведома Горлопанова раскидал на ремонтно-механическом заводе горлопановскую листовку:

«Ко всем рабочим, крестьянам, солдатам, офицерам и трудовой интеллигенции! Дорогие товарищи!

Помните, что положение нашей родины критическое. И спасти это положение можете только вы, больше спасать некому. Вы должны суметь объединиться вокруг честных, твердых, избранных вами товарищей, которые сумеют объединить вас в твердую ударную силу для борьбы с советским капитализмом.

После свершения Октябрьской революции был допущен ряд ошибок, особенно после смерти Сталина (!!! - В. Б.). Сынки и дочери старой русской буржуазии, пролезшие нелегальным путем в ряды партии и на руководящие посты, почувствовали полную свободу действий» [289, с. 251].

242

Практическим выводом из этой листовки был абстрактный призыв к объединению и организации, так как к краснодарскому бунту «Горлопанов отнесся с настороженностью и некоторой брезгливой отстраненностью» [289, с. 253], поскольку признавал оружием рабочей борьбы только забастовку, сильно смахивая на некоторых современных «левокоммунистических» доктринеров, которые с такой же «настороженностью и брезгливой отстраненностью» отнеслись к пролетарским бунтам в Албании и Аргентине...

На суде Горлопанов (а приговорят его к 7 годам) скажет: «Я боролся за ту правду, за которую боролся Ленин» [289, с. 253].

Но неверно было бы считать, что социалистическое и эгалитаристское сознание рабочих, восстававших в 1959-1962 гг., формировалось только лишь неоазиатским предприятием и было порождено исключительно местом государственного рабочего в системе неоазиатских производственных отношений. Опыт прошлой классовой борьбы и существенные элементы социалистической теории они могли усвоить даже из ...официальной пропаганды. Вопиющее лицемерие лежало в самой основе Советского Союза - эксплуататорского общества, именующего себя социализмом. Противоположность официальной идеологии, сохранявшей, хотя и в мумифицированном виде, многие ключевые моменты коммунистической теории, и реальных неоазиатских социальных отношений не могла не бросаться в глаза каждому из тех трудящихся, кто начинал задумываться над окружающей жизнью. Использование официальной коммунистической идеологии против реальной официальной практики было для марксистских подпольных групп СССР столь же естественным явлением, как и использование средневековыми еретиками бунтовских идей Евангелия против феодальной иерархии и католической церкви.

Но корни стихийно-социалистической идеологии городских восстаний хрущевского периода неверно было бы сводить к переворачиванию официальной пропаганды. Фильмы про революцию и гражданскую войну показывались не только в конце 1950-х, но и в конце 1980-х годов, однако в последнем случае они влияли разве только на единичных идеалистических подростков.

В конце 1950-х годов события революции и гражданской войны находились намного ближе, чем в конце 1980-х годов. У рабочих средних лет 1917-1921 годы прекрасно помнили их родители (они же более-менее помнили, как на самом деле жилось рабочих и крестьянам в царской России), у молодых рабочих - их деды. Живая изустная память прошлой классовой борьбы была намного сильнее, чем к исходу XX века, когда она почти исчезла (напомним, что народные низы догородского, дописьменного и дотелевизионного общества, еще сохраняющие в своей среде остатки общинного коллективизма и коллективного фольклорного творчества, характеризуются куда большей культурной самостоятельностью, чем разобщенные, раздавленные и изолированные наемные рабы развитого капиталистического общества, замкнувшиеся друг от друга в клетках своих квартир в многоэтажных домах и подсевшие на иглу централизованно управляемого эксплуататорами телевидения. Советское общество хрущевских времен только недавно стало городским и письменным и не стало еще телевизионным). Из семей с революционными традициями происходили активисты новочеркасской забастовки Петр Сиуда (отец которого, старый бакинский большевик, друг бакинских комиссаров Джапаридзе и Фиолетова, умер в сталинской тюрьме в 1937 г.) и Владимир Бахолдин.

Что всего важнее, рабочий класс хрущевских времен оставался ранним рабочим классом и сохранял убежденность в возможности и необходимости иного мира, мира, где все будут вместе работать и помогать друг другу, убежденность, испокон веков

243

поднимавшую угнетенных на восстание, ту убежденность, без существования которой у угнетенных классов революция немыслима. Эта убежденность в возможности и необходимости иного, справедливого мира исчезнет только в процессе разложения класса государственных рабочих в годы брежневского «классового мира», и именно благодаря исчезновению такой убежденности, исчезновению старого коллективизма, готовности и способности к совместной борьбе пролетариат России и прочих стран СНГ окажется в 1990-2000-е годы полностью неспособен противостоять обрушившимся на него ужасам.

Подобная коллективистская настроенность могла долго сосуществовать с иллюзиями в отношении хороших намерений советских властей, точно так же, как крестьяне-общинники, бунтуя против господ, склонны были верить в добрые намерения царя. Вот как описывает современный историк А. В. Пыжиков предложения трудящихся СССР в отношении принятой при Хрущеве новой Программы КПСС и подготовленной, но так и не принятой новой Конституции:

«Некоторые предлагали немедленно передать в собственность всего общества принадлежащие отдельным гражданам дома, дачи, сады, автомашины. Как отмечалось, надо полностью отдавать себе отчет в том, что будущее принадлежит коллективным формам использования предметов потребления и скоро все потребности населения в организации отдыха, досуга будут удовлетворены, а необходимость в индивидуальном строении дач полностью отпадет. Рассказывалось о времени, когда сам термин «собственная дача» или «собственная машина» будет звучать столь же нелепо, как «собственный поезд» или «собственный театр». Вместо владения автомашинами и бытовыми приборами признавалось целесообразным распространять и внедрять систему их проката. Не были забыты и вклады граждан в сберегательных кассах. Выражалась обеспокоенность по поводу хранения там значительных сумм денег нетрудового происхождения. Поэтому вклады свыше определенного минимума в 180-200 рублей автоматически должны были быть переданы государству на строительство коммунизма. Весь этот поток мыслей логически венчало предложение вообще ликвидировать деньги, а все снабжение населения передать производственным предприятиям. Некоторые развитие коллективистских форм трактовали еще шире, распространяя их на область семейных отношений. Как, например, П. Гребнюк, который считал необходимым устранить разделение людей на семьи, поскольку семья, по его мнению, является источником частнособственнического воспитания. (До каких замечательных прозрений могли подниматься рядовые советские государственные рабочие первого поколения! Многие предложенные ими идеи, от упразднения индивидуальной семьи до упразднения частных автомобилей, без всякого сомнения, вновь станут актуальными в XXI веке, когда очередной империалистический передел мира приведет к новым пролетарским восстаниям - и повстанцам понадобится формулировать свою программу. - В. Б.) Для этого необходимо ликвидировать «способ жительства» отдельными квартирами, предоставив каждому взрослому человеку одну комнату, что избавит от вредных привычек «захламливания квартир» излишними предметами домашнего обихода, мебелью и т. д. ...

...пенсионерка Израилова (г. Ташкент) писала: «...частное домовладение разрослось с небывалой быстротой. Дачи, коттеджи, холлы - чего только не понастроили, к стыду нашему, советские люди... Независимо от того, на трудовые или нетрудовые доходы выстроены дома, они должны быть отобраны в доход государства, как это было при Ленине». Гражданин Шевченко (г. Ленинград) предлагал изменить порядок наследования имущества физическими лицами с целью запрещения перехода по наследству предметов, представляющих историческую

244

ценность, произведений искусства, некоторых предметов роскоши, авторских прав и т. д. Все это, по мнению автора письма, должно безвозмездно переходить в собственность государства. Очевидно, что предлагаемые действия, направленные на стирание имущественной разницы между отдельными слоями населения, покоились на прочном фундаменте уравнительной психологии. Не случайно, что подобные предложения (ограничить, отобрать), как правило, сопровождались требованиями обеспечить право на жилье, недорогую одежду, продукты питания.

Уравнительный принцип доведен до абсурда (до абсурда с точки зрения обывателя. - В. Б.) в предложении гражданина Петроченко (Могилевская обл.). Он выдвинул предложение о получении гражданами СССР независимо от возраста и профессии одинаковой доли государственного дохода. «Все будут иметь единый интерес, - рассуждал автор письма, - направленный к одной цели - получить в следующем месяце больше или меньше (сколько заработает народ за месяц). Все будут работать - и старики, и дети, потому что частной собственности не будет, ее нужно ликвидировать. Дачи, участки, скот, квартиры будут государственными... Если кому мало часов работать и захочет он больше поработать, то пусть больше других и работает, а плата ему больше других не должна быть - это общественная работа будет, а на общественной работе, кто больше будет работать, тому и почет будет больший. Таких в Советы будем выбирать и на руководящие работы. Будут и такие, которые вовсе работать не станут, а для таких государство силу применит и заставит силой оружия работать, как в заключении». Перед нами не просто предложение, а целая модель общественного устройства. Вызывает изумление и недоумение, что подобного рода взгляды разделялись в то время многими» [541, с. 300, 308-309].

Подобный суровый уравнительский коллективизм, вызывающий у современного буржуазного сознания только «изумление и недоумение», шел от традиций древней первобытной и последующей крестьянской общины, в которых он был необходимым условием выживания. Возрождение подобного уравнительского коллективизма, как и превращение всего человечества в единую компьютеризованную общину, становятся необходимыми условиями выживания человечества в современных условиях - при нынешнем уровне развития производительных сил, когда индивидуализм, неравенство, борьба за власть и богатство не могут не вести к превращению Земли в одну большую помойку и к гибели человечества на этой помойке. В документе китайских крестьянских бунтарей XIX века, тайпинов, говорилось:

«Когда есть поле - его совместно обрабатывают, когда есть пища - ее совместно едят, когда есть одежда - ее совместно носят, когда есть деньги - их совместно расходуют. Все должны жить в равенстве, никто не должен быть голоден и раздет, и никто не должен иметь излишков. Все - одна большая семья - дети верховного господина, небесного императора. Если все принадлежит небесному императору, он сумеет распределить так, чтобы никто не был лишен пищи и тепла» [165, с. 274-275].

Следует помнить об ограниченности подобного старого коллективизма. Самоорганизация без современных технических средств (т. е. компьютерных систем) была возможна только в сравнительно небольших людских коллективах, и необходимой вершиной общества, основанием которого являлись крестьянские общины, было организующее их на совместную деятельность (по ирригации, защите от внешних врагов и т. д.) и эксплуатирующее их государство. Кроме того, в крестьянских общинах и цехах ремесленников хотя и сохранялась некая доля отношений коллективной собственности и управления, но отношения авторитарной собственности и управления все же преобладали над коллективными (в отличие от

245

классической первобытной общины, где, напротив, коллективные отношения преобладали над авторитарными). В результате этого непосредственные производители добуржуазного, раннекапиталистического и ранненеоазиатского общества в массе своей неизбежно питали иллюзии об идеализированном и идеальном государстве (это прекрасно можно видеть в тайпинской декларации и в замечательных во многих отношениях приведенных выше предложениях советских трудящихся - предложениях, авторы которых считали, что государство должно делать то, что на самом деле после коллективистской революции будет осуществлять община) - но все же они не были до такой степени беззащитны перед государством, как атомизированные люди развитого буржуазного или позднего неоазиатского общества, а потому были способны восстать против государства, когда чувствовали, что оно попирает правду.

Сергей Сотников и Андрей Коркач, лидеры новочеркасской забастовки, ее герои и мученики, расстрелянные затем по приговору «социалистического правосудия», были поначалу идеальными советскими людьми.

25-летний токарь-карусельщик Сергей Сотников был членом КПСС, дружинником и нештатным инспектором по магазинам! Позднее, на следствии, он, по утверждению следователя, «вел себя вызывающе, в беседах заявляя о том, что своими действиями он якобы выражал «интересы рабочего класса»» [289, с. 326-327].

Еще более недюжинным человеком был 45-летний электрик Андрей Коркач. В 1936-1947 гг. он служил в армии, сражался на войне, пока не был приговорен к трем годам тюремного заключения за то, что, будучи командиром эскадрона, избил подчиненного, укравшего у другого солдата полотенце, и водил его перед строем, повесив ему на шею табличку «Я вор и мерзавец, я украл у товарища полотенце». Историк В. А. Козлов пишет о нем с понятным восторгом:

«Коркач, бесспорно, был личностью волевой и сильной, его даже следователи КГБ не сумели сломить... Коркач был гораздо опаснее властям, чем хулиганы и истеричные городские пауперы. За ним стояла «советская альтернатива» переродившейся власти, альтернатива, имевшая все шансы быть услышанной и понятой рабочими. Из него стремительно, буквально на глазах, формировался тип рабочего-организатора» [289, с. 341-342, 344] .

На этом примере с величайшей ясностью видно, что индивидуальная личность тем сильнее и внутренне свободнее, чем более сверхличные цели в жизни она себе ставит и чем более эти сверхличные цели наполняют ее внутренним содержанием, формируют ее. Как это ни парадоксально, именно благодаря тому, что Андрей Коркач не на 100% был индивидуальной личностью - благодаря тому, что его во многом сформировали остатки коллективных отношений управления, делающие, как мы помним, ту или иную группу людей единой коллективной личностью, - в той мере, в какой он все-таки был индивидуальной личностью, он был сильной личностью: коллективистское воспитание дало ему те самые сверхличные цели, в борьбе за которые он сформировался и проявил себя как сильный человек. Стопроцентно индивидуальные личности в среднем слабее, чем частично индивидуальные, не окончательно выделившиеся из единого субъекта-коллектива: одиночка, живущий только для себя, в ряде экстремальных ситуаций не видит оснований, зачем ему стоять насмерть, если можно выжить, убежав или сдавшись, - и это с детства накладывает отпечаток на его характер.

Получается удивительная вещь: высокоразвитое индустриальное классовое урбанистическое общество, окончательно разрушая крестьянскую общину и раннекапиталистический рабочий поселок, дотла уничтожая последние остатки первобытных коллективных отношений и окончательно освобождая от них индивидуальную личность, тем самым ослабляет эту личность - и не уменьшает, а напротив, расширяет, делает полным ее подавление и закрепощение хозяевами и начальниками (тем меньшинством индивидуальных личностей, которое достигает большей или меньшей индивидуальной свободы за счет порабощения, подавления, принижения и обезличивания большинства индивидуальных личностей). Либеральная демократия, освободившая индивидуальную личность от гнета феодальных владык, подготовила ее для порабощения капиталистическими

246

монополиями и неоазиатскими государствами. Это очень хорошо понял любимец либералов и фашистов, певец власти, эксплуатации и угнетения Фридрих Ницше - ненавистник либеральной демократии, воспевший ей хвалу в конце своей творческой жизни:

"Я не нашел еще никаких оснований к унынию. Кто сохранил и воспитал в себе крепкую волю, вместе с широким умом, имеет более благоприятные шансы, чем когда-либо. Ибо способность человека быть дрессируемым стала весьма велика в этой демократической Европе; люди, легко обучающиеся, легко поддающиеся, представляют правило; стадное животное, даже весьма интеллигентное, подготовлено. Кто может повелевать, находит таких, которые должны подчиняться... Конкуренция с сильными и неинтеллигентными волями, которая служит главнейшим препятствием, незначительна. Кто ж не справится с этими господами "объективными", слабыми волей, вроде Ранке или Ренана!

...С внешней стороны: столетие необычайных войн, переворотов, взрывов. С внутренней стороны: все большая слабость людей, события как возбудители. Парижанин как европейская крайность.

Следствия: 1) варвары (сначала конечно под видом старой культуры); 2) державные индивиды (там, где варварские массы сил скрещиваются с несвязанностью по отношению ко всему прежде бывшему). Эпоха величайшей глупости, грубости и ничтожества масс, а также эпоха высших индивидов.

...Бесчисленное множество индивидов высшей породы гибнут теперь, но кто уцелел, тот силен, как черт. Нечто подобное было во времена ренессанса.

Мы будем по всем вероятиям поддерживать развитие и окончательное созревание демократизма: он приводит к ослаблению воли..." [456, с. 100-102].

Индивидуальная личность окончательно выделяется из общины, чтобы тут же быть раздавленной прессом бюрократической машины, освобождается от контроля равных себе, чтобы тут же попасть под контроль начальства. Полная свобода индивидуальной личности так же преходяща и неуловима, как существование поденки в качестве полноценной бабочки (два-три года поденка живет в виде личинки, а бабочкой становится только на один день - и после дня прекрасного полета умирает. Потому и называется поденкой. Есть 1500 видов поденок, и некоторые из них живут всего лишь по нескольку минут: взлетят, спарятся, самки едва успеют отложить яйца - и все, конец бабочкиному бытию. Существование именно этих видов поденок наиболее напоминает полную свободу индивидуальной личности). Те же условия, которые формируют индивидуальную личность и благодаря которым она существует - отношения индивидуальной и авторитарной собственности, индивидуального и авторитарного управления, - подавляют и принижают, обезличивают ее. Таким образом, бытию индивидуальной личности неотъемлемо присуще подавление этой самой личности, она по сути своей несвободна. Свобода индивидуальной личности есть лишь исключение из правил -тем более случайное, редкое и преходящее, чем полнее эта свобода. Полностью и навсегда освободить все индивидуальные личности можно, лишь уничтожив их - растворив обратно в коллективе, где нет ни начальников, ни подчиненных, где все стопроцентно доверяют друг другу и всем нечего скрывать друг от друга, где у людей не останется тайных желаний, невротической тревоги и комплексов, где дистанция между индивидами совершенно отсутствует и где все члены группы чувствуют себя единой коллективной личностью с единой общей волей и единым характером.

До сих пор почти все борцы за коммунизм - и анархисты, и марксисты, в том числе и сами Маркс с Энгельсом - полагали и полагают, что в грядущем всечеловеческом коллективе индивидуальные личности сохранятся и, более того, станут гармонически развитыми. Действительно, возрастание доли отношений коллективной собственности и коллективного управления в системе общественных отношений - вплоть до доминирования этих самых коллективных отношений в обществе - означает исчезновение непримиримых противоречий между людьми и каждого человека с самим собой, ликвидацию разделения труда, превращение человека из частичного, одностороннего и дисгармоничного во всестороннего и гармонически развитого; но в том-то и дело, что гармоническое и всестороннее развитие индивидуальных личностей возможно лишь как слияние их в единую коллективную личность - и не может быть ничем иным. Индивидуальная личность есть по сути своей орудие непримиримой борьбы индивида с себе подобными и с самим собой - и было бы ошибочно полагать, что человек останется таким орудием и тогда, когда его существование утратит характер непримиримой борьбы индивидов друг с другом и с самими собой.

Либеральный капитализм уже освободил индивидуальную личность как таковую настолько, насколько это вообще возможно: большей свободы она, оставаясь сама собой, достичь уже никак не сможет. Мы видим, что эта свобода неполна, что она оказывается лишь видимостью и на деле оборачивается исключительно лицемерным (и потому особенно отвратительным - хотя, возможно, и не таким жестоким, как во времена античности или средневековья) либеральным порабощением

247

Пока такие люди, как Коркач и Сотников, верили, что существующая власть стоит за справедливость, они защищали эту власть не за страх, а за совесть. Но когда власть подняла цены, а директор завода изрек «не хватит денег на мясо, ешьте пирожки с ливером», они восстали - и погибли за рабочую правду.

Таким же человеком был и Петр Сиуда, сын старого большевика, замученного в сталинской тюрьме. За участие в Новочеркасской стачке он был приговорен к 12 годам, а после освобождения делал все для раскрытия правды о Новочеркасске. Он будет убит уже много позже, 5 мая 1990 года (убийц, естественно, никто не найдет), до конца оставаясь убежденным революционером. Вот что скажет он уже во время перестройки о глотке свободы, который вдохнули новочеркасские рабочие во время забастовки:

«Рабочие себя уже чувствовали свободными, раскрепощенными, и не могли терпеть, чтобы с ними говорили высокомерно, свысока...

Может быть, это кощунственно звучит, но это было счастливое время, время духовного раскрепощения. И настроение было боевое. Была независимость, свобода. Да, она была кратковременная, но все-таки она была. Понимаете, все время было рабское ощущение: что начальник скажет, подумает. Здесь этого уже не было. Поэтому, если бы вы у кого-нибудь из новочеркассцев попросили построить события хронологически, то вряд ли бы он это смог сделать. Рабочие на часы не смотрели. Это можно сделать только по данным органов насилия, которые вели учет этих событий. Слишком мы чувствовали себя свободными, мы дышали воздухом свободы. Лично я, дыхнув тогда свободы, уже не мог встать на колени, и продолжал так всю жизнь. Но нигде никогда больше я не чувствовал такой полной свободы... У многих произошел тогда душевный переворот. Многие, как говорится, после этого прозрели. В этом как раз и заключается суть событий: «Пусть ничего не будет, пусть город так же снабжается, жилищного строительства не осуществляется, пусть так. Но уже в одном ценность этих событий, что они сорвали маску с действительности. Что власть - народная, предприятия - народные».

События показали, что общество у нас антагонистическое, что государство над народом, а не для народа, что существует класс эксплуататоров - партийно-государственное чиновничество, стоящее на платформе сталинизма - и класс эксплуатируемых, которым оставили в виде соски идеалы революции...

Надо признать, что в начале двадцатых годов, еще при жизни Ленина, начался поворот, революция пошла не тем путем. Мы не должны мечтать о возврате к НЭПу, тем более к дореволюционному периоду, а бороться за полный контроль общества над государством, за демократизацию, ту, которая была в начале революции, когда народные массы взяли судьбу страны в свои коллективные руки, и за постепенное отмирание государственного аппарата. Для этого нужно, чтобы трудящиеся организовывались в самостоятельные организации, независящие от аппарата, противостоящие ему, организации, верные интересам трудящихся и контролируемые ими» [470, с. 38-39, 49-50].

самой же индивидуальной личности. Поэтому подавляющему большинству учеников Маркса, Энгельса, Бакунина и Кропоткина, ратующему за полное освобождение индивидуальной личности и одновременно за ее сохранение, можно ответить парафразой известного высказывания самих же Маркса с Энгельсом (из "Немецкой идеологии"):

освобождения индивидуальной личности вы уже добились - и тем самым развили и укрепили уже имевшиеся налицо условия своей несвободы: порождающие эту личность отношения индивидуального и авторитарного управления. Чтобы полностью освободиться, вам нужно уничтожить эти условия, а значит, и саму индивидуальную личность.

248

Классовый рабочий характер новочеркасского протеста сквозь зубы вынуждены признавать и буржуазные историки, которым в силу их социального положения много говорить о классовой борьбе не положено:

«Через скандальную и малопривлекательную картину разгоравшихся беспорядков (!!! - В. Б.), сквозь грубость и мат все-таки проступал классовый лейтмотив: мобилизация толпы на почве ненависти и вражды к «толстопузым» и «начальникам» (или «толстопузым начальникам»?), психологическое давление на «лояльных» и «нейтральных» - обвинения их в «измене» и «продажности», наконец, консолидирующая апелляция к «народу», «рабочему классу», которые «нас поймут»» [289, с. 341].

И дальше Козлов пишет, что революционная альтернатива СССРовскому режиму «в принципе, могла быть создана именно событиями в Новочеркасске» [289, с. 348].

Почему эта революционная альтернатива все-таки не была создана, почему революционный подъем 1959-1963 годов окончился не «Четвертой Российской Социалистической Революцией» (в такой именно формулировке призывал к ней в своей листовке один марксист этого периода), но брежневским «классовым компромиссом»?

Полицейский террор, громивший подпольные марксистские группы на ранних стадиях их существования, не давал возможности революционно-социалистическим настроениям и активистам выкристаллизоваться в устойчивое и мощное течение, как это произошло некогда в царской России. Отнюдь не содействовал образованию такого течения и фактический отказ подавляющего большинства интеллигенции от социализма, но об интеллигенции мы поговорим несколько позже.

Сам по себе неоазиатский режим в СССР в хрущевские годы был достаточно прочен, чтобы его могли опрокинуть стихийные бунты, рабочие-листовочники и подпольные марксистские группы. Если бы смертельный кризис этого режима, в силу каких-то внешних потрясений, наступил на 30 лет раньше, то реакция государственных рабочих на него была бы совсем иной, и хотя до новой Октябрьской революции дело вряд ли дошло бы, но что-то похожее на Венгерскую революцию 1956 г. было весьма вероятно.

Но внешних потрясений не произошло. Режим сумел устоять, пойдя на существенные уступки государственным рабочим и тем самым обезопасив себя от революции...

* * *

Размер экономических уступок государственным рабочим, на который пошли неоазиатские бюрократы после Великого Страха 1959-1962 гг., был значителен, и улучшение жизни трудящихся - вполне реальным.

В начале 1950-х годов средняя заработная плата рабочих и служащих составляла 60-65 рублей при прожиточном минимуме 50-60 рублей. Поскольку на зарплату работника обыкновенно жили и его нетрудоспособные дети (в то время 1-2 человека на 1 работника), это означает, что «в стране победившего социализма» подавляющее большинство рабочих жило за чертой бедности.

На рубеже 1960-70-х годов средняя зарплата возросла до 120-125 рублей, а к середине 1980-х годов - до 190-195 рублей. Хотя прожиточный минимум к 1980-м годам составлял уже 75-90 руб. в месяц, это повышение заработной платы означало, что большинство рабочих вместе со своими детьми и др. иждивенцами (а из-за сокращения рождаемости и введения реального пенсионного обеспечения число

249

таковых стало чуть меньше одного на 1 работника) поднялось уже над уровнем бедности [141, т. 1, с. 134].

В значительной части был решен квартирный вопрос - к середине 1980-х годов 83% семей жило в собственных домах или отдельных квартирах [141, т. 1, с. 135], хотя степень решенности данного вопроса не следует преувеличивать. От 30 до 40% человек должны были часть своей жизни жить в общежитиях, не имея даже отдельной комнаты, а в очереди на получение квартиры нужно было стоять 5-10 лет [141, т. 1,с. 141].

Установились и закрепились 8-часовой рабочий день, 5-дневная рабочая неделя, ежегодный оплачиваемый месячный отпуск. Ушла в прошлое (как увидят пролетарии в 1990-2000-е годы, отнюдь не навсегда) тэйлористски-стахановская система выжимания пота, труд по своей напряженности и интенсивности не превосходил возможности человеческого организма. Для капиталистов, живущих беспощадным выжиманием чужого труда, это сбережение работником своего труда казалось и кажется чудовищным преступлением, и по поводу «лени» русского и «советского» рабочего всевозможные русские и нерусские буржуи и их интеллигентская обслуга произвели много крика. Но для рабочего, труд которого присваивается капиталистом, для рабочего, по своему горькому опыту знающего, что, сколько ни работай, все равно не разбогатеешь и наемным рабом быть не перестанешь, подобного ослабление тяжести изматывающего изнурительного труда представляло и представляет несомненное благо. Заметим, что благом является оно и для общественного прогресса: ведь если капиталист может богатеть за счет интенсивности труда рабочих, ему ни к чему заботиться об увеличении производительности этого труда; проще говоря, если капиталист может заставить пролетариев работать по 12 часов в сутки на устаревших и изношенных станках, ему незачем покупать более производительные и экономичные современные станки.

В эпоху брежневского «классового компромисса» советским государственным рабочим жилось в материальном смысле много лучше, чем когда бы то ни было во всей истории российского пролетариата (заметим, что за такую хорошую жизнь они должны быть благодарны не доброте и человеколюбию неоазиатской бюрократии, но бунтовщикам Темир-Тау и Новочеркасска, нагнавшим на эту бюрократию спасительный страх). Большая часть советских государственных рабочих (не надо, впрочем, забывать о неоднородности этого класса и о том, что сравнительное благосостояние брежневских лет охватывало далеко не весь этот класс. Положение лимитчика сильно отличалось от положения коренного москвича) имела не чрезмерную, но и не нищенскую зарплату, гарантированно-принудительный, но не изнурительный труд, гарантированно-принудительное образование, бесплатное здравоохранение, собственную квартиру, разнообразные предметы домашнего обихода, возможность туристических путешествий во время отпуска - и много чего другого в том же роде.

Чего у СССРовских государственных рабочих не было при брежневском рае -так это власти. А без нее, без собственной рабочей власти, все их благополучие оказалось построенным на песке, а их сравнительно обеспеченная и безбедная жизнь оказалась похожа на столь же благополучную жизнь рабочего коня или вола, о котором хороший хозяин печется, пока видит в том свою пользу, и которого тот же хозяин без малейших душевных терзаний зарежет, когда сочтет, что этого потребовали его интересы .

Те, кто считает, что в СССР шло строительство бесклассового общества, обьино понимают последнее примерно так же, как понимал его Лион Фейхтвангер:

250

Если проводить менее грубое сравнение, то жизнь государственных рабочих в брежневские времена была похожа на жизнь крепостных крестьян, которые своими бунтами заставили помещика снизить норму эксплуатации, стать «добрым» и «хорошим». Пока помещик боялся новых бунтов, жизнь таких крестьян могла быть достаточно сносной. Но лишь только по прошествии лет помещика покидал этот поучительный страх, либо когда угроза разорения заставляла его резко повысить норму эксплуатации, либо когда старый добрый барин умирал и на его место приходил молодой алчный преемник, как крестьяне снова узнавали, почем фунт лиха и где раки зимуют.

Отсюда можно извлечь следующую мораль: чтобы подобная злополучная история не повторялась никогда больше, пролетарии должны крепко-накрепко усвоить, что единственная гарантия их достойной и счастливой жизни состоит в том, чтобы, вырвав у буржуазии путем насильственной революции власть, не отдавать ее больше никому вплоть до тех пор, пока полностью исчезнет власть человека над человеком. Взяв власть, пролетарии должны будут не уступать ни малейшей ее доли никогда и никому...

"Основным принципом бесклассового общества является, пожалуй, то, что каждый с момента своего рождения имеет одинаковую возможность получить образование и выбрать профессию и, следовательно, у каждого есть уверенность в том, что он найдет себе применение в соответствии со своими способностями" [678, с. 188].

То есть если каждый с момента своего рождения имеет одинаковую возможность выбрать ту сферу производства, в которой его будут эксплуатировать его начальники, и у каждого есть уверенность в том, что его будут эксплуатировать в соответствии с его способностями, - то по Фейхтвангеру получается, что бесклассовое общество либо уже имеет место, либо, по крайней мере, находится в процессе формирования. Именно так и полагают те, кто считает, что в СССР был социализм, - обычно добавляя при этом, что еще одним признаком формирования бесклассового общества являются социальные гарантии (имевшие место в СССР и особенно развитые в брежневскую эпоху). То есть получается так, что если рабочую скотину сытно кормят, и с крыши хлева на нее не капает - значит, это уже вроде бы как и не подневольная и эксплуатируемая скотина, а свободный человек.

На самом же деле основным принципом бесклассового общества безусловно является то, что все члены общества на равных участвуют в управлении всеми делами общества - и нет среди них ни начальников, ни подчиненных, а если и бывают временные лидеры, то прав у них не больше, чем у сменяемых в любой момент и тотально подконтрольных своей общине первобытных вождей. Только в той мере, в какой этот принцип реализован на практике, мы можем говорить об отсутствии как классов, так и эксплуатации человека человеком.

Разумеется, при этом следует помнить, что происхождение лидеров из эксплуатируемых классов еще не свидетельствует об участии всех членов общества на равных в управлении всеми делами общества: в истории цивилизации сплошь и рядом бывало так, что эксплуататорами становились бывшие эксплуатируемые. Вот что писал об этом замечательный пролетарский революционер Г. И. Мясников (большевик, уже в начале 20-х гг. - еще при жизни Ленина - начавший бороться с превращением лидеров революции в новых эксплуататоров и возглавивший левооппозиционную "Рабочую группу РКП(б)"; репрессировать Мясникова начали еще по указанию самого Ленина, к концу своей жизни - а именно, в процессе перехода к НЭПу - успевшего в огромной мере превратиться из пролетарского революционера в буржуазного политика):

"Во всех удобных и неудобных случаях, под всякими предлогами и без всякого предлога бюрократические вожаки из Цека ВКП(б) объясняются в любви к пролетариату и сердито порицают бюрократизм. Каждый раз лечение недугов бюрократической машины государства они обещают проводить через вовлечение рабочих и крестьян в государственную работу, и каждый раз все это кончается тем, что они несколько бюрократов из интеллигентов и крестьян заменяют бюрократами из рабочих, чтобы спекулировать на рабочем происхождении чиновников. Но как президент Германской республики - шорник Эберт, как президент Совета министров деревообделочник Шейдеман, как токарь по металлу военный министр Носке и т. д. и т. п. не меняли сущности буржуазного государства, так не изменят чиновники из рабочих сущности социал-бюрократического, госкапиталистического строя" [442, с. 21]. Добавим - и неоазиатского строя тоже...

251

* * *

Как и любой «классовый компромисс», брежневский идиллический период, удовлетворив многие насущные нужды эксплуатируемых трудящихся в настоящем, имел катастрофические последствия для будущего этих трудящихся. Именно в это двадцатилетие были уничтожены коллективистские традиции общинного крестьянства и раннего пролетариата, была уничтожена способность рабочих к совместной борьбе и произошло превращение государственных рабочих в разобщенную массу одиночек, атомизированных рабов, оказавшихся полностью неспособными противостоять всем обрушившимся на них ужасам. Вот как описывают превращение пролетариата в толпу одиночек буржуазные социологи Гордон и Клопов:

"В жизненной обстановке советского человека, советского полунаемного-полузависимого рабочего было очень мало обстоятельств, которые могли бы учить его сознательной и активной солидарности. Расхожие рассуждения о пресловутой "соборности" сознания народного большинства кажутся нам безосновательно иллюзорными применительно к ситуации второй половины XX века, особенно в приложении к трем четвертям населения, сосредоточившимся в это время в городах. Даже если считать, что подобная «соборность» была реальностью в крестьянской общине столетия назад, от нее мало чего осталось в бетонных городских «Черемушках» 60-80-х гг. Социальный патернализм, преобладавший в индустриальных общинах (так Гордон и Клопов называют СССРовские промышленные предприятия с точки зрения их внутренних отношений. Название это неправильно. В старых деревенских общинах хотя и преобладали отношения авторитарного управления, но пока община существовала и не разлагалась, отношения коллективного управления все же были весьма заметны и весомы. На СССРовских предприятиях, напротив, отношения авторитарного управления резко доминировали, а от коллективных отношений оставалась лишь постепенно улетучивавшаяся видимость. - В. Б.) наших промышленных центров, также не содержал в себе ничего от подлинного коллективизма и солидарности*. Это был скорее специфический "коллективистский индивидуализм", естественно выраставший из государственно-патерналистского синдрома, присущего советскому сознанию (точнее говоря - индивидуализм члена авторитарно управляемой группы, естественно выраставший из преобладания отношений авторитарной собственности и авторитарного управления в обществе, разобщающих стоящих на одном иерархическом уровне членов этого общества. -В. Б.).

У крестьян, переселившихся в советские города, и тем более у их детей, родившихся в этих городах, выветрились всякие остатки традиционной деревенской солидарности (на самом деле у первого поколения горожан такие остатки сохранялись, и исчезновение их - не мгновенный акт, но процесс. Всем известно, что жители «хрущевок», пятиэтажек, куда лучше знают друг друга, куда больше

* Надо отдать должное Гордону и Клопову: они хотя бы отличают "подлинный коллективизм" от "мнимого", следуя в этом традиции, заложенной Марксом и Энгельсом в "Немецкой идеологии". Не то - А. Вишневский: через его книгу "Серп и рубль: Консервативная модернизация в СССР" красной нитью проходит отождествление авторитарных и коллективных отношений. Для Вишневского всякое единство людей, противопоставляемое им автономии индивидуальных личностей, одним миром мазано; коренное различие между авторитарно управляемой группой и коллективом исчезает в его глазах за ярлычком "соборности".

К сожалению, именно близорукость Вишневского типична для современных теоретиков; умение различать подлинный и мнимый коллективизм встречается среди них крайне редко, да и то в еще более неразвитом виде, чем у Маркса с Энгельсом и Гордона с Клоповым.

252

способны к минимальной взаимопомощи, а равным образом куда более склонны совать нос в чужие дела, чем жители девятиэтажек, обыкновенно еле-еле знающие соседей по лестничной площадке - и только. - В. Б.). А современная солидарность, вырабатываемая опытом рабочего и профсоюзного движения, у нас не складывалась и не могла складываться, потому что не было ни рабочего, ни профсоюзного движения, вообще никакого мало-мальски доступного пространства свободы и самодеятельности, в котором только и способна вызревать культура трудовой солидарности. В советском обществе, бесспорно, существовала способность к героической и солидарной мобилизации перед лицом реальной военной угрозы или общей физической опасности, природной или производственной. Но почти ничего подобного не было в сфере трудовых отношений. У нас не сложились нравы, наказывающие штрейкбрехерство. Наши дети не росли в атмосфере поговорок, вроде американской рабочей присказки: "что бы там ни было, никогда не иди против забастовщиков, не пересекай линию их пикетов". У основной массы населения советских городов не было ощущения солидарности как долга, которому нужно следовать, если нарушаются права товарища, коллеги, соседа" [141, т. 1, с. 272-273].

253

Разобщенный и неспособный к коллективной борьбе рабочий 1965-1985 гг.

Одним из ярких проявлений разобщенности СССРовских и постСССРовских рабочих - иными словами, одним из заметнейших последствий того, что остатки коллективных отношений в их среде оказались практически полностью вытеснены отношениями индивидуального управления - является дедовщина, начавшая развиваться в армии СССР как раз в 60-е гг. и с тех пор неуклонно прогрессирующая. Ее специфичность заключается вовсе не в грубейшем насилии - примеры столь же грубого насилия между "товарищами по оружию" можно найти во всех армиях во все времена, и в любой армии загнивающего классового общества такого насилия не меньше, чем в армии позднего СССР и затем в армиях осколков СССР, - а в том, что это насилие осуществляют не младшие командиры над рядовыми, а сами рядовые друг над другом. Ничего подобного этому история не помнит: до возникновения дедовщины в армии СССР не было еще примера, чтобы командиры в такой степени перепоручали дело унижения и угнетения рядовых самим же рядовым. К примеру, откроем "Похождения бравого солдата Швейка": судя по тому, как Гашек описал нравы в австрийской армии времен Первой мировой войны, рядовой солдат был в ней унижен и подавляем ничуть не меньше, чем в "Советской" и современной российской армии; но кто его унижал и подавлял? - Капралы, фельдфебели, унтер-офицеры, ефрейторы... В нашем же случае рядовых подавляют главным образом сами же рядовые - "старослужащие" подавляют "молодых". Конечно, в любой армии можно найти примеры того, как "молодые" оказываются в подчинении у таких же рядовых, как они сами, но "старослужащих", и более или менее унижаются этими "старослужащими"; однако в такой степени, как в армии позднего СССР и затем в армиях осколков СССР, этого не было, кажется, нигде и никогда.

Откуда взялся такой уникальный феномен?.. Армия - это сколок общества, в котором отображаются все особенности той системы общественных отношений, в которой эта армия существует. Высочайшая степень враждебности рядовых солдат - в большинстве своем пролетариев -друг другу отражает высочайшую степень разобщенности, "одиночества в толпе" пролетариев в гражданской, штатской жизни. Чем более чужды друг другу члены одного и того же класса, тем в большей мере они будут вести себя в стенах казармы (так же, кстати, как и в стенах коммунальной квартиры), как пауки в банке.

Таким образом, для того, чтобы объяснить, почему наша дедовщина самая "дедовщинная" в мире, нужно объяснить, почему наш пролетариат - самый разобщенный пролетариат в мире и почему он стал таким, еще когда был классом государственных рабочих. Среди ряда причин, сделавших наших рабочих исключительно разобщенными, основной и определяющей является высокая скорость процесса индустриализации экономики СССР, исключительно быстро разрушившего остатки крестьянской общины и старого рабочего поселка, исключительно быстро раскидавшего рабочих и крестьян - как в порядке осуществляемых государством насильственных переселений, так и, в еще большей мере, в порядке обычного, ненасильственного поиска работы - по необъятным просторам огромной страны. В течение каких-то трех-четырех десятилетий водоворот индустриализации взбурлил, подхватил и перемешал массу рабочих и крестьян - а когда воды научно-технического прогресса утихли, то выпавшие в осадок трудящиеся обнаружили себя живущими в разных концах СССР со своими родственниками, в разных концах большого города с теми, с кем работают в одном цеху, и не связанными никакими общими интересами со своими соседями по дому... В Западной Европе индустриализация происходила гораздо медленнее, постепеннее, миграции разоряющихся крестьян и ищущих новой работы пролетариев шли тоже медленнее и постепеннее - и поэтому пролетарии успевали обрастать хоть какими-то (пусть малыми) связями взаимопомощи и сотрудничества взамен старых, утраченных общинных связей. Поэтому современные западноевропейские пролетарии гораздо солидарнее - и способнее постоять за свои права - чем наши, и поэтому же дедовщина в западноевропейских армиях заметно слабее нашей (а ее крайние проявления встречаются гораздо реже и вызывают гораздо более сильный общественный резонанс). А вот в США, например, и индустриализация шла побыстрее, чем в Европе, и население представляет собой сборную солянку со всего мира, вдобавок быстро (хотя и не так быстро, как в СССР) перемешивавшуюся миграциями пролетариев внутри страны, - поэтому и солидарность пролетариев в США поменьше, чем в Западной Европе (хотя и побольше нашей), и дедовщины в армии США поболее, чем в западноевропейских армиях (в этом нетрудно убедиться, если внимательно отслеживать теленовости по теме насилия в армиях разных государств), хотя и меньше, чем в армиях осколков СССР.

Кстати говоря, разобщенность пролетариев выражалась в "Советской Армии" и выражается в современной российской армии отнюдь не одинаково у всех рядовых. Например, довелось мне разговаривать "об жизни" с одним отслужившим мужиком. Среди прочего он говорил: "Вот, если чеченцы в одной части служат, то они друг друга всегда защищают - даже старослужащий чеченец

254

хотел прежде всего достатка и стабильности. Он не понимал, что все еще находится во власти не зависящих от него и враждебных ему чудовищных общественных сил, а потому, если хочет хотя бы жить и умереть не по-овечьи, а по-человечьи, то должен не цепляться любой ценой за достаток и стабильность, которые у него все равно рано или поздно отнимут, если сохранят свою власть над ним, эти чудовищные общественные силы, но прежде всего добыть своей силой правду и волю.

Беда в том, что разобщенный частичный рабочий, в отличие от крестьянина-общинника и раннего пролетария, не имел своей, противостоящей эксплуататорскому миру, правды и не верил в возможность добыть себе волю.

"Первые, ничтожные по мировым масштабам начатки зажиточности, первые элементы приобщения к цивилизационной норме, появляющиеся после нищеты, ощущаются особенно ценными. Поэтому в СССР, где в течение десятилетий (во всяком случае, в 30-50-е гг.), господствовала почти крайняя бедность, где пауперизм и люмпенизация масс достигли уровня, невиданного в других промышленно развитых странах, приближение даже к минимальному достатку могло рождать в среде, пришедшей к такому достатку, склонность к отторжению всяческих идей и действий, грозящих социальными потрясениями и хаосом... Едва ли не самая распространенная наша поговорка последних десятилетий - "только бы не было войны" - выражает психологическое отношение народного большинства к внутренним распрям ничуть не меньше, чем к возможным международным столкновениям" [141, т. 1, с. 144].

"молодого" всегда защищает. А наши, русские, друг друга всегда давят". Подобные вещи мне приходилось слыхать и раньше, от других людей... Все понятно, все объяснимо: дело не только в том, что представители нацменьшинства сплачиваются в окружении чужих, но прежде всего в том, что именно у чеченцев остатки общинности сохранились во много большей степени, чем у большинства остальных российских народностей. Эту самую силу общинной солидарности чеченские партизаны ярко продемонстрировали российским войскам в 1994-96 гг. - в то время, как весь остальной народ России покорно (как и полагается толпе одиночек) терпел "реформы", планируемые и направляемые Кремлем.

Как видим, и уровень развития способности пролетариев (и государственных рабочих) к сотрудничеству и взаимопомощи, и степень распространенности и жестокости насилия рядовых солдат одной и той же армии по отношению друг к другу определяются тем, каковы доли отношений коллективного и индивидуального управления в системе отношений управления между равными друг другу пролетариями (или государственными рабочими). Отсюда, как и из многих других примеров, видно, что способность и влечение людей к сотрудничеству и взаимопомощи есть функция общественных отношений - и неправ был Кропоткин, полагая, что влечение людей к взаимопомощи есть биологический инстинкт (кстати, доказательства, которые он приводил в пользу этого мнения, заслуживают того, чтобы их прочесть как яркий пример исключительной забавности и наивности) [см. 319, особенно с. 51]. Конечно, можно спасти гипотезу об инстинкте взаимопомощи, вообразив себе, вслед за Руссо (как это сделал, например, Маркузе - см. его книгу "Эрос и цивилизация"), что человек по природе хорош, но его добрые инстинкты искажаются классовым обществом. Однако тогда на нашем мировоззрении образуется такой нарост из допущений, спасаемых с помощью новых, столь же мало доказанных допущений, который так и просится под бритву Оккама - "не измышляй лишних сущностей без крайней на то необходимости". Подобные бородавки обязательно надо удалять: примером того, каким нелепым становится мировоззрение, обросшее наростами, коренящимися в безосновательных допущениях типа "человек по природе добр", являются взгляды многих современных анархистов. Не менее нелепыми являются взгляды ницшеанствующих фашистов и либералов, исходящих (не всегда вполне осознанно) из безосновательных допущений типа "человек по природе зол". На самом деле каждый человек по своей природе таков, каким его сделали те конкретные отношения между людьми, в которые он оказался вброшен в первые четыре-шесть лет своей жизни; что же касается "человеческой природы вообще", то ею является природа всего человечества - совокупность всех общественных отношений, то есть, в основе своей, всех отношений собственности и управления.

255

Благодаря такому «психологическому отношению народного большинства», оно, страшась «потрясений и хаоса», не сопротивлялось, будучи подвергаемо чудовищному ограблению хозяевами его жизни, ограблению, после которого достигнутый в 1960-1980-е гг. «минимальный достаток» превратился в саднящее воспоминание об утерянном счастье. Подтвердилась старая истина: лишь тот достоин жизни, кто готов к смерти. Лишь тот сохранит достигнутое и получит лучшее, кто способен при надобности и махнуть рукой на достигнутое, стремясь к лучшему, и, наоборот, драться за это достигнутое зубами и когтями, не боясь ни потрясений, ни хаоса, ни того, что ученые слуги буржуазии припишут ему "люмпенскую психологию".

Идеалом общинного крестьянства, раннего пролетариата и раннего класса государственных рабочих, вплоть до бунтарей 1959-1962 гг., был справедливый мир, где если есть поле, его совместно обрабатывают, а если есть пища, ее совместно едят, где все дружно работают и помогают друг другу. Этот идеал находился в сердцах угнетенных, а также, в большей или меньшей степени, в их реальной повседневной практике, в их отношениях друг с другом. Веря в этот идеал, они способны были давать отпор зарвавшимся угнетателям и насильникам, а затем бестрепетно идти на пытки и на плаху, т. е. вести себя как люди, а не как движимые безусловными рефлексами простейшие животные.

Советский рабочий 1960-1980-х годов не отказался совсем от идеала справедливости. Его огромная ненависть к «толстопузым начальникам» проявлялась при случае и в перестроечные годы. Но, делаясь одинок и индивидуалистичен, он не мечтал уже о равной доле всех жителей СССР в национальном доходе, не мечтал о том, чтобы «каждый гражданин имел свою мастерскую или лавку, и не более, чем одну» (санкюлотская декларация 1793 г.), а также и о том, чтобы каждый гражданин имел свою комнату, и не более, чем одну. Более того, он все более чутким ухом прислушивался к раздающимся все громче декларациям СССРовских интеллигентов-диссидентов против «равенства в нищете». В итоге он получит в 1990-2000-е годы нищету без равенства.

Идеалом задавленного вырождающимся в капитализм неоазиатским строем частичного рабочего* стал достаток, общество во главе с «Хозяином» и «хозяевами», которые «сами бы жили и нам давали», и за неизнурительный труд платили бы приличную зарплату. Этот идеал размещался не в сердцах угнетенных, а по ту сторону «железного занавеса», на «демократическом» и «благополучном» Западе.

Но если сердца угнетенных были несомненной осязаемой реальностью, то демократический и благополучный Запад оказался самым мифическим из всех мифов и самой утопической из всех утопий. Как оказалось, «хозяева» могут жить сами, лишь не давая жить работникам, и для обеспечения своей собственной благополучной жизни эти хозяева должны отнюдь не платить за неизнурителъный труд приличную зарплату, но, напротив, платить за изнурительный и изматывающий труд нищенскую зарплату.

Следует отметить, что возросшая частичность современного рабочего проявилась еще и в возрастании его неспособности выжить без центрального отопления, водопровода, электричества и газа, без магазинов - одним словом, без системы распределения коммунальных благ, которая в развитом индустриальном классовом обществе управляется авторитарно. Не следует недооценивать важность этого обстоятельства, дополнительно - и весьма сильно - способствующего тому, что современный рабочий в среднем гораздо более склонен подчиняться своим хозяевам и начальникам, чем его прадед и даже дед.

256

В 1990-2000-е годы СССРовским рабочим, верившим, что «вот придет Хозяин -Хозяин все наладит», предстояло в этом убедиться...

<< | >>
Источник: Бугера В. Е.. Сущность человека. 2005

Еще по теме 4. Классовая борьба, психология и сознание класса государственных рабочих в СССР.:

  1. Классовая борьба и борьба внутри господствующего класса
  2. Глава четырнадцатая КЛАССЫ И КЛАССОВАЯ БОРЬБА
  3. Маркс и Энгельс были выходцами из буржуазного лагеря, которые весь свой ум, талант и знания употребили для борьбы с буржуазией ради дела рабочего класса и всех угнетенных и эксплоатируемых.
  4. Рабочий класс и рабочее движение.
  5. 5. Дискуссии о классовой природе СССР.
  6. 7. Современное состояние рабочего класса России (и СНГ вообще).
  7. ПЕРЕСТРОЙКА ГОСУДАРСТВЕННОГО МЕХАНИЗМА В СССР В 1985-1991 гг. РАСПАД СССР
  8. КЛАССОВАЯ БОРЬБА
  9. КЛАССОВАЯ БОРЬБА
  10. Обострение классовой борьбы
  11. Классовая борьба в ненецкой деревне
  12. Обострение классовой борьбы в деревне и социальных противоречий в городах
  13. § 3. Борьба классов и партий
  14. Усиление социальных противоречий и обострение классовой борьбы.
  15. «Государство лишь = о p у д и e пролетариата в его классовой борьбе.
  16. Усиление классовой борьбы и вторжения варваров.
  17. Обострение классовой борьбы в южных провинциях и измена дворянства.