Постметафизическая философия и ее стратегии

Основные методологические принци­пы классического «метафизического мышления» на этапе развития неклассической или «постметафизической» философии подверглись существенному пересмотру.

Постметафизическая философия отказалась от претензии охватить тотальность сущего и не претендует на всеобъемлющую перспективу, исходя из которой рассматривает­ся действительность. Она отказывается также от свойственного метафизическому мышлению представления о приоритете теории по отношению к практике. Ориентация на результаты работы сознания сменяется ориентацией на объективации, осуществляемые в действиях и языке.^[1] Вместо метафизической претензии на предельное обоснование знания Постметафизическая философия ставит проблему оснований теоретического познания в донаучных практиках.

Ключевая установка всей постметафизической философии может быть обозна­чена как последовательная десакрализация философского мышления. Этот те­зис, констатирующий утрату абсолютных опор и ориентиров мышления и дей­ствия, возвещает преодоление основных слагаемых метафизики: а) отказ от по­иска абсолютных оснований всего сущего и претензии на построение силами самой философии всеобъемлющей рациональной картины действительности.

В постметафизической философии ХХ века достаточно отчетливо выде­ляются три основных ориентации (стратегии), каждая из которых объединяет целый ряд философских школ и концепций. Во-первых, экзистенциально­ - феноменологическая, представленная феноменологией, экзистенциальной фи­лософией и философской герменевтикой. Во-вторых, аналитическая, подразде­ляющаяся на логико-аналитическую (воплощенную, прежде всего, в логиче­ском позитивизме и ориентированную, главным образом на анализ научного знания) и позднеаналитическую (получившую развитие после так называемого «прагматического поворота» и охватывающую широкий спектр лингвофилософ­ских концепций, ориентированных, прежде всего, на естественный язык). На­конец, в третьих, социально-критическая, представленная множеством концеп­ций,^[2] развитых рядом мыслителей, но и в западном марксизме; последний, как известно, не отличался идейным или организационным единством, а постмарксизм (М.Фуко, Ж.Деррида, Ф.Джеймисон) отказался и от этих построений. Постмодернизм в последние десятилетия ХХ столетия нивелирует эти стратегии.

Подобная схематизация позволяет выделить у этих разных стратегий общие черты, которые характеризуют типологическое единство постметафизической философии ХХ века. Это единство состоит в том, что в метафилософ­ском плане она принадлежит к «философии субъекта».

В процессе эволюции этих стратегий постметафизической философии происходит внутренняя трансформация философствования, суть которой состоит в преодолении модели сознания. Так, в рамках экзистенциально-феноменологической стратегии она проявляется в переходе от субъектно обоснованной аналитики человеческого существования к философской герменевтике, которая, сохраняя пафос экзи­стенциального философствования, тематизирует производность субъективно­сти от языка: язык это способ мироистолкования, предпосланный любому ак­ту рефлексии; прежде всякой философски нацеленной критической мысли мир есть для нас всегда уже мир, истолкованный в языке. «Языковый характер (Sprachlichkeit) нашего опыта мира предшествует всему, что мы познаем и высказыва­ем в качестве сущего. Основополагающая связь между языком и миром не означает поэтому, что мир становится предметом языка. Скорее, то, что является предметом познания и высказывания, всегда уже окружено мировым горизонтом языка»^[3] (Гадамер). Не существует такой позиции вне языкового опыта мира, которая позволила бы сделать его предметом внешнего рассмотрения. Экзистенциально - феноменологическая стратегия самоопределяется посредством критики объективизма предшествующего новоевропейского философского мышления: полагая, что темой философской рефлексии должны быть не вещи, а человек-в-мире, философствование обретает форму осмысления «ситуации человека».

Логико-аналитическая философия конституируется посредством отрицания прежней философии как догматической метафизики, пытавшейся на основе умозрения строить рациональную картину действительности. Достоверное знание вырабатывается только наукой, основанной на твердом фундаменте позитивных фактов. Философия может помочь науке, осуществляя критический анализ научного знания, выраженного в языковом виде.

Самоопределение марксистской традиции связано, прежде всего, с установкой на преодоление созерцательной классической философии и создание философской теории, совпадающей с революционным практическим преобразованием общества. Западный марксизм, отталкиваясь от факта структурной интеграции рабочего класса в развитый капитализм, ориентировался на разработку философской теории, которая сама (безотносительно к конкретной политической практике) была бы формой социальной критики. Критическая теория общества выступает как последовательная критика социального отчуждения, которое не сводится к своей экономической форме, а представляет собой универсальную социокультурную характеристику модерного общества. Отчуждение связывается с трансформацией человеческого разума – развиваемый для овладения силами природы на основе прогресса науки и техники разум становится «инструментальным», сводится к исчислению оптимального пути достижения полезных целей.

Переход от модели сознания к модели языка в эволюции западного мар­ксизма можно проследить на примере развития проекта «критики идеологии». «Критическая теория общества», представленная именами Хоркхаймера, Адор­но и Маркузе, основывалась на стратегии внешней критики: ориентируясь на идеалы гуманизма, надлежало выявить неразумие, господствующее в капитали­стическом обществе, разоблачить скрытые — идеологические — формы подавле­ния личности. Основанная на структуралистской методологии версия западного марксизма, развитая Альтюссером, обосновывает социально-критическую пози­цию не понятием личности, а понятием социальной системы: «...Можно и должно открыто говорить о теоретическом антигуманизме Маркса и видеть в нем абсолютное условие возможности познания самого человеческого мира и его практической трансформации».^[4] В концептуальной системе координат со­циальной тотальности идеологии выступают, прежде всего, как структуры, ко­торые навязывают себя огромному количеству людей, не проходя через их соз­нание.

Преодоление «модели сознания» в эволюции постметафизической мысли повлекло за собой кардинальное изменение образа философии и характера фи­лософствования. Существо этого изменения можно зафиксировать в трех фундаментальных смещениях.^[5] Во-первых, эпистемологический и моральный субъект, трактуемый как автономный, не во­влеченный и прозрачный для самого себя, оказывается окончательно децентри­рован. Субъективность и интенциональность больше не считаются чем-то пер­вичным, а предстают как функции форм жизни и языковых систем; они не «конституируют» мир, а сами являются элементами мира, раскрытого в языке. Во-вторых, в связи с кризисом идеи автономного рационального субъекта ста­новится нерелевантным понимание знания как представления, в соответствии с которым познающий субъект противостоит независимому от него миру объек­тов и более или менее точно воспроизводит последний в своем знании. Упразд­няется сама оппозиция субъекта и объекта, так как обнаруживается, с одной стороны, что «объективные данные» всегда и с неизбежностью субъективно пред­интерпретированы, а с другой, что условием возможности нашего познания «внешнего» мира является наша сущностная принадлежность к нему.

Преодоление «философии субъекта» означает не только пересмотр осно­вополагающих допущений новоевропейской философии. Этот процесс означает утверждение более радикального и последовательного антифундаментализма, возможного благодаря выявлению и критике метафизических допущений, скрытых в самом антиметафизическом пафосе философии ХХ века. Непоследо­вательность преодоления метафизики философией первых двух третей столе­тия, отказавшейся от субстанциализма классических форм метафизического философствования, коренилась, прежде всего, в утверждении суверенности критического сознания самого философа.

Таким образом, преодоление «модели сознания» в более глубоком тече­нии дестабилизирует философскую позицию как таковую, поскольку ставит под вопрос основополагающие для нее различения видимости и подлинной действительности, субъективного мнения и «знания». Оппозиция видимости и реальности проходит через всю западную философскую традицию, начинал с различения Парменидом «мира истины» и «мира мнения». Менялось понима­ние реальности — в метафизической традиции фокусом телеологического по­рядка был Бог, затем десубстанциализированная реальность центрировалась сознанием. Но преодоление «философии субъекта» устраняет инстанцию, пра­вомочную апеллировать к действительному (подлинному, аутентичному и т.п.). Оборотной стороной подобного «исчезновения реальности» является своего рода «кризис интеллектуализма»: в западной культурной традиции познава­тельные привилегии интеллектуалов «узаконивались» различением види­мости и действительности. Профаны (или публика), оставаясь в сфере «види­мости», могут обладать лишь субъективными и случайными мнениями, и лишь интеллектуалы (в частности, философы) посредством специальной дисциплины мышления прорываются к подлинной действительности и становятся моно­польными обладателями знания. Но если различие видимости и реальности стирается, то на чем может основываться право философов знать и учить дру­гих?

Итак, можно заключить, что преодоление «философии субъекта» означает кризис модели «знания за другого и для другого». Соответственно, ключевой характеристикой современного философствования является изменение коммуникативной структуры фило­софского знания. В новой ситуации в значительной степени стираются разли­чия между философскими «течениями» и «школами», а основная линия проти­востояния связана скорее с вопросом о «судьбе философской рациональности», если одни провозглашают появление «постфилософской культуры» и сведения философствования к одной из разновидностей литературной практики, то дру­гие отстаивают тезис о жизнеспособности философии и вырабатывают страте­гии самоопределения «нечистого разума» в своезаконной профанной среде.