<<
>>

2. Пять влечений, непримиримо противоречащих друг другу.

В четвертой главе нашего исследования мы уже говорили о том, какими именно делает людей общество отчуждения. Оно с раннего детства формирует человека внутренне расколотым, находящимся в дисгармонии с самим собой.

Оно закладывает в каждого своего члена пять влечений, антагонистически противоположных друг другу - потребность в общении с другими людьми и вместе с тем стремление дистанцироваться от них, волю к протесту против подчинения себя и вместе с тем стремление подчиниться и волю к власти. Различные комбинации этих противоречивых влечений обусловливают все многообразие характеров индивидуальных личностей; от того, насколько остра борьба между этими влечениями, зависит, насколько данная личность невротична, психопатична, больна.

Богатый фактический материал, подтверждающий это утверждение, дает нам один из величайших трудов по психологии, написанных в XX веке - "Невротическая личность нашего времени" Карен Хор ни [819, 719]. В этой книге, которую по праву можно было бы также назвать "Феноменология антагонистических противоречий в психике цивилизованного человека", Хорни убедительно показывает, что неврозы во всем их разнообразии порождаются тревожностью, в основе которой лежит, в конечном счете, такая враждебность индивидуальной личности к другим людям, которую последняя не хочет осознавать (или, говоря языком психоаналитиков, вытесненная в подсознание).

Продолжая логику Хорни, нетрудно показать в каждом из приводимых ею многочисленных {и весьма типичных - причем она с блестящей очевидностью показывает, что даже исключительно редкие и необычные невротические проявления уникальны лишь внешне, по сути же своей весьма типичны) случаях, что тревожность и враждебность, порождающие описываемые ею симптомы и синдромы, в свою очередь порождаются отношениями индивидуального и авторитарного управления, индивидуальной и авторитарной собственности - и закрепляются (и в то же время вытесняются в подсознание) вырастающими из этих отношений противоречиями между потребностью в общении с другими людьми и стремлением дистанцироваться от них, волей к власти, готовностью к подчинению и волей к бунту.

Другой великий психоаналитик, Карл Густав Юнг, в ряде своих работ, посвященных психологии шизофрении , показал на множестве примеров, что определяющая причина этой, самой распространенной, психической болезни носит вовсе не биологический характер.

По мнению Юнга, природа шизофрении в сущности та же, что и у неврозов и истерии: комплексы неудовлетворенных навязчивых желаний и стремлений

индивидуальной) является общество как материальный развивающийся объект, как одно из явлений материального мира.

Эти работы в переводе на русский язык были изданы в Минске, в 2003 г., в сборнике под общим заглавием "Психология dementia praecox" [763].

330

порождают мир иллюзорных представлений, в большей или меньшей мере отгораживающих индивидуальную личность от окружающего мира (как это бывает со здоровыми людьми во сне; по мнению Юнга, неврозы, истерия и шизофрения есть нечто вроде сна наяву) и как бы раскалывающих ее на две (или, зачастую, даже более) личности (в основании каждой из которых лежат разные, антагонистически противоположные друг другу комплексы, обусловливающие как непримиримую борьбу между этими личностями, так и различие их характеров). По большому счету, шизофрения отличается от неврозов и истерии лишь количественно: при ней комплексы сильнее овладевают психикой человека, раскол личности и ее уход от реальности в мир иллюзий глубже и необратимее . Качественные различия между шизофренией, с одной стороны, неврозами и истерией - с другой не так глубоки, как кажется на первый взгляд, и представляют собой не что иное, как проявления вышеупомянутых количественных различий.

Почему шизофрения сильнее, чем неврозы и истерия? - Юнг допускает, что здесь играют роль и органические причины: интоксикация, вызванная нарушением обмена веществ. Если на фоне такой интоксикации человек переживет сильнейший эмоциональный стресс (с которого, по мнению Юнга, и начинается шизофренический процесс; собственно говоря, так обстоит дело не только "по мнению Юнга", но согласно всем тем историям болезни, в которых хорошо описан не только весь процесс развертывания болезни, но и его предыстория.

Другое дело, что предыстория болезни далек не всегда хорошо реконструируется - особенно, понятное дело, в случаях ранней детской шизофрении: попробуй узнай у ребенка в возрасте от года до пяти лет, какие комплексы у него уже есть, какие стрессы и когда именно он переживает... Вот и не утрачивают своей популярности психиатрические мифы о том, что шизофрения - это нечто вроде программы, заложенной в генах того или иного человека), то комплексы настолько сильно овладеют сознанием человека, погрузят его в сны наяву и обострят его борьбу с самим собой, что вчерашний невротик, истерик или даже более-менее психически здоровый человек довольно быстро станет самым настоящим шизофреником. Однако не органические нарушения, но именно психические комплексы, порожденные вовсе не генами, не вирусами и не токсинами, определяют характер нарушений психики и направленность процесса ее разрушения при шизофрении . Юнг убедительно доказывает, что у тех людей, которые страдают теми же комплексами, что и шизофреники, но шизофрениками не являются - у истериков, невротиков, -нарушения психики в основе своей аналогичны нарушениям психики у шизофреников; просто они не столь глубоки, как у последних, и потому несколько иначе проявляются в поступках и речи больных.

Что же представляют собой комплексы неудовлетворенных влечений, обусловливающие неврозы, истерию и шизофрению? Откуда они берутся?

Для того, чтобы ответить на последний вопрос, достаточно процитировать парочку примеров из тех, что приводит Юнг:

А следовательно, и вылечить шизофреника гораздо труднее, чем невротика или истерика. Однако Юнг убедительно доказывает, опираясь на богатейший фактический материал (в том числе и на собственный огромный опыт практикующего психоаналитика, и на опыт своих многочисленных сотрудников и учеников), что вылечить шизофрению хоть и трудно, но можно - особенно на ранних стадиях. Причем вылечить не лоботомией, не электро- или инсулиновым шоком, не пичканием всевозможными химикатами... А как именно? - Об этом речь пойдет ниже.

Отсюда, между прочим, следует, что если у человека комплексов нет или они очень малы и слабы, то никакие стрессы и токсикозы, никакие нарушения обмена веществ, никакие плохие гены не сделают его шизофреником.

331

"Мы наблюдали пациентку, которая тридцать пять лет содержалась в клинике Бургхёльцли. Десятилетиями она лежала в постели, никогда не разговаривала и ни на что не реагировала. Ее голова всегда была опущена, спина согнута, а колени слегка подтянуты. Она постоянно совершала руками странные трущие движения, так что с годами у нее на ладонях образовались мозоли. Большой и указательный пальцы правой руки она держала сведенными вместе, как при шитье. После ее смерти я пытался узнать, кем она была прежде. Но никто из персонала клиники никогда не видел ее вне постели. Только один пожилой санитар припомнил, что видел ее сидящей в той же самой позе, в которой она теперь лежала в постели. В те дни она производила быстрые скользящие движения руками через правое колено и утверждала, что "шьет туфли", а позднее - "лакированные туфли". Со временем движения становились все более ограниченными, и в конце концов остались только трущие движения и сведенные вместе большой и указательный пальцы. Я изучал архивы клиники, но тщетно - они не содержали никаких сведений о прежней жизни пациентки. Когда на похороны приехал ее семидесятилетний брат, я попросил его припомнить, что послужило причиной болезни его родственницы. Он рассказал мне, что у нее был роман, который по разным причинам не привел к браку, и девушка приняла это так близко к сердцу, что впала в меланхолию. Я спросил, кем был ее возлюбленный; оказалось - сапожником.

Если мы не собираемся истолковывать это как простое совпадение, то вынуждены будем признать, что пациентка хранила образ возлюбленного в своем сердце в течение тридцати пяти лет" [763, с. 187-188].

"...пациенткой является кухарка, 32 лет. Никакой наследственной предрасположенности у нее не выявлено, всегда была очень трудолюбивой и добросовестной, случаев эксцентричного поведения или чего-то подобного прежде не отмечалось.

Совсем недавно она познакомилась с молодым человеком, который собирался на ней жениться. С этого времени в ее поведении появились некоторые странности. Она постоянно говорила о том, что он недостаточно сильно ее любит, часто бывала не в духе, мрачнела и подолгу сидела, о чем-то задумавшись. Однажды она "украсила" свою праздничную шляпку ужасно вульгарными красными и зелеными перьями, в другой раз купила пенсне, чтобы надевать его, отправляясь на прогулку со своим женихом. Как-то раз ей внезапно показалось, что у нее не в порядке с зубами. Эта идея не давала ей покоя, и она решила обзавестись вставной челюстью, в чем не было никакой необходимости. Женщина удалила себе все зубы под анестезией. На следующую ночь она внезапно испытала приступ сильного страха. Она стонала и кричала, что проклята навек, так как совершила большой грех: ей не следовало удалять свои зубы. Она должна молиться, чтобы Бог отпустил ее грех. Друзья пытались развеять ее страхи, убедить, что удаление зубов в действительности не является грехом, но у них ничего не вышло. На рассвете она стала несколько спокойнее и затем работала в течение всего дня. На следующую ночь приступы повторились. Когда меня пригласили на консультацию, я нашел пациентку довольно спокойной, с отсутствующим выражением лица. Я беседовал с ней о перенесенной операции, и она уверяла меня, что нет ничего ужасного в том, что у нее нет зубов, но все же это было большим грехом, и с этой позиции, несмотря на все уговоры, ее нельзя было сдвинуть. Она постоянно повторяла горестным, патетическим тоном: "Я не должна была позволять удалять мне зубы, да, да, это было большим грехом, и Бог не простит меня никогда". Она производила впечатление настоящей сумасшедшей. Через несколько дней состояние пациентки ухудшилось, и ее пришлось поместить в клинику. Приступы тревоги не прекращались; это переросло в расстройство, растянувшееся на месяцы.

332

История болезни выявляет ряд совершенно абсурдных симптомов. При чем тут эта странная история со шляпкой и пенсне? Чем вызваны приступы тревоги? Откуда взялась бредовая идея, что удаление зубов - смертный грех? Ничего не понятно.

Психиатр, придерживающийся анатомической концепции , сказал бы, что это как раз типичный случай dementia praecox. В этом и есть сущность "сумасшествия" -произносить сплошные нелепости; представления больного сознания о мире ненормальные, бредовые. То, что не является грехом для нормальных людей, грешно с точки зрения сумасшедшего. Причудливые бредовые идеи - характерная особенность dementia praecox. Нелепые причитания по поводу мнимого греха являются результатом "несоразмерного" эмоционального акцента. Эксцентричное украшение шляпки, приобретение пенсне свидетельствуют о странных представлениях, что очень характерно для таких пациентов. Где-то в мозгу некоторое количество клеток "вышло из строя" и начало продуцировать нелогичные, бессмысленные идеи, не имеющие абсолютно никакого психологического значения. Пациентка является очевидным дегенератом со слабым рассудком, имеющим врожденное отклонение, в котором и заключен источник расстройства. По тем или иным причинам заболевание вспыхнуло именно теперь; однако легко могло случиться так, что оно развилось бы в любое другое время.

Возможно, нам пришлось бы капитулировать перед этими аргументами, если бы на помощь не подоспел наш психологический анализ. При выполнении формальностей, требуемых при помещении больного в клинику, выяснилось, что много лет тому назад у пациентки был роман, который закончился тем, что любовник бросил ее с внебрачным ребенком на руках. Вполне респектабельная во всех других отношениях женщина была вынуждена скрывать "свой позор", передав ребенка на воспитание в семью, живущую в сельской местности. Об этом никому не было известно. Когда женщина обручилась, то оказалась в затруднительном положении: как отнесется к этому ее жених? Сперва она отложила свадьбу, начиная все больше и больше беспокоиться, а затем в ее поведении появились странности. Для того, чтобы разобраться в них, мы должны проникнуть в психологию наивной души. Если перед нами встает необходимость раскрыть некую неприятную тайну любимому человеку, мы обычно пытаемся заблаговременно усилить его любовь к нам, дабы гарантировать его "забывчивость". Мы прибегаем к лести или пытаемся продемонстрировать себя в лучшем свете, с целью повысить собственную значимость в глазах других. Наша пациентка украшала себя "великолепными перьями", которые ее незатейливому вкусу представлялись достойными уважения. Ношение пенсне также прибавляет проявлений почтительности со стороны детей, и даже тех, кто старше. И кто не встречал людей, которые удаляют зубы из одного лишь тщеславия, только для того, чтобы носить зубные протезы?

После операции по удалению зубов большинство людей находятся в несколько нервозном состоянии, воспринимая все происходящее с ними острее, чем обычно. И как раз в этот период произошла катастрофа: у нее возникли опасения, что жених, узнав о ее прошлом, расторгнет помолвку. Это был первый приступ тревоги. Так как пациентка не допустила оплошности за эти годы, она и сейчас все еще надеялась

Или, иначе говоря, биологизаторского, механистического, вульгарно-материалистического подхода (Маркс назвал бы его "старым материализмом") к исследованию и лечению психических болезней, согласно которому изучение всякой непонятной нам психической болезни следует начинать с поиска тех деталей, которые сломались в машине под названием "человек" (какие именно шарики за какие ролики в ней зашли), а поиск методов лечения - с подбора тех молотков, отверток, масленок и гаечных ключей, которыми можно починить эту машину (какие именно химикаты в нее закачать и в какой дозировке, как часто и с какой силой лупить ее электрошоком, какой именно участок мозга прооперировать и т. п.). - В. Б.

333

сохранить свою тайну и перенесла угрызения совести на удаление зубов. При этом она следовала известной модели: ведь когда мы не можем признаться в большом грехе, то с чрезмерным усердием порицаем себя за малый.

Слабому и чувствительному разуму пациентки проблема казалась неразрешимой, и поэтому аффект становится непреодолимо сильным. Так выглядит душевная болезнь с психологической точки зрения. Ряд бессмысленных на первый взгляд событий, так называемых "нелепостей", внезапно обретает смысл. В сумасшествии мы обнаруживаем систему, и больной становится нам более понятен. Перед нами человеческое существо, похожее на нас, озабоченное обычными человеческими проблемами, а не просто мыслящая машина с выключенной передачей. До сих пор мы думали, что кроме бессмыслицы, порожденной нарушениями в клетках его мозга, душевнобольной не может ничего раскрыть нам своими симптомами, но это была чисто теоретическая точка зрения, не имевшая ничего общего с реальностью. Когда мы проникаем в личные секреты наших пациентов, в помешательстве обнаруживается система, на которой оно базируется, и мы понимаем, что безумие - это просто необычная реакция на эмоциональные проблемы, не чуждые и нам самим" [763, с. 177-180].

Антагонистические противоречия в обществе - вот что порождает комплексы неудовлетворенных желаний, из которых прорастают неврозы, истерия и шизофрения. Откуда берутся социальные антагонизмы, мы знаем: они вырастают из отношений индивидуального и авторитарного управления, индивидуальной и авторитарной собственности. Следовательно, эти-то общественные отношения и порождают, в конечном счете, неврозы, истерию и шизофрению.

Мы привели лишь наиболее простые примеры из того ряда, что привел в своих работах Юнг. Как он блестяще показал, эти простые примеры являются чем-то вроде элементарных "клеточек" (или "первофеноменов", как сказал бы Гете [см. 119, с. 160]), лежащих в основе более сложных примеров; тем самым Юнг доказал , сам того не осознавая, что шизофрения (так же, как неврозы и психозы) действительно обусловливается, порождается и определяется отношениями авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности.

Но, к сожалению, Юнг сам не понял, что же именно он в действительности доказал - не понял потому, что был идеалистом. Подвергая вульгарный, биологизаторский материализм в психологии сокрушительной критике, неоспоримо доказывая при этом, что большинство случаев психических расстройств (которое как раз и составляют неврозы, истерия, шизофрения; сюда можно добавить еще и часть случаев заболевания различными реактивными психозами) никак не объяснить органическими расстройствами (напротив, скорее ряд органических расстройств, наблюдающихся у невротиков, истериков, прочих психопатов и у шизофреников, могут быть убедительно объяснены как последствия психических расстройств), Юнг делал из этого тот вывод, что сфера психического есть самостоятельная реальность, душа, сама являющаяся первопричиной своих трансформаций. Такой структурный уровень материи и ее особую разновидность, как общественные отношения, Юнг просто не замечал - и потому из своих глубоко верных научных исследований делал

Вспомнив работы К. Хорни, добавим: порождает посредством враждебности и тревожности. Между прочим, используя все тот же диалектический метод восхождения от абстрактного к конкретному, что и Маркс в "Капитале", и автор этих строк в книге, которую вы сейчас читаете. Вот еще одно доказательство того, что действительно научное познание оказывается диалектичным независимо от того, осознает ли это сам познающий субъект, стремится ли он сознательно к тому, чтобы быть диалектиком, или нет. Ученый может сколько угодно фыркать носом при слове "диалектика", но если он настоящий исследователь из прометеевою племени, а не ученый гном, -значит, он тем самым суть диалектик.

334

убогие, поверхностные, реакционные философские выводы, превратив свою психологию, говоря словами Маркузе, "в обскурантистскую псевдо-мифологию" [410, с. 251]. Говоря о "человеческих эмоциональных проблемах", Юнг не замечал, что это социальные проблемы, в основе которых лежат социальные противоречия .

Когда Юнг пишет:

"Психиатрия обвинялась в вульгарном материализме. И совершенно справедливо, поскольку она грешила тем, что ставила орган, инструмент выше функции. Функция становилась придатком органа, душа - придатком мозга. В современной психиатрии душе явно тесно. Несмотря на огромный прогресс, достигнутый в области анатомии мозга, о душе мы знаем просто мало или даже меньше, чем прежде. Современная психиатрия ведет себя как человек, который думает, что может угадать замысел и назначение здания с помощью минералогического анализа строительных материалов" [763, с. 174], -

то в его словах одновременно и много истины, и много чепухи. Истина здесь состоит в том, что мозг как орган вторичен по отношению к своей функции, определяющей его как особый орган; чепуха же - в том, что функция мозга превращается в особую, самобытную сущность, душу. На самом деле функция человеческого мозга, определяющая его специфические органические особенности, есть не что иное, как планирование общественной деятельности, практики - и определяется не чем иным, как развитием производительных сил и производственных отношений. Ну, а поскольку производственные отношения есть в основе своей отношения собственности и управления, то функционирование и развитие человеческого мозга определяется развивающимися отношениями собственности и управления.

Даже в тех случаях, когда психическая болезнь бесспорно начинается вследствие органических изменений в мозгу, весь ее характер, все особенности изменения собственно человеческих характеристик психики заболевшего субъекта (установок, мотивов и целей его практической деятельности, его отношения к другим людям и к себе самому - в частности, его нравственных норм) определяются теми отношениями собственности и управления, в которых данный субъект формируется и действует. Одна из немногих советских психиатров, не на словах, а на деле применявших исторический материализм как метод научного исследования - Блюма Вульфовна Зейгарник - блестяще показала это на примере эпилептиков:

"Известно из психиатрической практики, что у больных эпилепсией (если эта болезнь началась в детском возрасте) происходит изменение личности, которое характеризуется обычно как некое сочетание брутальности, угодливости и педантичности. Стало традиционным описывать в учебниках психиатрии образную характеристику больных эпилепсией, данную классиком немецкой психиатрии А. Крепелином: "С библией в руках и камнем за пазухой". Эти особенности обычно ставят в связь с припадками, и нигде не анализируется вопрос о патологических условиях формирования такой личностной особенности.

Между тем прослеживание жизни ребенка, у которого вследствие органического поражения мозга появились припадки, прослеживание реакций других детей на эти припадки, прослеживание реакции учителя на трудности в учебе, которые возникают у такого ребенка в школе, - могли бы объяснить многое. Такой ребенок пытается скомпенсировать свою неполноценность, вызвать хорошее отношение к себе со стороны своих сверстников не всегда удачным способом: угодливостью, приспособлением к другим детям, которые фиксируются в дальнейшем, как способы поведения.

В этой связи рассмотрим становление еще одной характерной черты эпилептика - его педантичности и аккуратности.

В начальных стадиях болезни названные качества появляются как способ компенсации первичных дефектов. Так, например, только при помощи тщательного, последовательного выполнения всех элементов стоящего перед ним задания больной может компенсировать ту го подвижность мыслительных процессов и правильно выполнить задание. Тщательное выполнение отдельных звеньев задания требует от эпилептика в ходе болезни все большего внимания, пока, наконец, не становится главным в его работе.

Мастер по холодильникам, хороший работник, но делает работу чрезвычайно медленно. Он не только устраняет данную поломку, но разбирает весь мотор, просматривает его, если заметит царапину на ручке или дверце холодильника - обязательно закрасит их.

Происходит перенесение мотива из широкой деятельности на исполнение узкого вспомогательного действия. Это было показано экспериментально в дипломной работе Н. Калиты, которая исследовала уровень притязаний больных эпилепсией с помощью оригинальной методики: картинки, которые давались, различались друг от друга количеством элементов изображения. Требовалось за определенное время найти эти различия. В исследовании Н. Калиты уровень

335

Те "человеческие проблемы", которые делают людей невротиками и шизофрениками, присущи именно классовому обществу - а вот в первобытном обществе их и быть не могло. Например, из двух процитированных нами примеров из статьи Юнга видно, что если бы обе женщины, фигурирующие в них, жили не в цивилизованном обществе с его ячеечной семьей, а в первобытном племени - не стали бы они шизофреничками. Вам это не кажется очевидным, уважаемые читатели? - Что ж, давайте вернемся к этим примерам и проанализируем их подробнее.

32-летняя кухарка испугалась, что жених бросит ее, узнав, что у нее есть незаконный сын. Очевидно, что сильнейшая тревожность, входящая в ее комплекс, порождена такими семейными отношениями, при которых общество разделено на

притязаний не вырабатывался у большинства больных эпилепсией. Они застревали на каждом конкретном задании и с удовольствием начинали искать различия в картинках, находя при этом самые малозначительные, которые не отмечали здоровые испытуемые.

Полученные результаты не означают, что у больных вообще нет уровня притязаний, но если данный набор заданий был для здоровых лишь предлогом для выявления уровня их притязаний, то у больных само исполнение заданий становится смыслом работы.

Таким образом, при эпилепсии происходит компенсация первичных дефектов, но компенсация неудачная, приводящая к деградации поведения" [205, с. 50-52].

Если бы дети-эпилептики воспитывались в обществе, где всякий человек всякому человеку - не начальник, подчиненный или просто чужой, а друг, товарищ и брат; если бы они росли в единой большой семье, где все дети - не чужие друг другу, и ни один взрослый не является чужим ни одному ребенку; если бы их припадки и тугоподеижностъ их мышления не оказывались поводом для их унижения и эксплуатации сверстниками и взрослыми, как это неизбежно происходит в классовом обществе с каждым таким ребенком, начиная с его раннего детства, - тогда у таких детей не формировались бы ни угодливость, ни брутальность. В гораздо меньшей мере развивалась бы и сверхпедантичность, перенесение мотива из широкой деятельности на исполнение узкого вспомогательного действия: когда ты работаешь для своих друзей и подруг, искренне любящих тебя, а не для начальника или чужого тебе заказчика, стремление хорошо сделать свое дело сопровождается гораздо менее выраженным повышением уровня тревожности, чем то, которое заставляет эпилептиков, живущих в классовом обществе, уделять чрезмерное внимание каждой незначительной мелочи. Одним словом, припадочные дети в бесклассовом обществе не получали бы такие уродства характера (которые в гораздо большей мере повинны в деградации психики эпилептиков, чем врожденные органические изменения в из мозгу и вызванные этими изменениями припадки, "абсансы", "эквиваленты" и прочие измененные состояния сознания), какие они с печальным постоянством приобретают в обществе отчуждения.

Если человечество доживет до бесклассового общественного строя, то в лице детей-эпилептиков, воспитанных при этом строе (если, конечно, генуинную эпилепсию не научатся предотвращать еще до возникновения бесклассового общества), оно обретет наилучшее доказательство того, что "эпилептический характер" вовсе не заложен в генах, но впечатывается в детей обществом, в котором преобладают отношения авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности.

Итак, мы убеждаемся еще и на примере врожденных эпилептиков, что характер "здания" человеческой психики нельзя понять, исходя из исследования его "стройматериалов" - органического состава головного мозга, а также происходящих в последнем физических и химических процессов. Напротив, нужно сперва изучить характер функционирования и закономерности развития психики данной личности (индивида или коллектива), а затем уж, исходя из результатов такого изучения, объяснить, почему данные психические процессы реализуются именно через такие, а не через другие органические процессы в мозгу. Однако не нужно следовать примеру Юнга - и искать закономерности функционирования и развития психики в ней самой: в противном случае кончите тем, что припишете ей какие-нибудь "архетипы" и объявите их вечными и неизмеными (как это и произошло с Юнгом). Начало, структурирующее психику и движущее ею, следует искать в отношениях управления и собственности, в их развитии, движимом развитием производительных сил; при этом в учителя себе взять можно и Юнга (не как философа, а как психолога-практика), но еще бы лучше - Б. В. Зейгарник, Э. Фромма, отчасти В. Райха и других психологов, пытавшихся заниматься психоанализом по-марксистски, а марксизм обосновывать с помощью психоанализа.

336

множество "ячеечных" семей, причем семей в высокой степени патриархальных. Внутри таких семей не только доминируют отношения авторитарной собственности взрослых на детей и авторитарного управления детьми со стороны взрослых, но и очень заметно выражены отношения авторитарной собственности мужей на жен и авторитарного управления женами со стороны мужей; муж и жена еще далеко не стали такими стопроцентно равноправными партнерами в брачной сделке, каковыми они уже являются сегодня в очень многих (хотя и не во всех: юридическое равенство супругов еще не уничтожает реального, существующего независимо от буквы закона патриархата во многих семьях) семьях в тех современных государствах, где муж и жена формально равны перед законом. Между семьями, разумеется, преобладают отношения индивидуальной собственности на детей и жен и индивидуального управления ими... При таких семейных отношениях настоящая любовь - такое чувство, при котором интересы и стремления твоего любимого человека выступают для тебя как твои собственные интересы и стремления, а его/ее радость и горе есть непосредственно твои радость и горе (соответственно, когда жертвуешь жизнью ради так любимого тобой человека, то даже не воспринимаешь это как жертву - это тебе же самому в радость) - встречается крайне редко: и это понятно, потому что такая любовь предполагает и воспроизводит отношения равноправного сотрудничества, то есть отношения коллективной собственности любящих людей друг на друга и коллективного же управления действиями друг друга. Такая любовь была типична для первобытных соплеменников - причем не только для мужчин и женщин, но и для взрослых и детей (напомним, что чем более первобытно то или иное племя, тем меньше в нем доля авторитарных отношений между взрослыми и детьми, тем больше коллективистского равенства между ними. Первобытные отношения между взрослыми и детьми поразительны с точки зрения современного

*

человека; когда читаешь сделанное Брониславом Малиновским описание отношений между взрослыми и детьми у тробрианцев, испытываешь сперва шок, а потом острую жалость - как обидно, что мы, гордые своей цивилизованностью нравственные уроды, потеряли все это...); для классового же общества типичны другие виды "любви", замешанные на коктейле из желания господствовать над "любимым" человеком и из стремления подчиняться ему же. В одних разновидностях цивилизованной "любви" преобладает воля к власти, в других - воля к подчинению; так, в половой любви одни "любящие" цивилизованные люди в большей мере представляют собою Отелло (причем отнюдь не только мужчины, но зачастую и женщины тоже), другие - Дездемону (опять-таки не только женщины, но зачастую и мужчины тоже). В случаях, приведенных Юнгом и процитированных нами, обе женщины скорее представляли собой дездемон: у обеих воля к подчинению явно преобладала в тех комплексах, которые свели их с ума .

А затем воспроизведенное Вильгельмом Райхом в одной из лучших его книг - "Вторжение принудительной сексуальной морали" ("The invasion of compulsory sex-morality"), не раз издававшейся на английском языке, но, кажется, так до сих пор и не переведенной (к великому сожалению) на русский.

Хотя воля к власти - ревнивое желание быть единственной любимой игрушкой своего мужчины и в этом смысле обладать им - тоже, разумеется, присутствовала. Вообще говоря, эти три противоположности - воля к власти, воля к подчинению и воля к бунту - не только постоянно встречаются у одного и того же человека в его отношении к одним и тем же людям, но и неизменно оборачиваются друг другом. То же верно и по отношению к таким противоположностям, как потребность индивидуальной личности в других людях и ее же заинтересованность в дистанцировании от них. Наконец, если рассмотреть все эти пять противоположностей в едином комплексе, как единое противоречие, то окажется, что и по отношению к такому противоречию будет всегда верно утверждение, что все входящие в него противоположности превращаются друг в друга и скрывают друг друга в своей глубине, сущности, основе.

337

Действительно, если бы в их чувстве преобладала воля к власти, то они либо нашли бы в себе силы не ощутить себя заброшенной, никому не нужной вещью - и не свихнулись бы; либо свихнулись бы, но не так - их помешательство было бы яростным, а не тоскливо-депрессивным, и кухарка винила бы во всяких бредовых "грехах" не саму себя, а своего жениха.

А вот если бы эти бедные женщины любили своих возлюбленных настоящей любовью равной к равному - то это означало бы, что они настолько спокойны, что им настолько чужда тревожность, основанная на скрытых от самой себя недоверии и враждебности к своему любимому, что печаль из-за разлуки с любимым (как бы она ни была искренна, глубока и сильна) не превратилась бы у одной из них в комплекс, заточивший ее до конца жизни в клинику Бургхёльцли (не говоря уже о другой, о кухарке, сошедшей с ума без всякой реальной причины, от одного только страха перед возможностью разрыва отношений - она-то уж точно не сошла бы с ума, если бы любовь между ней и ее женихом была настоящей). Но настоящая любовь может процветать лишь в коллективистском, бесклассовом обществе - в цивилизованном же обществе она возможна лишь вопреки преобладающим отношениям собственности и управления, как редкое исключение, как гость из иного мира .

С другой стороны, в коллективистском мире просто неоткуда взяться враждебности со-общинников по отношению друг к другу, характерной для цивилизованных людей тревожности, стремлению дистанцироваться от со-общинников, воле к власти, воле к подчинению и воле к бунту. У членов коллективистского общества неоткуда взяться тем четырем влечениям, которые непримиримо противоречат потребности в общении с другими людьми в душе каждого цивилизованного человека, каждой индивидуальной личности. Следовательно, в коллективистском обществе тем меньше предпосылок для "любви" Отелло и "любви" Дездемоны, чем меньше в нем остатков отношений

Обратите внимание, уважаемые читатели, как плавно мы с вами перешли от анализа случаев любовного бреда при шизофрении к анализу чувства любви у психически здоровых людей... В этом нет ничего удивительного, поскольку и у псих-больных, и у псих-здоровых (кстати, между теми и другими нет китайской стены: все люди, особенно в классовом обществе, расположены между двумя полюсами - психическим здоровьем и нездоровьем, - в разной мере ближе либо к тому, либо к другому) членов одного и того же общества психика сформирована этим самым обществом, его противоречиями и проблемами.

В классовом обществе противоречия между пятью вышеперечисленными влечениями лежат в основе как всех человеческих характеров, так и всех - а не только тех, что связаны с сексом -комплексов неудовлетворенных влечений. В этом мы могли убедиться, в частности, на примере эпилептиков с детства, приведенном Зейгарник и процитированном нами: "сочетание брутальности, угодливости и педантичности", характерное для них в классовом обществе, очевидно содержит в себе противоречие между волей к власти и волей к подчинению. Воле к власти прежде всего соответствует "брутальность", характерная эпилептическая жестокость, столь часто упоминаемая авторами книг по психиатрии; воле к подчинению - угодливость и педантичность. Но не следует упрощать дело, представляя его так, будто за каждой из черт характера и за каждым из влечений, противоречащих друг другу в одном и том же цивилизованном человеке, стоит лишь одно из пяти "базовых" влечений: на самом деле в основе каждой из таких черт и влечений мы откроем все пять "базовых" влечений (к которым еще вдобавок примешиваются тревожность и враждебность), смешанных в разных пропорциях (меняющихся со временем и от ситуации к ситуации).

Раз уж мы заговорили об Отелло, то никак нельзя не упомянуть о ревности.

Ревность всегда была у людей - и будет до тех пор, пока люди, изменяя свой генотип, не избавятся от нее. Самец/самка всегда испытывал/а недовольство, когда его/ее партнерша/партнер предпочитал ему/ей другого/другую партнера/партнершу. Однако в коллективистском обществе, все члены которого - друзья и подруги до гроба, чувство ревности гораздо легче смягчить и подавить, чем в классовом обществе. Последнее создает еще один источник этого чувства, вырастающий из отношений авторитарной и индивидуальной собственности - чувство собственника по отношению к

338

партнерше/партнеру, многократно усиливающее ревность и придающее ей особенно уродливые, отвратительные формы.

Чувство ревности различно не только в первобытном и классовом обществе, но и в разных классовых обществах, в которых комбинации трех типов отношений собственности и управления в системе семейных отношений несколько различны. Так, у монголов в семье сохранилось немало остатков первобытного коллективизма - и потому встречающееся у них чувство ревности менее остро и патологично, чем, например, у народностей Северного Кавказа и у русских, а также имеет ряд других любопытных особенностей, связанных с высокой степенью равенства между мужчинами и женщинами, стариками и молодежью, с нерезкой выраженностью монополии отдельных взрослых на отдельных детей; у северокавказских народностей чувство ревности имеет массу отличий от чувства ревности русских (в частности, гораздо менее истерично и демонстративно, чем у последних) - и все эти отличия очень хорошо могут быть объяснены тем, что в северокавказских семьях господство мужа над женой все еще является гораздо менее спорным, чем в русских, северокавказские мужья не чувствуют себя "утратившими власть", а северокавказские женщины все еще слишком мало претендуют на равноправие в семье (о том, как все это выражается в бреде ревности у русских, северокавказских и монгольских психически больных, см. в интереснейшей монографии Е. И. Терентьева "Бред ревности" [632, с. 107-130]).

Бесспорно, у чувства ревности есть биологические корни - и, кстати, чтобы понять, в чем они заключаются, вовсе не нужно измышлять инстинкт ревности" и представлять дело так, как будто это чувство запускается некоей программой, якобы заложенной в генах: вполне достаточно указать на то, что всякому самцу/самке будет неприятно, если его/ее любимая/любимый партнерша/партнер бросит его/ее - и если причиной этой неприятности окажется другой/другая самец/самка, то чувство неудовольствия примет форму, называемую нами ревностью, без всяких особых "инстинктов ревности"... Впрочем, может быть, у каких-то видов животных такие инстинкты и есть - однако у вида Homo sapiens это чувство настолько определяется общественными отношениями, настолько изменяется в соответствии с ними, настолько (практически на 100%) не имеет никакого внесоциального содержания, настолько подчиняется волевому контролю у подавляющего большинства людей, что нет никаких оснований предполагать наличие "инстинкта ревности" у этого вида (то есть у нас с вами).

Вообще говоря, человек - это самое бедное инстинктами животное из тех, что вообще обладают инстинктами. Ни одному другому животному, обладающему центральной нервной системой, не присущ такой малый запас инстинктов - причем инстинктов крайне абстрактных, крайне модифицируемых обучением каждого отдельного индивида. Благодаря этому, собственно, животное вида Homo sapiens и становится человеком - причем чем дальше идет процесс становления людей людьми, тем меньше в нашем поведении определяется какими-то там врожденными программами. Например, авторы фундаментальной монографии "Генотип. Среда. Развитие" [193] изо всех сил постарались доказать, что многое в человеческой личности определяется генами, собрали множество исследований, которые, как показалось авторам, могут помочь им в достижении этого результата - и что же у них получилось в итоге? - Некоторое количество доказательств того, что врожденными программами определяются такие количественные и притом не специфически человеческие характеристики, как темперамент (а кто ж с ними спорил, что у темперамента, сводящегося по своей сути к скорости и силе нервных реакций, есть врожденная подоснова?), скорость мыслительных процессов, сила памяти и т. п. Причем в ряде случаев эти доказательства недостаточно вески - то есть данные исследований допускают и социально-детерминистскую интерпретацию, могут быть объяснены и с точки зрения обусловленности изучаемых явлений социальными причинами.

Руководитель лаборатории судебной сексологии Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии им. Сербского, профессор А. А. Ткаченко в своей - не менее фундаментальной, чем предыдущая - монографии "Сексуальные извращения-парафилии" [642] тоже изо всех сил старается доказать, что такие человеческие уродства, как садизм, мазохизм, педофилия, эксгибиционизм и т. п., являются врожденными в своей основе. Как и авторы предыдущей монографии, он тоже привлек все и всяческие исследования, способные придать его точке зрения мало-мальски достоверный вид - и что же у него плучилось? - Не более, чем доказательства того, что врожденными могут быть повышенная возбудимость, гневливость, склонность к измененным состояниям сознания и т. д. и т. п. Но вот то, что врожденной является не только гневливость, но и склонность проявлять этот гнев именно через изнасилование и убийство (а не, например, через яростное доказывание своей правоты словами или через ожесточенную рубку дров), ему доказать так и не удалось. Например, приводит он примеры людей, обладающих определенной генетической аномалией и совершавших садистические акты [642, с. 281-290] - и сам же оказывается вынужденным признать, что эти примеры доказывают, самое большее, только то, что если данные социальные

339

индивидуального и авторитарного управления, индивидуальной и авторитарной

условия делают из людей садистов, то человека с данной генетической аномалией они сделают садистом легче, чем лишенного этой аномалии [642, с. 290]. При этом Ткаченко даже не задается вопросом: а сколько носителей этой самой аномалии все-таки не стали совершать садистические действия (а возможно, даже не испытывают садистических влечений в большей мере, чем "нормальные" люди) даже в классовом обществе, насквозь пропитанном волей к власти (кстати говоря, "воля к власти" и "садизм" - это по сути дела синонимы, так же как "воля к подчинению" и "мазохизм"; просто словами "садизм" и "мазохизм" обычно обозначают высокую степень выраженности этих противоположных и вместе с тем взаимопорождающих воль) - и благодаря этому не попали в поле зрения психиатров? А ведь задаться этим вопросом очень даже стоило бы: ведь может оказаться, что воспитать садиста из носителя вышеупомянутой аномалии совсем ненамного легче, чем из лишенного ее человека...

Но несмотря на то, что списывание на биологию тех уродств, которые классовое общество закладывает в психику своих членов, всегда очень плохо доказывается, такой подход к пониманию этих уродств как стал популярным в психологии XIX века (в связи с тем, что в ней возобладал домарксов механистический материализм), так и по сию пору остается - как в психологии, так и в массовом сознании. На то есть две основные причины. Во-первых, генотип человека все еще до такой степени остается terra incognita, что на него можно списать, как на бога, все что угодно, отложить более подробные объяснения на неопределенное будущее - и при этом все-таки создать иллюзию научного объяснения сути дела. Во-вторых - и в-главных - когда очень хочется оправдать и освятить классовое общество, приходится списывать его уродства либо на козни неких сатанинских сил, либо на биологическую "природу" человека (зачастую эти два трюка совмещаются у одного и того же автора). В результате мы сплошь и рядом читаем и слышим утверждения такого типа:

"Советский период нашей истории интересен и тем, что фактически отсутствовали социальные мотивы преступлений. Нас воспитывали в системе строгих нравственных ценностей: не воруй, уважай старших, будь совестливым, нестяжательным, целомудренным. Как результат: низкий уровень детской преступности (интересно, неужели автор действительно полагает, что в 20-50-е, а также в 80-е гг. - то есть в большую часть "советского периода" - в СССР уровень детской преступности был низок? - В. Б.).

...Конечно, существуют рожденные от природы биологические преступники" [469].

Это, разумеется, чистой воды мифотворчество - откровенная, бесстыдная апология того классового, эксплуататорского неоазиатского строя, который существовал в СССР. Но встречаются и более наукообразные заявления:

"... когда исследователи из Медицинского колледжа в Джорджии посмотрели под микроскопом ультратонкую структуру мозга девяти аутичных больных, они были удивлены.

Основное внимание ученые обратили на то, каким образом клетки коры головного мозга "упакованы" и связаны друг с другом. Такая структурная единица, объединяющая группу клеток, носит название микроколонки. Как правило, каждая из них содержит от 80 до 100 нейронов и имеет функциональные связи с другими микроколонками. В мозге больных аутизмом эти структуры меньше по размеру, чем у здорового человека. Но зато их количество гораздо больше, а связи между ними более сложные и разветвленные. Авторы работы создали компьютерную модель строения аутичного мозга и подтвердили, что при таком устройстве возбудимость нервных клеток повышена, а торможение снижено.

"Мы думаем, что строение микроколонок имеет прямую связь с возникновением аутизма, -подчеркивает руководитель группы Мануэль Казанова. - Психическая деятельность - это не свойство отдельной нервной клетки, а результат их взаимосвязи друг с другом".

Исследование заставило ученых совершенно по-другому взглянуть на психические особенности больных аутизмом. По-видимому, из-за чересчур многочисленных нервных связей их мозг слишком чувствителен ко всем внешним воздействиям. Они страдают от громких звуков, яркого света и других вмешательств окружающего мира в свою жизнь. Этим и объясняется их стремление уйти, спрятаться от внешнего мира. У пациентов с аутизмом часто случаются эпилептические припадки именно из-за того, что в их нервной системе страдает торможение" [439].

Во-первых, далеко не у всех аутистов вообще бывают эпилептические припадки. А во-вторых, перед нами - типичный пример научного исследования, не доведенного до конца: когда мы открываем какое бы то ни было органическое отличие психически больных людей от здоровых, всегда следует задаваться вопросом - а не является ли это отличие вторичным по отношению к психическому заболеванию - не столько его причиной, сколько продуктом! В данном случае, так же как и в массе других, это не было сделано... А зря: как психиатрам, так и нейрофизиологам давно уже пора усвоить, что психология - это всегда социальная психология, и никакой иной просто не может быть.

340

собственности - и, таким образом, мы приходим к выводу, что даже при неполном коллективизме невротиков, истериков, психопатов и шизофреников должно быть многократно меньше, чем в классовом обществе.

И этот вывод подтверждается практически: в первобытном обществе психически нездоровых людей действительно было многократно меньше, чем в цивилизованном.

Как мы уже отметили в третьей главе, даже на довольно поздних стадиях перехода от первобытного общества к классовому люди еще сохраняют те психологические качества, которые сформировались у них еще тогда, когда каждая община была единой коллективной личностью. Это уравновешенные, спокойные, добродушные (если, конечно, у них нет веского повода для гнева), доброжелательные (по отношению к тем, кого они признали своими) люди. Таковы тробрианцы, описанные Брониславом Малиновским (это описание затем проанализировал и процитировал Вильгельм Райх в книге "Вторжение принудительной сексуальной морали", в главе с красноречивым названием "Нет неврозов - нет извращений" [861, р. 28-37]), зуни и горные арапеши, описанные Маргарет Мид и Рут Бенедикт, и др. Бенедикт, Малиновский и Мид изучали эти племена по многу лет, в течение этих лет водили очень близкое знакомство с множеством людей из этих племен (а с некоторыми из них - максимально близкое: например, Малиновский описывал и анализировал свои сексуальные отношения с тробрианками) - так что свидетельства этих этнографов бесспорно имеют силу веского доказательства: так вот, согласно этим свидетельствам, в данных племенах практически нет истериков, неврастеников, людей, страдающих навязчивыми идеями (хотя, разумеется, иногда встречаются кретины, идиоты, заики и гневливые люди). Отсюда мы вправе заключить, что в "классическом", вполне коллективистском первобытном племени их тем более не было.

Однако тогда возникает вопрос: откуда же тогда взялось то представление, которое апологеты классового общества с древнейших времен и до наших дней распространяют в массовом сознании через религиозные мифы, философские трактаты и психологические труды - представление о том, что до возникновения цивилизации люди якобы были крайне жестоки и агрессивны (не только в межплеменных, но и во внутриплеменных отношениях), и лишь цивилизация, порожденные цивилизацией религия и мораль начали смягчать нравы? Неужели это просто лживая сказка, не имеющая никаких реальных оснований?

Действительно, представление это неверно. Но оно не является чистой, стопроцентной ложью - кое-какое основание у этой сказки все же есть.

Дело заключается в следующем. В какой-то момент - уже на весьма поздних стадиях перехода от первобытного общества к классовому - еще вчера спокойные, уверенные (по инерции, сохранившейся еще с первобытных времен) в справедливости своих отношений и обычаев люди вдруг глубоко и резко, разом, мгновенным скачком прочувствуют несправедливость и унизительность новых общественных отношений, проникающих в их жизнь . Такой момент удалось застать Малиновскому: на одних островах он наблюдал племена спокойных, психически здоровых людей, а на других, расположенных по соседству - другие племена, родственные первым по расе, очень близкие по языку, уровню развития производительных сил и по многим обычаям, но все-таки чуть-чуть более авторитарные и менее коллективистские, чем первые. И вот это "чуть-чуть" привело к радикальным психологическим отличиям: очередной небольшой шажок по

Эти новые переживания обычно интерпретируются полупервобытными, полуцивилизованными людьми как результат действия злых мистических сил, некоей черной магии.

341

направлению к классовому обществу превратил сделавшие его племена в сообщества тяжелых невротиков, истериков и психопатов, переполненных страхами, навязчивыми идеями - и исключительно агрессивных. Этнографы знают немало подобных племен; в качестве одного из примеров укажем на добу, изученных Рут Бенедикт, чье описание этого племени приводит и анализирует Эрих Фромм в своей "Анатомии человеческой деструктивности" [695, с. 154-156].

И вот цивилизация, со своей религией и моралью, начинает сдерживать, подавлять, загонять в подсознание крайние проявления тех же самых страхов, враждебности, воли к власти (садизма), воли к подчинению (мазохизма), отношения индивида к себе подобным как к посторонним вещам, объектам манипуляции и потенциальной угрозе - словом, всех тех психологических уродств, которые она сама же и породила уже на своей заре, в процессе своего возникновения. Цивилизованные проповедники религии и морали приписывают все эти уродства дикости, до-цивилизационному бытию людей - в то время как настоящая первобытная дикость этих уродств почти не знала (исключения из этого правила почти полностью относятся к сфере отношений между разными племенами), и их распространение в действительности было не чем иным, как первой ласточкой новых, цивилизованных, "культурных" нравов. Вот откуда пошла сказка о необузданности дикарей, укрощаемой цивилизацией, и вот почему эта сказка, несмотря на наличие некоторых реальных ее оснований, все же лжива по своей сути.

Подавлять, "вводить в рамки правил игры" свои же собственные уродливые порождения цивилизация начала почти сразу же после того, как выпустила этих джиннов из бутылки - уже на своей заре, еще до окончательного завершения перехода от первобытного общества к классовому. Об этом, в частности, свидетельствует пример племени манус, изученного Маргарет Мид (и этот пример Фромм проанализировал в той же своей книге [695, с. 152-154]): это племя, уже в основном - но все-таки еще не стопроцентно - цивилизованное, уже научилось подавлять и "сублимировать" агрессивные импульсы своих членов посредством морали, напоминающей пуританскую. Таким образом, вся психологическая история общества отчуждения есть история его борьбы с теми самыми деструктивными влечениями и психологическими противоречиями, которые оно же само постоянно и неуклонно воспроизводит. Поэтому не приходится удивляться тому, что человечество, живущее по законам классового общества, неизбежно является психически больным - и вылечить его можно не иначе, как обеспечив его переход от классового к бесклассовому, коллективистскому обществу .

А теперь рассмотрим в свете сказанного выше тот факт, что у многих цивилизованных народов существуют мифы о "золотом веке", райской жизни, которой жили люди в прошлом и которую они безвозвратно утратили. Некоторые из этих мифов содержат удивительно точные параллели с реальной историей перехода человечества от первобытного общества к цивилизации - причем на чем более низком уровне цивилизации стояли эти народы в момент создания окончательной редакции мифа, т. е. чем ближе к первобытному обществу они были и чем менее могла стереться память о нем в их преданиях, тем больше таких параллелей и тем существеннее и точнее они.

Это можно увидеть, сравнивая, например, древнегреческий миф о "золотом веке" в редакции поэта Гесиода и древнекитайский миф на ту же тему в редакции Конфуция. Китай времен Конфуция обладал гораздо более высокоразвитой цивилизацией, чем Древняя Греция времен Гесиода; и вот мы видим, что для Конфуция и современных ему китайцев "золотой век" - это очень авторитарное цивилизованное общество, в котором подчиненные беспрекословно покоряются начальникам (собственно говоря, конфуцианская редакция этого мифа - не что иное, как оправдание власти китайской государственной бюрократии, одним из идеологов которой был Конфуций), а вот в описании Гесиода "золотой век" предстает обществом с немалыми элементами коллективизма.

В этом смысле очень показателен библейский миф об изгнании первых людей - Адама и Евы - из рая, дошедший до нас в нынешнем его виде с тех времен, когда сложившие его семитские племена

342

То, что цивилизованное человечество является психически больным - вовсе не преувеличение. "Нормальные" люди классового общества даже не осознают, насколько они невротичны ; если бы это было не так и классовое общество было психически здоровым, то "виагра" и прочие средства того же рода не пользовались бы такой популярностью, как сейчас, не рекламировались бы так широко . "Нормальные" цивилизованные люди также не осознают, сколько среди них не просто невротиков и психопатов, но самых настоящих психически больных людей -таких, которых не только они сами, но и окружающие признают за "нормальных". Прежде всего это относится к шизофреникам и истерикам.

"...поразивший меня факт - это открытие, сделанное мною во время психотерапевтической практики: я был потрясен количеством шизофреников, которых почти никогда не встретишь в психиатрических клиниках. Такие случаи частично маскируются под неврозы навязчивых состояний, фобии и истерии, и такие

хотя и были уже вполне цивилизованными, но еще находились на очень низком уровне культурного развития.

Итак, Адам и Ева жили в раю, где питались тем, что давала им дикая райская природа, не занимаясь ни земледелием, ни скотоводством, ни ремеслами. В то время они не знали добра и зла (аналогия с первобытными людьми, которым была незнакома ситуация нравственного выбора, поскольку ничто не побуждало их нарушать их нравственные нормы - обьгааи племени). Познав добро и зло (т. е. ситуацию нравственного выбора), они были изгнаны из рая и обречены на довольно-таки мучительное существование, в процессе которого им пришлось перейти к новым видам производственной деятельности (согласно тексту Библии, к земледелию).

Такие аналогии наталкивают на мысль, что библейский миф о грехопадении - не что иное, как закрепленные в легендах воспоминания древних семитов о первобытном обществе и переходе от него к цивилизации. Разумеется, очень искаженные воспоминания. Например, в библейском мифе перепутаны местами причина и следствие: если на самом деле изменения нравственности людей были следствием развития производительных сил, то согласно мифу они были его первопричиной. Но для мифа это простительно: те суровые требования, которые мы предъявляем к историческим документам и научным теориям, неприменимы к мифам. Какой может быть спрос с народной сказки... Даже если в ней сохранились хотя бы какие-то элементы реальной исторической памяти, это уже заслуживает удивления и восхищения.

Если это действительно так, то поражает, что несмотря на относительный материальный комфорт, приобретенный древними людьми с переходом к цивилизации, бедное и весьма рискованное (в силу низкого уровня развития производительных сил и вытекающей отсюда слабости первобытных коллективов перед лицом природы) первобытное существование воспринималось ими, в сравнении с цивилизованной жизнью, как райское блаженство. Это насколько же более психологически комфортабельна была жизнь в первобытном коллективе по сравнению с жизнью в классовом обществе!..

Но после всего, что было сказано выше о первобытном коллективизме как психически здоровом обществе и о классовом обществе как психически больном, становится понятным, в чем заключался этот психологический комфорт. Коллективистское общество - это спокойное общество, в котором каждый индивид находится в гармонии и с другими, и с самим собой (образуя вместе со всеми членами такого общества единую коллективную личность, не расколотую внутри себя); в классовом же обществе его продукт - индивидуальная личность - не знает покоя, находясь в непримиримом расколе и дисгармонии как с другими индивидуальными личностями, так и сама с собой.

Это очень хорошо осознавал - и хорошо объяснил "нормальным" людям, каковы они на самом деле -Вильгельм Райх (см. его книгу "Характероанализ" [550, с. 326-328]).

Свидетельства Б. Малиновского и других этнографов о том, что у полу первобытных (полуколлективистских) тробрианцев, а также у других первобытных и полупервобытных племен с потенцией и наслаждением от гетеросексуальной любви без всяких садомазохистских приправ дело обстоит гораздо лучше, чем у цивилизованных людей, очень хорошо проанализировал Райх [861, р. 23-28]. А вот у племени добу, уже в полной мере прочувствовавшего дисгармонию входящей в его жизнь цивилизации и превратившегося в скопище невротиков и садистов, наслаждение от секса также становится нездоровым, садомазохистским - как о том свидетельствуют Рут Бенедикт и ссылающийся на нее Эрих Фромм [695, с. 155-156].

343

больные слишком осторожны, чтобы приближаться к психиатрической больнице. Эти пациенты настойчиво требовали лечения, и я, верный ученик Блейлера, попытался заняться пациентами, о контакте с которыми, попади они в клинику, не мог и мечтать, - случаями бесспорной шизофрении даже с точки зрения неспециалиста. Я вообще считал абсолютно ненаучным лечить подобных больных, -а после курса лечения мне говорили, что эти люди не могли быть шизофрениками первоначально. Встречается большое количество скрытых психозов (и некоторое количество не столь скрытых), которые при благоприятных обстоятельствах могут быть подвергнуты психологическому анализу, иногда с довольно приличными результатами" [763, с. 261-262].

"Число скрытых и потенциальных психозов по сравнению с очевидными случаями поразительно велико. Не претендуя на какую-либо точность статистических данных, я полагаю, что данное соотношение составляет 10:1. Немало классических неврозов, таких, как истерия и невроз навязчивых состояний, в процессе лечения оказываются скрытыми психозами, которые иногда могут перерастать в явные, - факт, о котором психиатр никогда не должен забывать. И хотя благодаря скорее везению, чем собственным заслугам, меня минула печальная участь наблюдать, как какой-нибудь из моих пациентов неудержимо сползает в психоз, в качестве консультанта я наблюдал подобное не раз. Например, классические обсессивные неврозы, навязчивые импульсы которых постепенно превращались в слуховые галлюцинации, или случаи явной истерии, которые оказывались скорее ширмой для различных форм шизофрении . Для клинического психиатра в этом нет ничего необычного. Однако, когда я начал частную практику, меня удивило сравнительно большое число пациентов со скрытой шизофренией, которые бессознательно, но систематически избегали психиатрических клиник и вместо этого обращались за консультацией и помощью к психологу. В таких случаях дело касалось не только людей с шизоидной предрасположенностью, но и истинных психозов, где компенсаторная активность сознания еще не была окончательно подорвана" [763, с. 274].

Герман Роршах приводит в своей книге "Психодиагностика" довольно типичный пример такой скрытой шизофрении [561, с. 199-201]. Пациентка была подвергнута знаменитому тесту Роршаха ("тест чернильных пятен") - и вот что пишет великий психодиагност как о результатах тестирования, так и о самой пациентке:

"Экспериментальные данные этой пациентки были поразительными. Многие годы она занимала довольно ответственный пост, к врачу пришла лишь после того, как работа стала для нее невозможной и появились "нервные" страдания. Тип переживания является эгоцентричным, экстратенсивным. Но способ подачи ответов, неоднократное появление включенности Я, повторное толкование пятен как реально существующих предметов, аффективная окрашенность ответов - все это намного больше соответствует интроверсивному типу. Такие отношения можно встретить у больных эпилепсией и шизофренией. Для эпилепсии характерно большее конфабулирование, наличие персевераций и кинестезии. Так что речь может идти только о шизофрении. Об этом говорят также Дд , застревание на сексуальной тематике, запутанная последовательность, большая изменчивость ответов и

Как видим, одним из очень важных отличительных признаков таких расстройств психики, определяющие причины которых кроются в социальных условиях, является то, что между разными видами таких расстройств нет китайской стены: они сплошь и рядом превращаются друг в друга, скрывают внутри себя зародыши друг друга. Такое случается и при расстройствах психики, определяющихся главным образом органическими причинами, но чем более социальными по своей сути являются психические болезни, тем более характерна для них эта особенность. - В. Б.

Называется необычная или мелкая деталь ("ответ на мелкую деталь").

344

склонность давать абсурдные и абстрактные ответы. Из полученных данных кто-то может даже сделать вывод об уже запущенном, годами длившемся заболевании, перешедшем в явно шизофреническое слабоумие. Но верно будет только одно: пациентка перестала находить общий язык со своим окружением, упрямо идя своим собственным путем, легко впадая в ипохондрическое и тревожное состояние и столь же легко беря на себя роль кляузницы. Нужно, кстати, добавить, что отец пациентки уже много лет болеет шизофренией, давно перешедшей в шизофреническое слабоумие .

Это только один из примеров, где неопытный диагност может перепутать латентный психоз с явным, с тем, который проявился реально. Сравнения с приводимыми позднее примерами шизофрении показывают, что некоторые явные психозы оказываются более похожими на данные, получаемые у нормальных людей, чем у испытуемых с латентной шизофренией" [561, с. 201].

Приведем еще парочку свидетельств как зарубежных, так и наших, отечественных психиатров:

"Слово "шизофрения" почти у всех вызывает мрачные ассоциации, а между тем эта болезнь не всегда протекает тяжело и не всегда делает человека неработоспособным. При благоприятном развитии шизофрении многие не знают, что они больны, и в течение всей своей жизни никогда к психиатру не обращаются. Они слывут просто немного странноватыми, немного чудаковатыми людьми, не очень общительными, не склонными ходить в гости или принимать гостей у себя. Их друзья немногочисленны, знакомства они заводят осторожно и с выбором. Очень часто они чем-нибудь увлекаются, порой чрезмерно. Иногда какая-нибудь удивительная страсть является главным стержнем их жизни. Эмоционально они холодноваты. Если любят кого-нибудь, например престарелых родителей, то все это скорее умом, чем сердцем: они выполняют свой долг, так как понимают, что родителей надо почитать, уважать, о них необходимо заботиться. Они делают это добросовестно, их ни в чем нельзя упрекнуть, но теплоту их отношения к родным трудно заметить или почувствовать. В то же самое время нельзя сказать, что они бесчувственны совершенно: они привязаны к родным, к друзьям, но не так, как они были привязаны к ним до заболевания. (Однако в жизни встречается немало эмоционально холодных людей, которые вовсе не страдают шизофренией.)

Одной из бросающихся в глаза странностей иногда становится манера одеваться - пристрастие к особым костюмам, порой вышедшим уже из моды, порой

Сторонники того мнения, согласно которому шизофрения заложена в каких-то генах, наверняка сочтут этот факт доказательством своей правоты. Однако наследуемость шизофрении скорее имеет не биологический, а социальный характер. В то время, как до сих пор никто еще не доказал, что те или иные гены и комбинации генов заключают в себе "программу" шизофрении, психоаналитики давно уже описали шизогенные семьи, в которых из поколения в поколение воспроизводятся отношения, с раннего детства закладывающие в психику детей предрасположенность к шизофрении. Естественно, что в таких семьях часто появляются шизофреники.

Одному из очень известных авторов, изучавших шизогенные семьи, очень не повезло в русских переводах: наши переводчики делают из его фамилии Laing то "Лейинг" [695, с. 86, 305-307], то "Лейнг" [630, с. 170-180], то "Ленг" [63, с. 204], то "Лэнг". Из его работ мне до сих пор попался в руки, к сожалению, лишь один небольшой сборник в русском переводе [379]. Ряд фактических примеров, приводимых в нем, с очевидностью доказывает, что шизофрения есть социальное заболевание, определяющей причиной которого являются отношения между людьми в обществе отчуждения - а биологическая предрасположенность, если она вообще есть, играет, самое большее, второстепенную роль, лишь несколько облегчая развитие этого заболевания у одних людей по сравнению с другими. (Правда, сам Лэнг не интерпретирует приводимые им примеры именно таким образом, склоняясь скорее к некоей версии идеализма. Ну, да это уж его личные проблемы.) - В. Б.

345

отличающихся от общепринятых своей надуманностью, вычурностью, "неповторимым своеобразием".

Кроме замкнутости, нелюдимости, такие люди чрезмерно подозрительны, настороженны, недоверчивы, склонны во всем видеть какой-то подвох со стороны посторонних и близких, постоянно опасаются какого-нибудь несчастья или неприятности. Они подмечают всякие ничего не значащие мелочи, придают им особое значение и истолковывают их как проявление недоброжелательности по отношению к ним. Стараться убедить их в том, что этим мелочам никто не придает никакого значения, что если они и действительно имели место, то это не было сделано специально, как они это утверждают, очень трудно. Чем больше их убеждают, тем больше они упорствуют в своих неправильных умозаключениях, часто принимающих сверхценный, то есть приближающийся к бредовому, и даже настоящий бредовый характер. Чаще всего это идеи преследования, ревности, само собой разумеется, необоснованные, не отражающие истинного положения дела, а только отвечающие представлениям их носителя. Сначала "предположив", а потом "убедившись" в своих ложных заключениях, эти люди нередко принимают неправильные решения: ссорятся с родными, разводятся с женами, уходят с работы и делают тысячи других глупостей с точки зрения здравомыслящего человека, но "совершенно правильных" с их болезненной точки зрения. Их суждения часто безапелляционны, негибки, слишком прямолинейны, порой несуразны, неадекватны. Тем не менее, они спокойно живут, часто хорошо работают и никогда не попадают в психиатрическую больницу. Где-то в глубине души они по временам сознают, что им не мешало бы обратиться к психиатру, но если вы им об этом скажете, то сразу же превратитесь в их заклятого врага, отношение к вам немедленно и кардинально изменится. Им часто не удается создать семью. С одной стороны, они недостаточно эмоциональны, не умеют вызвать ответную любовь, с другой, робки, нерешительны и часто "не смеют объясниться". Наконец, им представляется исключительно трудным перестраивать свою жизнь, у них не хватает на это энергии, запасы которой весьма ограничены. Жизнь проходит на работе и дома, в своей комнате, которой ограничиваются их интересы. Выход в настоящую жизнь их пугает и становится просто трудным и невозможным. Они быстрее утомляются, так как им приходится тратить много энергии на преодоление своих болезненных симптомов" [766, с. 189-191].

"Только в самых тяжелых случаях истериков помещают в клинику, так что психиатры видят только самые безнадежные и дегенеративные формы заболевания. Такой контингент больных, разумеется, должен вести к формированию предвзятой точки зрения. Если вы прочитаете описание истерии в учебнике по психиатрии и сравните его с истерией реальной, как она представлена в приемной терапевта, вы вынуждены будете признать, что это не одно и то же. Психиатр же наблюдает только самую малую часть истериков, и только самых тяжелых. Но кроме этого имеется бесчисленное количество легких больных, которых никогда не помещают в клинику, и это случаи самой настоящей истерии. То же самое относится и к dementia ргаесох. Существуют легкие формы данного заболевания, далеко превышающие по численности тяжелые, при которых больного помещают в клинику. Пациентов с неострой формой никогда не госпитализируют. Им ставят такие расплывчатые диагнозы, как "неврастения" или "психастения". Как правило, врач общего профиля не осознает, что неврастения его пациента - это не что иное, как легкий случай ужасного заболевания, называемого dementia ргаесох, с почти безнадежным

346

прогнозом . По той же причине он никогда не станет считать свою истеричную племянницу лгуньей, притворщицей и морально неустойчивой особой, как это описывается в учебниках по психиатрии" [763, с. 228-229].

Если исходить из той точки зрения, согласно которой шизофрения и истерия обусловлены биологической наследственностью (и, следовательно, шизофреник и истерик - это в той или иной степени выродки, как это полагали если не все, то подавляющее большинство психиатров XIX века и как многие психиатры полагают и по сию пору), то мы неизбежно придем к выводу, что доля выродков в человечестве на протяжении всей истории классового общества была настолько огромна, что непонятно, как человеческий род вообще продолжается до сих пор. Никуда не денешься - приходится отказаться от биологизаторского материализма в психологии в пользу материализма исторического, то есть признать, что не только невротики и психопаты, но и большинство собственно психически больных (истерики, шизофреники) стали такими не столько от плохих генов, каких-нибудь бактерий, ядов или черепно-мозговых травм, сколько от преобладания отношений авторитарного и индивидуального управления, авторитарной и индивидуальной собственности в классовом обществе . Продукт этого общества - индивидуальная личность - оказывается по сути своей предрасположена к неврозам, психопатиям, истерии и шизофрении, поскольку индивидуальная личность по сути своей дисгармонична, расколота внутри себя и непримиримо борется сама с собой. Можно смягчать эту борьбу, предохраняя индивидуальную личность от полного саморазрушения - но это будет удаваться далеко не всегда, и в каждом новом

Непредубежденный читатель, конечно же, и без моего примечания поймет, что это Юнг так издевается над психиатрами, рассматривающими (основываясь на самых тяжелых и запущенных случаях, а также на своей установке лечить психозы главным образом медикаментами, душами, электричеством и, в лучшем случае, гипнозом) шизофрению как ужасное, почти неизлечимое заболевание. Это примечание предназначено исключительно для тех читателей, которые заранее поставили себе цель раскритиковать то, что они читают - и, выискивая в тексте ошибки, зачастую приписывают автору то, над чем он как раз смеется. - В. Б.

Что оказало огромное влияние на идеологию ряда разновидностей фашизма, прежде всего германского нацизма.

Как мы уже отмечали в четвертой главе нашего исследования, это относится и к наркомании - в том числе и к алкоголизму. Добавим, что это относится и к таким продуктам алкоголизма, как алкогольные психозы. Вообще говоря, для понимания социальных корней алкоголизма очень полезна книга Д. Д. Еникеевой "Как и почему пьют бизнесмены, политики и "новые русские"" [196]. К сожалению, Еникеева - несомненно, высококвалифицированный и опытнейший специалист - в течение 90-х гг. переключилась с действительно научных исследований на писание гомофобской, антисемитской и кавказофобской пропагандистской макулатуры [см. 194, 195]. Почему это произошло, понять нетрудно: начиная с 1991 г., демократии в буржуазном российском государстве неуклонно становится все меньше, спектр политических организаций смещается вправо (только в последнее время этот процесс смещения чуть приостановился - в связи с тем, что после того, как государство отбросило демократическую риторику и официальная пропаганда стала почти совершенно неотличимой от пропаганды большинства крайне правой буржуазной оппозиции, некоторая часть масс начала чуть-чуть разочаровываться в патриотических идеалах, и ряд крайне правых организаций чуть-чуть "демократизировал" свою риторику), а сознание толпы одиночек, которой сегодня являются пролетариат и "средние классы" в России, стало в высшей степени фашизоидным (о социальных причинах всего этого см. опять-таки в четвертой главе). Еникеева просто последовала за конъюнктурой - и в результате ее книги издаются весьма большими, по нынешним временам, тиражами, хорошо раскупаются и, очевидно, приносят их автору немалый

ДОХОД.

Один из древних и весьма распространенных способов добиться этого - тот, которым пользуются главы семей, кланов, государств, перенаправляя агрессивность подавляемых ими подчиненных (детей, младших сородичей, подданных или граждан) как на внешних противников, так и на различного рода изгоев, отверженных, дискриминируемые группы (расовые, этнические, сексуальные). Тем самым начальники взращивают у своих подчиненных чувство солидарности с

347

поколении индивидуальных личностей какой-то их процент обязательно окажется невротиками, психопатами, истериками и шизофрениками. Окончательно избавить человечество от неврозов, психопатий, истерии и шизофрении можно, лишь растворив индивидуальные личности всех людей в единой коллективной личности, включающей в себя все человечество - иными словами, обеспечив переход от классового общества к полному коллективизму (коммунизму).

Тот факт, что шизофрения обусловлена социально, убедительно доказывается тем, что улучшение или ухудшение состояния больного напрямую зависит от того, насколько велико отчуждение в тех социальных условиях, в которых он оказывается. Социальная обусловленность шизофрении доказывается также и тем, что ее - так же, как и неврозы и истерию, хотя и с гораздо большими трудностями и в значительно меньшем количестве случаев - удается вылечить, установив с пациентом отношения равноправного сотрудничества (то есть настолько коллективные, насколько это возможно) и попытавшись совместно с ним найти решение его социально-психологических конфликтов. Если удается установить с пациентом контакт и найти решение, позволяющее смягчить (и даже в той или иной степени разрешить) раскалывающие его личность конфликты - шизофреник выздоровеет. Другое дело, что в тяжелых, далеко зашедших в развитии шизофренического процесса случаях контакт с пациентом установить невозможно; в условиях классового общества крайне трудно найти хотя бы мало-мальски удовлетворительные решения социально-психологических конфликтов,

порождающих психические комплексы (из которых и прорастают неврозы, истерия и шизофрения); наконец, мало найдется таких людей, которые годами, изо дня в день тратили бы массу сил на такого рода общение с шизофреником, да еще и делая это на хорошем профессиональном уровне. Даже богачи, способные хорошо заплатить психоаналитику, рискуют нарваться не на такого мастера, как Юнг, а на шарлатана ; что уж говорить о бедняках...

Именно поэтому психоанализ не прижился как в подавляющем большинстве психиатрических лечебниц капиталистических стран (где бихевиористы господствуют так же, как в клиниках неоазиатских стран господствовали питомцы "павловской школы"), так и во всех психбольницах неоазиатских стран: классовое

собой, превращая стремление к бунту (естественно возникающее у подчиненных против их начальников, манипулирующих ими) в волю к власти над "внешним врагом" и над дискриминируемыми индивидами и группами - что в свою очередь укрепляет готовность подчиненных к послушанию своим начальникам, покорному выполнению их приказов. Кристиане Бассиюни называла это, вслед за Анной Фрейд, "идентификацией с агрессором" [41, с. 10, 44-47, 87-88 и др.] - тем самым совершенно правильно подчеркивая, что в классовом обществе первыми агрессорами по отношению к человеку в его жизни оказываются его родители (прежде всего отец) и воспитатели, а затем главными агрессорами по отношению к нему оказываются такие его соотечественники, как его хозяева и начальники (главы кланов, сеньоры, бизнесмены-наниматели и т. п., а также служащие им начальники более низкого ранга). Именно этот факт (без понимания которого невозможно понять, что такое свобода и как ее достичь) как раз и затушевывается в сознании большинства цивилизованных людей "идентификацией с агрессором".

В наиболее удавшихся случаях "идентификации с агрессором" формируется тот род "сильных личностей", которым, как правило, восхищаются сторонники "традиционных семейных ценностей", "крепкой государственности" и "национального духа". Действительно, воспитанные таким образом индивиды могут быть сильными и смелыми бойцами, внешне производящими впечатление совершенно психически здоровых (впечатление, обманувшее даже такого умницу, как Ницше). Тем не менее, скрытые неврозы и психозы дремлют в их психике - и частенько прорываются наружу в виде "вьетнамских", "афганских", "чеченских" и т. п. синдромов.

Из таких, например, которые "пишут статьи для газет о фаллическом символизме крылатых ракет, точно попадающих в вентиляционные шахты в Багдаде" [629, с. 30].

348

общество с экономической необходимостью подталкивает психиатров к тому, чтобы пользовать большинство психически больных (за исключением, разумеется, небольшой прослойки достаточно состоятельных людей, которые могут позволить себе тратиться на психоаналитиков) электрошоком и всякими химикатами, попутно эксплуатируя их даровой труд . Преобладающие в классовом обществе отношения авторитарного и индивидуального управления, индивидуальной и авторитарной собственности объективно не позволяют большинству психически больных, с одной стороны, и психиатров - с другой стать равноправными сотрудниками, как того требует психоанализ: эти отношения с неумолимой неизбежностью делают большинство психотерапевтов господами, владыками, а большинство психбольных -объектами, вещами в руках этих господ; естественно, последние и пытаются исправлять эти вещи, как испорченные механизмы, и усваивают себе взгляд на психбольных как на испорченные механизмы .

Как правильно отмечал Райх, "... в реальности психиатрические лечебницы - это тюрьмы для больных психозами с низким медицинским обслуживанием, скудным финансированием и, в большинстве своем, с полным отсутствием научно-исследовательской работы. Больше того, многие медицинские администраторы не хотят и думать о каких-либо серьезных попытках улучшить состояние этих пациентов. Подобные усилия они иногда встречают даже с враждебностью" [550, с. 330]*".

Хотя трудовая терапия - это, как показывает клинический опыт, весьма полезная штука для исцеления психики, но в классовом обществе даже полезные вещи практически всегда имеют своей обратной стороной какую-нибудь пакость.

Как-то раз, разговорившись в одним моим знакомым студентом-медиком, я заговорил с ним о психоанализе - и стал доказывать ему, что, несмотря на многочисленные ошибки даже самых великих психоаналитиков, принципиальное преимущество психоанализа перед биологизаторской психиатрией заключается в том, что психоанализ относится к пациенту как к такому же человеку, как и психотерапевт, лечение которого возможно только через сотрудничество с психотерапевтом. Мой собеседник даже не понял, о чем идет речь - и подумал, что, говоря об отношении психиатров-биологизаторов к пациенту как к вещи, я полагаю, что всех пациентов всех психбольниц содержат чуть ли не в цепях в сырых подвалах, что их ежедневно истязают и обращаются к ним не иначе, как матом. Вообразив это, он начал просвещать меня - стал рассказывать, что пациенты психбольниц ходят в чистых пижамах, палаты их достаточно чисты и светлы, санитары их не бьют, а всякий мало-мальски квалифицированный психиатр обращается к пациенту вежливо. Парень просто не понимал, что в современной психбольнице даже самый ухоженный, развлекаемый, успокаиваемый вежливейшим обращением пациент является такой же вещью, как и измученный узник парижского Бисетра или лондонского Бедлама лет двести назад - потому, что он не является равноправным сотрудником психотерапевта, вместе и на равных с ним разбирающимся в своих комплексах. Для моего собеседника отношения между членами классового общества были чем-то настолько само собой разумеющимся, что "человеческим отношением" он мог бы назвать отношение хозяина к рабу -при условии, что раб хорошо накормлен, живет в сухости и тепле, и его бьют не каждый день и не до полусмерти.

Для полноты характеристики мировоззрения моего собеседника следует добавить, что он является государственником по своим убеждениям, склонен отождествлять общество в СССР с социализмом и относиться к нему скорее положительно, полагает, что длительное отсутствие своей государственности у евреев было для них бедой, негативно повлиявшей на их психологию, с критической симпатией относится к скинхэдам и с удовольствием слушает музыку группы "Ария". На общем фоне того большинства студентов-россиян, родителей которых не назовешь зажиточными, такие, как он, выглядят наиболее мыслящими и одухотворенными, наименее обывателями - отсюда можно сделать вывод об общем уровне развития современной российской молодежи. Как тут не тосковать о разночинном российском студенчестве XIX века, равнявшемся по Чернышевскому, Каракозову, Перовской, Засулич и Плеханову...

Так зачастую дело обстоит до сих пор не только в среднеразвитых, но и в высокоразвитых капстранах. В психбольницах же слаборазвитых стран больные содержатся вообще в ужасном положении [см. об этом, напр., в 864, р. 49-62].

349

Кроме того, у неоазиатских государств были и особые причины на то, чтобы преследовать психоанализ - особенно его левое, "фрейдомарксистское" крыло. Анализируя психику "советских", албанских, северокорейских психбольных так, как это сделали бы Юнг и Хорни, нетрудно было убедиться, что в основе их болезней лежали те же комплексы, что и у людей из капиталистических стран; а продолжив этот анализ с тем, чтобы выявить связь психических комплексов граждан неоазиатских государств с реальными общественными отношениями, в которых жили эти граждане - так, как это сделали бы Адлер, Райх, Фромм, Бассиюни, Лэнг, -нетрудно было бы убедиться в том, что эти отношения такие же отчужденные и эксплуататорские, как и в капиталистических странах. А уж этого-то государства, объявившие себя социалистическими и марксистскими, допустить никак не могли -по тем же самым причинам, по которым они, как правильно отмечает В. И. Метлов, не могли допустить критику немарксистских теоретических воззрений с позиций последовательного исторического материализма:

"...подлинно марксистская критика немарксистской, буржуазной мысли, т. е. выяснение социальных условий появления тех или иных феноменов духовной жизни в буржуазных странах, легко могла быть экстраполирована и на советскую действительность. А это вызывало беспокойство идеологических "надзирателей" с их совершенно сверхъестественным чутьем грозящей опасности" [422, с. 57].

Гораздо удобнее было в как можно большей мере списать такое социальное заболевание, как шизофрения, на какие-то биологические причины (так же, как это делал, например, классик советской психиатрии профессор В. А. Гиляровский в своем здоровенном учебнике по психиатрии [137, с. 329-337]). Со временем юристы, биологи и психиатры, служившие неоазиатской бюрократии, все больше и больше старались "освободиться" от исторического материализма - и списать на биологическую наследственность психические комплексы, присущие не только шизофреникам, но и не страдающим шизофренией преступникам:

"В 1975 г. выходит в свет книга "Методологические проблемы советской криминологии", автор которой советский юрист И. С. Ной подчеркивал роль генотипа как источника формирования преступного поведения. В рецензии на эту книгу, опубликованной журналом "Природа", биолог Ю. Я. Керкис поддержал подход, изложенный Ноем, и призвал советских юристов начать изучать биологию, что, по его мнению, совершенно необходимо "им для правильной ориентации в некоторых сложных вопросах их профессиональной деятельности". Тем временем Министерством внутренних дел СССР был начат ряд исследований, призванных изучить проблему связи между преступностью и генетикой. Нельзя в связи с этим не отметить иронию истории: в 20-х годах именно репрессивные советские органы проявили инициативу по созданию лагерей и колоний по перевоспитанию малолетних преступников... а в 70-х и 80-х годах, будучи не в состоянии объяснить сохранение в стране преступности, эти органы обратились за объяснениями к генетике"* [155, с. 235].

Иными словами, когда неоазиатский общественный строй еще был прогрессивным, то в его официальной идеологии и в преобладающих среди интеллигенции воззрениях все-таки сохранялись кое-какие элементы историко-материалистических воззрений на природу человека; по мере же загнивания этого строя они чем дальше, тем больше уступали место сперва скрытым, а затем явным мистическим бредням и биологизаторским мифам. Подробное описание этого процесса см. в фундаментальной монографии Л. Р. Грэхэма "Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе" [155, с. 221-265]; последняя не только обладает высокой научной ценностью, но и приятна тем, что ее автор - настолько последовательный буржуазный демократ (не в пример постСССРовским либералам, этому самому убогому продукту гниения буржуазной демократии во всем современном мире), что постоянно оказывается близок к марксизму и зачастую

350

Стоит ли удивляться после этого, что одним из крупнейших советских психологов мог считаться человек, в рукописях которого можно найти такие вещи:

"Для меня остается открытым вопрос об общей "логике" исторического развития так называемых формаций. Для меня неочевидна прямая связь этого развития со способом материального производства - "базисом"" [565, с. 397].

Немало материала для уяснения этого вопроса С. Л. Рубинштейну могли бы дать "фрейдомарксисты". Однако их труды были в СССР, начиная с 30-х гг., под запретом - а такой поверхностный (хотя и плодовитый в смысле обильной "писучести") "ученый", как Рубинштейн, оказался одним из корифеев отечественной психологии... К счастью, среди советских психологов были не только такие, как он, но и такие, как Б. В. Зейгарник.

Понятное дело, что авторитарная психиатрия оказалась очень удобна буржуазным и неоазиатским государствам в качестве одного из карательных орудий. Мишель Фуко совершенно правильно отмечал:

"...психиатрическая власть и в своих политических следствиях, и в своем политическом услужении у советской власти является, так сказать, родственницей той психиатрической власти, каковая в течение XIX века осуществлялась в Западной Европе. Возьмем, к примеру, происходившее в 1870 году после Парижской коммуны. Как нельзя более откровенным образом несколько оппозиционных политиков были отправлены в психиатрическую лечебницу как "безумцы"" [703, с. 181-182].

Но не только в XIX веке буржуазные государства использовали психиатрию как оружие. И в XX веке - как до, так и после второй мировой войны - психиатрия выступала при капитализме в качестве карательного орудия буржуазии. Я сам однажды видел японский художественный фильм, в котором, в частности, изображалось, как после второй мировой войны некоего профсоюзного лидера заточили в психушку, ставили на нем опыты и довели его действительно до

проявляет симпатии к нему. В частности, интересно описание Грэхэмом попытки К. У. Черненко и его дочери, философа Е. К. Черненко остановить нарастающий биологизаторский маразм в науках о человеке [155, с. 239-243]; провал этой попытки вполне закономерен - даже когда кто-то из представителей гниющей неоазиатской бюрократии пытался сделать что-то хорошее, его попытки не могли быть удачны в силу гнилости его класса и той общественно-экономической формации, в которой этот класс господствовал.

Стоит ли после этого удивляться тому, что в 70-е - 80-е гг. в СССР фантастически быстро и широко стали популярными биологизаторские, расистские работы любимца русских фашистов, полуфашистов и либералов Льва Николаевича Гумилева - который сам был, по удивительному совпадению, сыном фашиствовавшего поэта Николая Гумилева и любимицы современных либералов поэтессы Анны Ахматовой (фашистские тенденции взглядов Л. Н. Гумилева см., напр., в одной из его наиболее показательных в этом смысле работ - "Этногенез и биосфера Земли" [156]). Либеральная критика наиболее ярких проявлений гумилевского расизма (в частности, антисемитизма) была на удивление кроткой и почтительной [см., напр., 278], причем самую суть взглядов Гумилева -воззрение, согласно которому люди и народы неравны в силу неких космических влияний и биологических задатков - постСССРовские либералы всегда принимали на "ура", протестуя лишь против зачисления их самих в разряд "унтерменшей". То, как начиналось триумфальное шествие гумилевской мифологии, хорошо описано опять-таки в монографии Грэхэма [155, с. 250-256].

Свой подробный обзор того, как в послесталинский период биологизаторская гниль постепенно затапливала мозги интеллигенции (а через нее - и всего общества) в СССР, Л. Р. Грэхэм завершает совершенно верным резюме:

"...взгляды сторонников концепций генетического детерминизма, которые начали распространяться в Советском Союзе в послесталинский период, содержали в себе антидемократические элементы и ценности - элементы расизма, шовинизма и неистового национализма" [155, с. 265].

Сегодня мы видим, что эти элементы превратились в систему, вот уже пятнадцать лет подряд доминирующую в массовом сознании населения бывшего СССР.

351

сумасшествия. Образ этого профлидера был собирательным - из чего следует, что подобные случаи были отнюдь не единичными.

Неплохое описание психиатрии как карательного орудия буржуазии можно извлечь из книги Брюса Вайсмана "Психиатрия - предательство, не знающее границ" [94]. Однако в этой книге, наряду с массой важных фактов, полным-полно и всякой беспардонной чепухи. Ее автор - фанатично религиозный и очень правый по своим политическим взглядам человек, рассматривающий психические болезни как результат козней дьявола, объявивший "крестовый поход" против всякого материализма. Именно с этих позиций, безнадежно отсталых даже по сравнению с воззрениями психиатров-"биологизаторов", он ведет атаку не только на этих последних, но и на психоанализ во всех его вариантах.

Книга Вайсмана издана на деньги Церкви Сайентологии - весьма известной, очень агрессивной буржуазной тоталитарной секты, основанной известным писателем-фантастом (и по совместительству крупным шарлатаном) Роном Хаббардом. Блестящий критический анализ учения Хаббарда - "дианетики" - дал в одной из своих статей Эрих Фромм [698]. Те, кто спонсировал издание книги Вайсмана, обличающей психиатров, сами свели с ума тысячи людей во всем мире -так же, впрочем, как и священнослужители всех остальных религий... Если делать выбор между тремя группами тех, кто пытается вернуть одержимым своими комплексами людям душевное равновесие - между святошами, психиатрами-"биологизаторами" и психоаналитиками - то предпочтение следует отдать, конечно же, психоаналитикам (а из них - ученикам Адлера, Юнга, Хорни и Фромма).

И вновь мы дадим слово Юнгу, чтобы он подтвердил все сказанное нами: "Что касается очевидных деструктивных и дегенеративных черт при dementia ргаесох, я должен особо подчеркнуть тот факт, что наихудшие кататонические состояния и случаи абсолютного слабоумия нередко есть результат пребывания в клинике для душевнобольных, поскольку вызваны психологическим влиянием окружающей обстановки, а не деструктивным процессом, не зависящим от внешних условий. Общеизвестно, что самые тяжелые кататоники встречаются в плохо организованных и переполненных больницах. Также хорошо известно, что перевод в шумную или в каком-либо другом отношении неблагоприятную палату часто приводит к ухудшению. Вредное воздействие оказывают принудительные меры по отношению к пациенту или его вынужденная бездеятельность. Все те обстоятельства, которые причинили бы нормальному человеку душевные страдания, отрицательно скажутся и на психике пациента. Учитывая это, современная психиатрия пытается избежать всего, что навевает мысли о тюремном заключении (ох, далеко не всегда. - В. Б.), и придает психиатрической клинике вид обычной. Палаты делают по возможности уютнее, врачи избегают принуждения и предоставляют пациенту как можно больше свободы (не будем забывать, что это пишет преуспевающий швейцарский психотерапевт, описывающий

западноевропейские психушки - причем, судя по всему, отнюдь не худшие даже из западноевропейских. - В. Б.). Цветы на подоконнике и занавески на окнах производят приятное впечатление не только на нормальных людей, но и на больных. Следует признать, что в наши дни почти не увидишь ужасную картину, когда вдоль высоких кирпичных стен, окружающих психиатрическую лечебницу, сидят рядами мрачные, грязные, совершенно невменяемые больные (и при жизни Юнга, и десятилетия спустя после его смерти такую картину можно было увидеть в психбольницах более бедных, чем Швейцария, капстран - в частности, в ЮАР [см. фотографии в 864]. Такая картина не редкость в психушках слаборазвитых стран и

352

сейчас. - В. Б.). А почему? Да потому, что мы поняли: пациенты реагируют на окружающую обстановку так же, как и здоровые люди. При старческом слабоумии, общем параличе и эпилепсии течение болезни не меняется в зависимости от того, содержатся ли пациенты с аналогичными больными или нет. Но при dementia praecox состояние пациентов может значительно улучшиться или ухудшиться в результате изменения психологической обстановки, в которой они находятся. Такие случаи известны любому психиатру, они подтверждают важнейшую роль психологического фактора, ясно демонстрируя, что dementia praecox не должна рассматриваться только с одной стороны, т. е. как органическое заболевание. Подобные улучшения и рецидивы не имели бы места, если бы dementia praecox была только органическим заболеванием" [763, с. 229-230].

"Если dementia praecox возникла как следствие органического нарушения, пациенты вели бы себя как те больные, у которых обнаружены реальные изменения в коре головного мозга. У пациента, страдающего общим параличом, улучшение или ухудшение состояния не происходит ни вследствие изменения психологической обстановки, ни вследствие помещения его в плохую клинику. Но в случаях dementia praecox состояние больного заметно ухудшается, если условия содержания оставляют желать лучшего" [763, с. 232-233].

"По моему мнению, большинство случаев dementia praecox объясняются врожденной предрасположенностью к психологическим конфликтам, но эти конфликты по существу не патологические, это обычные человеческие переживания. Поскольку предрасположенность заключается в чрезмерной чувствительности , такие конфликты отличаются от нормальных конфликтов только эмоциональной напряженностью. Из-за своей силы они не соразмерны другим ментальным функциям индивидуума. Следовательно, с ними невозможно справиться обычным путем - с помощью здравого рассудка, самоконтроля и расслабления. Именно невозможность избавиться от гнетущего конфликта приводит к болезни. Только когда человек понимает, что не в состоянии справиться со своими трудностями и никто не может ему помочь, он впадает в панику, которая приводит к эмоциональному хаосу и появлению чужеродных мыслей. Данное переживание относится к стадии инкубации и редко попадает в поле зрения психиатров, поскольку оно возникает задолго до того, как его носитель решает обратиться к врачу. Если психиатру удается найти решение конфликта, то он может предотвратить возникновение психоза" [763, с. 233-234].

"Микроскопические повреждения мозга, часто обнаруживаемые при шизофрении, я в настоящее время рассматривал бы как вторичные симптомы дегенерации, подобно атрофии мышц при истерических параличах. Психогенез шизофрении объяснил бы, почему некоторые легкие случаи заболевания, которые не представлены в психиатрических клиниках (их можно встретить только в кабинете врача по нервным болезням), могут быть излечены с помощью психотерапии. Однако, что касается возможности излечения, не следует быть слишком

То есть биологическая предрасположенность, которую предполагает Юнг, заключается исключительно в большей, чем у других людей, эмоциональной чувствительности, "ранимости ". Сам же характер шизофренического процесса, а также его направленность вовсе не запрограммированы в генах тех или иных людей.

Из сказанного Юнгом на самом деле следует - хотя он сам вряд ли осознавал это, - что если общество не будет постоянно создавать условия для "психологических конфликтов" (так, как это всюду и всегда делает классовое общество), то "врожденная предрасположенность" к последним не будет реализовываться, чрезмерная чувствительность не будет приводить к шизофрении, и мы получим общество совсем или почти без шизофреников (таким, собственно говоря, и было первобытное общество). - В. Б.

353

оптимистичными. Такие случаи редки. Сама природа заболевания, приводящая на деле к дезинтеграции личности, исключает возможность психического воздействия, которое является главным инструментом психотерапии" [763, с. 245].

"... встречаются такие случаи - судя по всему, неврозы, длящиеся годами; затем внезапно случается так, что пациент перешагивает через черту и явно превращается в настоящего психотика.

И что же мы говорим в подобных случаях? Мы говорим, что это был психоз в "скрытой" форме или психоз, замаскированный под мнимый невроз. А что же произошло на самом деле? В течение многих лет пациент боролся за сохранение своего эго, за главенство своей власти и за целостность личности. Но в конце концов он сдался - уступил "захватчику", которому больше не мог противостоять. Он не то что утратил душевное равновесие - его буквально захлестнул поток непреодолимых сил и мыслеформ, которые далеко превосходят обычные эмоции, какими бы бурными они ни были. Эти бессознательные силы и содержания жили в нем давно, и многие годы ему удавалось держать их в узде. На самом деле содержания эти не являются исключительно прерогативой больного, они присутствуют и в бессознательном нормального человека, который, к счастью, их полностью игнорирует. Эти силы не возникают в нашем пациенте, так сказать, ниоткуда. Можно с решительностью утверждать, что они не следствие "порчи" клеток головного мозга, они суть естественные {естественно порожденные классовым обществом. - В. Б.) компоненты нашей бессознательной души. В той или иной форме они появлялись в бесчисленных сновидениях тогда, когда, казалось бы, не о чем беспокоиться. Они появляются в сновидениях нормальных людей, у которых никогда не было ничего похожего на психоз. Но если нормальный человек внезапно испытывает опасное abaissement , его сновидения тотчас завладевают им и принуждают его думать, чувствовать и действовать подобно умалишенному. И он станет им, как герой одного из рассказов Леонида Андреева - герой, который думал, будто может безнаказанно лаять на луну, поскольку знает, что совершенно нормален. Но когда он лаял, то переставал видеть ту тонкую грань, разделяющую норму и безумие, так что другая сторона взяла верх, и он стал сумасшедшим.

Случилось так, что наш пациент пал жертвой минутной слабости (в действительности, внезапная паника - явление совсем не редкое), это привело его в отчаяние, лишило надежд, и тогда весь вытесненный материал хлынул и затопил его.

В ходе своей почти сорокалетней практики я видел довольно много больных, у которых временный приступ или же стойкий психоз развился из невротических состояний. Давайте на минутку предположим, что они действительно страдали от скрытого психоза, замаскированного под невроз. Тогда чем, собственно говоря, является скрытый психоз? Очевидно, что он представляет собой не что иное, как возможность индивидуума стать психически ненормальным в некий период своей жизни. Существование чужеродного бессознательного материала ничего не доказывает. Такой же материал вы найдете у невротиков, современных художников и поэтов, а также у объективно нормальных людей, сновидения которых подвергались тщательному изучению. Кроме того, вы обнаружите весьма многозначительные параллели с мифологией и символикой всех времен и народов

То есть шизофрению, так же как и рак, нужно начинать лечить как можно раньше. Но попробуй, обнаружь ее начальные стадии у членов классового общества, скрывающих свои комплексы даже от самих себя... Лучшее лечение шизофрении - это ее профилактика, а лучшая профилактика шизофрении - это переход от классового общества к бесклассовому, коллективистскому. - В. Б.

Снижение (франц.). В данном случае Юнг имеет в виду термин, введенный французским психиатром Пьером Жане - abaissement du niveau mental (снижение уровня сознания). - В. Б.

354

(главным образом все-таки с мифологией и символикой цивилизованных или, по крайней мере, полу первобытных, а не совсем первобытных народов. - В. Б.). Вероятность будущего психоза ни в коей мере не определяется специфическими содержаниями бессознательного. Очень многое зависит от способности человека противостоять панике или хроническому напряжению психики, которая находится в состоянии войны с самой собой (типичное состояние для психики любого члена классового общества; у одних оно выражено сильнее, у других - слабее, но в той или другой степени выраженности оно свойственно каждому цивилизованному человеку. - В. Б.). Зачастую дело просто решает последняя капля, падающая в уже полный сосуд, или искра, которая случайно попадает в кучу пороха" [763, с. 252-253].

"Прошло почти пятьдесят лет с тех пор, как практический опыт убедил меня, что шизофренические расстройства можно успешно лечить с помощью психотерапии. Я пришел к выводу, что касательно лечения шизофреник ведет себя так же, как невротик. У него те же комплексы, то же понимание и потребности, но его основы куда менее прочны. В то время как невротик инстинктивно уверен, что диссоциация его личности никогда не утратит систематического характера, что единство и внутренняя целостность личности никогда не подвергается серьезной опасности, латентный шизофреник всегда должен считаться с возможностью того, что те самые основы начнут неудержимо распадаться. Его представления и понятия утратят свою целостность и свою связь с другими ассоциациями, перестанут быть адекватными. В результате он чувствует, что ему угрожает неконтролируемый хаос случайных событий, он стоит на зыбкой почве и нередко осознает это . Опасность его

* Как это осознавали, например, Август Стриндберг [772, с. 25-27, 31, 59, 98-99, 113, 117, 119 и др.] и, похоже, Джонатан Свифт [см. 367, с. 67]. Стриндберг, между прочим, очень хорошо описывает ту "ячейку общества", в которой с ранних лет куется большинство невротиков, психопатов, истериков и шизофреников - семью классового общества. Делает он это в своей автобиографии, начиная с описания своей собственной - очевидно шизогенной - семьи, а затем поднимаясь до замечательно содержательных, глубоко истинных обобщений. Приведем краткую рецензию на опубликованный в немецком еженедельнике Neue Revue отрывок из автобиографии Стриндберга, данную Троцким - не только одним из лучших политиков, но и одним из лучших психологов среди марксистов (между прочим, Троцкий отличался тем, что прекрасно понимал всю важность психоаналитического метода исследования и терапии - и полнейшую совместимость этого метода с историческим материализмом):

"Страдания маленькой впечатлительной детской души в родной семье. Автобиография ведется в третьем лице, с поразительной простотой. Все самое обыкновенное: атмосфера деловитой сухости в семье, маленькие несправедливости, тупой педантизм взрослых, немотивированные похвалы, произвольные наказания, все самое обыкновенное - и в то же время какая жестокая драма семьи! "На воспитание не хватало времени. Это падало на школу - после прислуг. Семья была, собственно, кухмистерской, прачечной, да и то нецелесообразной. Варили, закупали, гладили, чистили - ничего больше. Столько сил в движении - ради нескольких лиц. Трактирщик, который кормит сотни душ, вряд ли затрачивает больше сил". Изредка Стриндберг прерывает свой эпический рассказ; он сжимает кулаки и проклинает: "О святая семья, неприкосновенное, божественное учреждение... Ты, мнимый приют добродетелей, где невинные дети вынуждаются к своей первой лжи, где воля сгибается произволом, где чувство личности убивается стянутыми в кучу эгоизмами. Семья, ты - очаг всех социальных пороков, обеспечение всех падких на комфорт женщин, кузница, где куют цепи на отца семьи (хорошо подмечено, что порабощение мужчинами женщин ведет к порабощению - в очень многих отношениях - и самих мужчин. - В. Б.), ад для детей..." Напечатанный отрывок позволяет думать, что стриндберговская "История одной души", помимо ее автобиографического значения, будет иметь ценность убийственного обвинительного акта против той невежественной и недобросовестной дрессировки, которая называется воспитанием детей. Книгу следовало бы рекомендовать родителям и профессиональным педагогам, если б только можно было рассчитывать, что тупая раса родителей и педагогов способна чему-либо научиться" [650, с. 360-361].

Как отмечал Карл Ясперс, Стриндберга с молодых лет и на протяжении всей дальнейшей жизни занимали "проблемы власти, гнета, господства, взаимного мучительства и достижения согласия" [772, с. 32]. Иными словами, в центр его внимания попали отношения управления и вопрос о власти (так

355

положения часто проявляется в ужасающих снах о мировых катастрофах, конце света и тому подобном. Или почва вдруг начинает уходить у него из-под ног, обрушиваются стены, земная твердь превращается в воду, его уносит буря, все его родные умирают и т. п. Эти образы свидетельствуют о серьезных нарушениях связи пациента с окружающим миром, наглядно иллюстрируя угрожающую ему изоляцию.

Непосредственной причиной такого нарушения является сильный аффект, который, как и любое эмоциональное возбуждение, у невротика вызывает аналогичное, но быстро проходящее отчуждение. Образы, которые невротик использует при описании своего расстройства, также могут обнаруживать некоторое сходство с шизоидными фантазиями, но в отличие от угрожающего и зловещего характера последних они кажутся драматизированными и преувеличенными. Поэтому врач может их игнорировать, не опасаясь негативных последствий. Совершенно иное дело - симптомы изоляции при скрытых психозах. Они являются грозными предвестниками, зловещий характер которых следует оценить как можно раньше. В этом случае нужно немедленно принимать меры - приостановить курс лечения, аккуратно восстановить личные связи, изменить обстановку, выбрать другого врача и ни в коем случае не касаться содержаний бессознательного, особенно сновидений и т. д.

Здесь приведены только самые общие методы, которые, разумеется, в каждом конкретном случае подбираются отдельно. В качестве примера я хотел бы привести случай очень образованной дамы. Мы встречались на моих лекциях, посвященных тантрическому тексту, который непосредственно касался содержаний бессознательного. Она все больше и больше воодушевлялась этими новыми для нее идеями, не будучи в состоянии сформулировать встававшие перед ней вопросы и проблемы. В связи с этим у нее появились компенсаторные сновидения непонятной природы, которые вскоре привели к возникновению деструктивных образов, то есть к вышеупомянутым симптомам изоляции. На этой стадии она пришла ко мне на прием, чтобы я проанализировал и объяснил непонятные для нее мысли. Содержания ее снов - картины землетрясений, рушащихся зданий и наводнений -убедили меня, что пациентку, напротив, необходимо избавить от угрожающих вторжений бессознательного, радикально изменив ее нынешнюю ситуацию. Я запретил ей посещать свои лекции, посоветовав вместо этого основательно изучить "Мир как воля и представление" Шопенгауэра. Я остановил свой выбор на Шопенгауэре, потому что этот находящийся под влиянием буддизма философ делал особый акцент на возвращении главенствующей роли сознания. К счастью, эта женщина оказалась достаточно благоразумной, чтобы последовать моему совету, в результате чего симптоматические сновидения немедленно прекратились и возбуждение ослабло. В результате обнаружилось, что примерно двадцать пять лет тому назад у пациентки был непродолжительный приступ шизофрении без последующих рецидивов" [763, с. 274-276].

"Есть множество легких и непродолжительных, но явно шизофренических заболеваний (не говоря уже о более распространенных скрытых психозах), чье начало и течение носят исключительно психогенный характер (за исключением

же, как это произошло с Ницше, Лениным, Богдановым и Фуко). Именно поэтому Стриндберг - так же, как и первые трое из вышеперечисленных мыслителей и деятелей - глубоко понял многое о человеческом существовании. Он даже довольно неплохо осознавал свою болезнь - так же, как и Свифт (еще один великий писатель - на сей раз сатирик, - в центре внимания которого тоже оказались отношения собственности и управления в классовом обществе). - В. Б.

Точнее, социогенный - как это видно, в частности, из приводимого ниже Юнгом примера, в котором пациентка ненадолго захворала шизофренией из-за проблем, "характерных для невротиков" (говоря

356

определенных, предположительно токсических нюансов) и которые излечиваются с помощью чисто психотерапевтических средств (которые - как следует из всего того, что мы говорили выше о психоанализе - в основе своей социальны, поскольку представляют собой в высокой степени равноправное, коллективистское сотрудничество психоаналитика и пациента в решении сог/г/шьно-психологических проблем пациента. - В. Б.). Я наблюдал это даже в тяжелых случаях.

К примеру, я помню случай с девятнадцатилетней девушкой, которая в возрасте семнадцати лет была помещена в клинику по причине кататонии и галлюцинаций. Ее брат был врачом, и поскольку он сам был вовлечен в цепочку патогенных событий, приведших в конце концов к трагедии, то в отчаянии, утратив терпение, он предоставил мне carte blanche (учитывая возможный провал), чтобы я предпринял все, "что в человеческих силах". Он доставил ко мне пациентку в кататоническом состоянии. Она находилась в состоянии полного мутизма, руки холодные, синюшного оттенка, на лице образовались застойные пятна, зрачки были расширены и слабо реагировали на свет. Я отправил ее в ближайший санаторий, откуда ее ежедневно приводили ко мне на часовую консультацию. Через несколько недель усилий, путем непрерывного повторения вопросов, мне удалось добиться того, что в конце каждого сеанса она шепотом произносила несколько слов. Когда пациентка начинала говорить, ее зрачки сужались, исчезали пятна на лице, вскоре начинали согреваться руки, кожа приобретала естественный цвет. В конце концов она начала -сперва с бесконечными паузами - разговаривать и сообщила мне содержание ее психоза. У нее было лишь очень фрагментарное образование, выросла она в буржуазной среде маленького городка и не имела ни малейшего представления о мифах и фольклоре. Но на консультации она рассказала мне длинный и тщательно разработанный миф, описывающий ее жизнь на Луне, где она играла роль спасительницы лунного народа. Классическая связь Луны с сумасшествием, как, впрочем, и многие другие мифологические мотивы в ее рассказе, была ей неизвестна. Первый рецидив случился спустя приблизительно четыре месяца лечения - пациентке внезапно пришло в голову, что, выдав свою тайну человеку, она больше не сможет вернуться на Луну. Она впала в состояние крайнего возбуждения, после чего пришлось перевести ее в психиатрическую клинику. Профессор Ойген Блейлер, мой бывший руководитель, подтвердил диагноз кататонии. Спустя примерно два месяца острый период заболевания прошел, и пациентку можно было отправить обратно в санаторий и возобновить лечение. Теперь она стала более общительной и начала обсуждать проблемы, характерные для невротиков. Прежняя апатия и бесчувствие постепенно уступили место несколько вялой эмоциональности и чувствительности. Разумеется, вопрос о ее возвращении к нормальной жизни и адаптации в обществе возникал все чаще. Когда она обнаружила перед собой эту неизбежную проблему, последовал второй рецидив, и она снова оказалась в клинике с тяжелым приступом делирия. На этот раз ей был поставлен диагноз "атипичное эпилептоидное сумеречное состояние" (предположительно). Очевидно, ее эмоциональная жизнь, вновь пробудившаяся в этот период, затушевала шизофренические черты .

словами самого же Юнга). Однако, как мы уже отмечали выше, проблемы невротиков порождаются классовым обществом. - В. Б.

Вот замечательное свидетельство того, что ставить диагноз только по совокупности симптомов в данный момент, не учитывая всего предыдущего хода патологического процесса, - пустое занятие. Не только вылечить, но даже понять болезнь невозможно, если не знаешь ее историю. Реальность психической жизни людей, так же как и реальность их экономической и политической жизни, опровергает жалкие аргументы Карла Поппера против "историцизма" [см., напр., 533]: только будучи "историцистом", можно понять и то, почему мировая экономика сегодня находится в застое, и то,

357

После курса лечения, продолжавшегося чуть больше года, я, с некоторыми колебаниями, счел возможным выписать пациентку как излечившуюся. В течение более тридцати лет она продолжала сообщать мне в письмах о своем состоянии. Через несколько лет после выздоровления она вышла замуж, у нее родились дети, и она уверяла меня, что приступы болезни больше не повторялись.

Тем не менее, возможности психотерапии в тяжелых случаях весьма ограниченны. Ошибочно полагать, будто существуют более или менее пригодные методы лечения. Теоретические предположения в этом отношении ничего не значат. Лучше вообще не упоминать о "методах". Что на самом деле важно - так это личная ответственность, серьезные намерения и преданность, даже самопожертвование того, кто лечит. Я наблюдал случаи поистине чудесного исцеления, когда благожелательным сиделкам и непрофессионалам благодаря своему мужеству и бесконечному терпению удавалось восстановить психологическую связь с пациентом и таким образом добиться совершенно поразительных результатов . Конечно, только немногие врачи, и в очень ограниченном числе случаев, могут брать на себя столь сложную задачу. Но даже при таких условиях добиться с помощью психотерапии заметного улучшения состояния тяжелых шизофреников и даже излечить их можно только в том случае, если "позволяет собственная конституция". Это очень существенный момент, поскольку лечение не только требует исключительных усилий, но и при наличии у терапевта предрасположенности несет в себе угрозу психической инфекции . Мне довелось увидеть по меньшей мере три случая индуцированного психоза, спровоцированного такого рода лечением.

Результаты лечения часто курьезны. Мне вспоминается случай с шестидесятилетней вдовой, которая в течение тридцати лет страдала хроническими галлюцинациями, возникавшими после острых шизофренических периодов, в один из которых она попала в клинику для душевнобольных на несколько месяцев. Она слышала голоса, распределенные по всей поверхности тела, особенно громкие скапливались у естественных отверстий тела, а также у груди и пупка. Эти голоса доставляли ей массу неприятностей. По не обсуждаемым здесь причинам я решил

почему развалился СССР, и то, почему бывшая кататоничка вдруг впала не в новый приступ кататонии, а в "атипичное эпилептоидное сумеречное состояние". - В. Б.

Иными словами, при лечении шизофрении нельзя относиться к пациенту как к вещи, которую можно обработать тем или иным "методом" (одним и тем же, при одинаковом диагнозе, для всех "болванок"-пациентов) - надо с каждым из пациентов устанавливать коллективные отношения, отношения дружбы и равноправного сотрудничества (которые и будут действительным лекарством), так, как это получается в каждой отдельной ситуации - то есть по-разному. Те люди, которым удастся по-настоящему подружиться с шизофреником, и вылечат его - независимо от того, обдумали ли они заранее стратегию своего поведения как некий "метод" или же просто отнесшиеся к больному по-человечески без всякого обдумывания "методов", спонтанно. Но черт возьми, как же трудно найти в классовом обществе таких людей, которые хотели бы, а главное - могли бы отнестись к шизофренику вполне по-человечески... В следующем предложении Юнг совершенно правильно констатирует это печальное положение дел. - В. Б.

Если учесть, как много (по словам самого же Юнга) в классовом обществе латентных шизофреников, шизоидных психопатов и предрасположенных к шизофрении невротиков, то становится понятно, насколько трудно найти в таком обществе достаточное количество безопасных для пациента терапевтов, чтобы хотя бы существенно уменьшить распространенность шизофрении (не говоря уже о том, чтобы искоренить ее). Тут следует вспомнить еще и о том, что более-менее душевно здоровым людям психические (и просто нервные) болезни просто не очень интересны - и потому среди психологов, психиатров, психоаналитиков (а также среди невропатологов) процент невротиков, психопатов и скрытых психотиков очевидно превышает процент таковых среди всего населения (в чем нетрудно убедиться, пообщавшись с такими специалистами и членами их семей). -В. Б.

358

заняться этим случаем, хотя "лечение" скорее напоминало контроль и наблюдение. С терапевтической точки зрения это казалось неосуществимым, в основном по причине крайне ограниченного интеллекта пациентки. Она могла вполне сносно управляться с домашними делами, но разумная беседа с ней была едва ли возможна. Дело пошло лучше, когда я стал обращаться к голосу, который она называла "голосом бога". Он был локализован в центре грудины. Голос сообщил ей, что она должна убедить меня "задавать" ей на каждой консультации выбранную мною главу из Библии, после чего она должна будет заучивать ее и размышлять над ней дома. На следующей консультации я должен был выслушивать ее. Как оказалось, это несколько необычное предложение принесло огромную пользу, так как занятия не только оживили речь пациентки и способствовали более ясному выражению мыслей, но и значительно улучшили психический контакт с ней. Примерно через восемь лет правая половина ее тела была полностью освобождена от голосов, они сохранились

*

только на левой стороне. Не исключено, что такой неожиданный результат занятий был вызван поддержанием у пациентки внимания и интереса. (Впоследствии она умерла от апоплексии.)" [763, с. 280-282.]

Что же делать? Пытаться "формировать небольшие группы, состоящие из больных, врачей, медицинского персонала, членов семей больных, которые считаются равноправными членами группы, участниками сообщества" - с тем, что "вступая в это сообщество, врачи должны отказаться от всякой ведущей роли, всякой административной власти, репрессивной позиции в осуществлении той или иной лечебной процедуры"? [630, с. 176.] - Но классовое общество неизбежно разъест эти группы, как оно до сих пор неуклонно разъедало все коммуны, основывавшиеся энтузиастами со времен Оуэна и Фурье до наших дней... Единственный выход -превратить все человечество в единое сообщество равноправных сотрудников, в единую семью, то есть опять-таки обеспечить переход человечества от классового общества к коллективизму.

* * *

Концепция пяти влечений, антагонистически противоположных друг другу - и при этом лежащих в основе каждой индивидуальной личности, помогает очень хорошо понять многие вещи. Например, раскрыть загадки и парадоксы патриотического чувства в классовом обществе.

Задайте ряду людей, выбранных наугад, такой вопрос: "Что такое патриотическое чувство? Пожалуйста, ответьте сразу, навскидку, без раздумий". Наверняка большинство тех ответов, которые вы получите при подобном опросе, будет звучать так: "Любовь к родине".

Проведем подобный же опрос на тему: "Что такое родина?" Смысл большинства ответов наверняка будет таков: "Родина - это родная земля, территория, на которой я родился".

Значит, любовь к родине - это любовь к той территории, на которой родился и/или провел детство? - Подобный ответ не вызывает никакого недоумения, если речь идет о "малой родине" человека, то есть о территории, которую он лично хорошо знает. Вот, например, моя "малая родина" - город Уфа, я его знаю, я к нему

Который мистики запросто могут приписать благотворному влиянию Библии. Если однажды они так и сделают, то можно будет задать им вопрос: почему же божья благодать исцелила старуху только наполовину, да и то лишь в течение восьми долгих лет? Где же божественная справедливость, раз благочестивая старушка так и умерла безумной? - В. Б.

359

привык, и при мысли о его улицах и парках я действительно испытываю некое теплое чувство. Но как быть с такой "большой родиной", как Россия? Чукотка входит в Россию, а Гренландия - нет. Следовательно, если я - патриот России, то я должен любить Чукотку, но совершенно не обязан любить Гренландию. Но чем для меня отличается Чукотка от Гренландии (не как один абстрактный образ от другого, а как одна реальная территория от другой), если я ни ту, ни другую ни разу в жизни не видел иначе, как по телевизору?

Более того. Границам государств свойственно время от времени изменяться - и если к некоему государству будет присоединена новая территория, то патриот той страны, где находится данное государство, будет должен полюбить и эту новую территорию, которую раньше он был вовсе не обязан любить. Если он не любит данную территорию, то этот факт не мешал ему быть патриотом до ее присоединения к его стране - но после присоединения его патриотизм тут же оказывается под вопросом, и этот вопрос снимается только тогда, когда патриотическая любовь нашего патриота распространится и на новую территорию... Но что же это за чувство такое - любовь к родине, если оно должно послушно раздуваться и сжиматься в зависимости от того, как именно некто проведет по карте черту, называемую государственной границей?

Разобраться с этим парадоксом мы сможем, лишь если придем к выводу, что родина как территория - это лишь кажущийся объект патриотической любви, за которым скрывается какой-то другой, действительный ее объект. Мы осознаем этот объект в образе "родной земли" - но "земля", образ территории суть лишь маска, за которой подлинный предмет патриотического чувства остается неузнанным, хотя и вполне реальным... Патриот, говорящий о своей любви к "родной земле", сам не знает, что именно он любит патриотической любовью. Но что же это такое, что на самом деле любят патриоты!

Давайте покопаемся в образе "родины", осознаем, с чем ассоциируется у нас "родная земля". Семья, близкие люди (ср.: "родина-мать", "отчизна"); вообще люди, говорящие на привычных нам с детства языках и живущие по привычным нам обычаям; привычные формы культуры - одним словом, все то, что обусловлено определенной системой общественных отношений, локализованной в границах тех или иных государств, в пределах обитания тех или иных этносов. А что, в свою очередь, лежит в основе любой системы общественных отношений, мы уже знаем: та или иная комбинация отношений управления и собственности. Итак, подлинным объектом патриотической любви является общество, основанное на той или иной комбинации отношений индивидуального, авторитарного и коллективного управления и соответствующих им отношений собственности.

Придя к такому выводу, мы обретаем возможность классификации видов патриотической любви, отличающихся друг от друга по видам тех объектов, на которые они направлены - по видам общества, отличающимся друг от друга тем типом отношений управления и собственности, который играет главную роль в кооперации действий членов этого общества . Так, в первобытной общине главную

То есть делает - в большей или меньшей мере - это общество не просто совокупностью, но именно общностью людей, совместно творящих культуру. Только такую общность и ее культуру - в отличие от простой арифметической суммы одиночек, абсолютно никак не связанных друг с другом в процессе управления своими действиями и потому никакой совместной культуры не творящих -каждый входящий в нее индивид только и может ощущать как нечто свое. Всякое человеческое общество в той или иной мере является общностью кооперирование действующих людей, потому что никогда не бывает таких групп людей, в которых были бы только отношения индивидуальной собственности и индивидуального управления - без всякой примеси авторитарных и коллективных отношений.

360

роль в этом деле играют коллективные отношения, а в классовом обществе -авторитарные; следовательно, первобытнообщинный патриотизм есть по сути своей привязанность прежде всего к коллективным отношениям собственности и управления, а цивилизованный - к авторитарным.

Как мы знаем, в системе авторитарных отношений человек может быть либо начальником, либо подчиненным. Зачастую он является и тем, и другим; но все же большинство членов любого цивилизованного общества нетрудно разделить на две большие группы, члены одной из которых - в большей степени начальники, чем подчиненные, а члены второй - больше подчиненные, чем начальники. Соответственно, и патриотизм цивилизованных людей можно разделить на два основных вида (сплошь и рядом перемешивающихся друг с другом и образующих спектр переходных форм), отличающихся друг от друга по тому месту в системе авторитарных отношений, привычка к которому лежит в основе патриотических чувств данного члена классового общества: первый вид - это патриотизм начальников, второй - патриотизм подчиненных.

Коллективистский патриотизм прост и понятен, он совершенно прозрачен и не таит в себе никаких загадок. Если твой интерес совпадает с интересом всех членов твоего общества (например, первобытной общины), если ты участвуешь в управлении своим обществом на равных правах со всеми его членами, то любовь к этому обществу и готовность пожертвовать за него своей жизнью не нуждается ни в каких утонченных психологических объяснениях. Патриотизм начальников тоже вполне естественен и понятен: если сын генерала не пользуется своими возможностями откосить от армии, а идет на фронт и рискует там своей жизнью, то нетрудно понять, почему он это делает - он проливает свою кровь за то общество, в котором он, если выживет, сделает карьеру и будет таким же господином, как и его папа-генерал. Такой генеральский сын борется за свое - так же, как и любой член коллективистского общества.

Труднее понять патриотизм подчиненных. Почему люди, принадлежащие к эксплуатируемым классам, любят то общество, в котором они ничего не решают и являются лишь говорящими орудиями своих господ? Почему простой работяга проливает свою кровь, смело сражаясь против таких же, как он, простых работяг по

*

приказу того самого государства, в котором он никто - и звать его никак? Почему такие ситуации, как революции 1917-18 гг., когда российские, германские и австрийские солдаты повернули штыки на своих начальников, случаются редко - и гораздо чаще солдаты героически идут на смерть по приказу своих начальников?

Очевидно, что патриотизм подчиненных укоренен в каких-то мощных иррациональных чувствах, способных легко побеждать элементарнейшую логику и

Конечно, патриотизм подчиненных можно легко объяснить в таких, например, случаях, когда на земледельческие народы нападают кочевники, которым не нужна пахотная земля и возделывающие ее люди, а нужны пустые пастбища - и которые поэтому ведут войну на тотальное уничтожение этих самых земледельческих народов (кстати, в чистом виде этот пример встречался не так уж часто -обычно кочевники все-таки не стремились уничтожить совсем уж всех своих противников и совсем уж полностью искоренить земледелие на покоренных территориях). Однако можно привести гораздо больше примеров противоположного рода - когда победа противника и замена господ-соотечественников господами-чужеземцами ровным счетом ничего не меняет в положении эксплуатируемых классов ни в лучшую, ни в худшую сторону (а иногда даже несколько улучшает жизнь эксплуатируемых работяг - как, например, это имело место при захвате Испании Наполеоном, постаравшимся облегчить жизнь испанских крестьян замечательными антифеодальными декретами). Тем не менее, и в этих случаях подчиненные героически сражаются за сохранение над ними власти господ-соотечественников (так, испанские крестьяне ответили на благодеяния Наполеона потрясающим по своему размаху партизанским движением - герилъей) [см. 388, с. 552-557, 569, 572-574].

361

здравый смысл. Что же это за чувства? - Концепция пяти непримиримо противоречащих друг другу влечений, заложенных в характере каждого цивилизованного человека, позволяет нам понять социально-психологические корни патриотизма подчиненных.

Само собой напрашивается отождествление патриотизма подчиненных с привычкой к подчинению, с любовью к своему подчиненному положению в обществе. Однако такое отождествление хотя и верно, но явно недостаточно. Дело в том, что патриотизм подчиненных по большей части проявляют именно очень гордые, сильные духом представители эксплуатируемых классов - то есть как раз те, в ком сильна воля к власти и воля к бунту. Те же, в ком воля к подчинению очевидно преобладает, проявляют чудеса героизма гораздо реже - они просто покорно идут, куда их послали, и без особого энтузиазма убивают и умирают, как было приказано. Очевидно, что в основе патриотизма подчиненных лежит не вообще всякая привычка к подчинению, но какой-то особый ее вид, способный овладеть не только покорными рабами, но и гордыми, смелыми и сильными представителями эксплуатируемых классов.

Этот особый вид привычки к подчинению основан на желании подчиняться любящим и заботливым папе и маме, передоверить им ответственность за принятие решений - желании, более или менее выраженном (хотя и обычно неосознанном) у каждого цивилизованного человека: как у того, которого вырастили более-менее любящие его родители, так и у того, который вырос на улице, в детдоме или у таких родителей, о которых лучше и не вспоминать.

У большинства цивилизованных детей их первыми в жизни начальниками оказываются такие родители (а также бабушки и дедушки и т. п. старшие родственники), которые обычно любят их настолько, насколько цивилизованный человек вообще способен любить - и насколько его "любовь" можно назвать любовью . Привязанность к единственным в твоей жизни начальникам, более-менее искренне любившим тебя и честно старавшимся принимать за тебя решения ради твоей же пользы (хотя и зачастую не понимавшим, в чем же действительно состоит твоя польза), на всю жизнь сохраняется в каком-то уголке души даже у самых сильных и самостоятельных взрослых цивилизованных людей. Она может быть более или менее сильной, более или менее осознанной - но она всегда есть.

Как это ни удивительно, но у тех цивилизованных людей, которые выросли без родителей или с не любящими их родителями, формируется такое же точно желание подчиняться любящим и заботливым папе и маме - и даже еще более сильное, чем у тех людей, у которых такие папа и мама были. Почему это так, понять на самом деле нетрудно: к тому благу (в данном случае - благу родительской любви и заботы), которого был всегда лишен (но знаешь, что другим оно таки досталось), стремишься сильнее, чем к тому, которым либо обладал в прошлом, либо, тем более, обладаешь и сейчас. Поэтому неудивительно, что даже у наиболее самостоятельных, закаленных в школе жизни, инициативных и не поддающихся авторитарной дисциплине людей из тех, что выросли без родительской любви и заботы, сплошь и

Благодаря этому, между прочим, облегчается привыкание большинства цивилизованных детей к отношениям авторитарных управления и собственности - и закрепляется стремление к подчинению, закладываемое в них этими отношениями, а воля к бунту (закладываемая теми же самыми авторитарными отношениями в той мере, в какой они неприемлемы для данного индивида) ослабевает: понятное дело, что, во-первых, подчиняться любящим начальникам легче, чем тем, которым ты нужен лишь как орудие - а во-вторых, что если любящие начальники уже приучили тебя к подчинению, то потом ты будешь уже привычно подчиняться и тем начальникам, которые относятся к тебе, как к вещи.

362

рядом обнаруживается то же стремление, что и у людей, воспитанных заботливыми родителями - найти себе такого лидера, в заботу которого о тебе можно было бы поверить, образ которого отождествился бы в твоем сознании с образом заботливого папы или/и заботливой мамы, которому можно было бы передоверить право принимать решения вместо тебя и манипулировать тобой.

То, что желание обрести по-родительски заботливого начальника (господина), которому можно было бы поверить, как богу, является типичным, практически всеобщим (разве что за редкими исключениями) для цивилизованных людей, доказывается, во-первых, тем, что наибольшей массовой популярности достигают именно те лидеры (политические, религиозные и т. д.), которым наилучшим образом удается воплотить в своем имидже черты "отца народа" (или "государыни-матушки", если лидер - женщина). Во-вторых, это доказывается тем, что в образах верховных божеств любой цивилизованной религии отчетливо выражены отцовские или материнские черты. В любой цивилизованной религии люди мыслятся как дети верховных божеств - и одновременно как их подчиненные, слуги, зачастую даже прямо называемые "рабами божьими".

Образ "родины" у людей классового общества - это всегда "отчизна", "родина-мать", то есть образ родины всегда ассоциируется не только с территорией, но и с родителями. Родина - это отец и мать: и тот, кому удастся отождествить себя с "родиной" в глазах масс, тем самым отождествит себя с образом отца и матери в сознании масс - и получит огромную (зачастую абсолютную, ничем не ограниченную) власть над этими массами. Множество смелых, сильных и вроде бы самостоятельных людей будут с радостью убивать и умирать по приказу того, кто сумеет отождествить себя с образом "отчизны", "родины-матери" в глазах этих людей.

А теперь посмотрим: кто же это старался и старается отождествить себя с образом "отчизны" и "родины-матери" на протяжении всего существования цивилизации? - Да не кто иной, как государство. Отождествляя себя с "родиной", государство перенаправляет на себя нашу любовь к родителям и тоску по родительской заботе, лежащие в основе патриотического чувства.

Государство как бы переодевается в образ "родины", а тем самым и в образ наших родителей - и в таком облике "влюбляет" в себя даже тех, кто никогда не полюбил бы его, увидев его в обнаженном виде. Ведь, строго говоря, что такое государство в своей основе, по своей сути? - Это организация армейских офицеров, судей и полицейских, состоящий из них аппарат управления (подробнее об этом мы уже говорили во второй главе нашего исследования). Кто из обычных штатских людей, не связанных родственными узами с армейскими офицерами, судьями и полицейскими, испытывает к ним (особенно к судьям и полицейским) чувство горячей любви? - Нелегко найти таких... А вот "родину" любят многие, очень многие - и если государство, накинув на себя одеяния "родины", отдаст приказ, то множество людей с готовностью пойдет по этому приказу на смерть.

Таким образом, формируемое семейными отношениями классового общества желание подчиняться добрым и заботливым папе и маме, лежащее в основе патриотизма подчиненных, перенаправляется на государство (посредством отождествления образа родителей с образом родины, а образа родины - с государством) - и тем самым оказывается одним из мощнейших идеологических орудий политической власти эксплуататорских классов. Вот почему пропаганда "семейных ценностей" теснейшим образом связана с пропагандой патриотизма в любом классовом обществе - и вот почему в любом классовом обществе пропаганда

363

"семейных ценностей" (так же, как и патриотическая пропаганда) может усиливаться, может ослабевать, но никогда не исчезает совсем.

Бывает так, что патриотическое чувство одушевляет то или иное повстанческое движение, борющееся против обладающих политической властью эксплуататоров, против принадлежащего им государственного аппарата. Собственно говоря, так бывало и бывает до сих пор с подавляющим большинством повстанческих движений {хотя из этого и не следует, что так будет всегда). Однако это означает только то, что эти движения либо уже руководятся какими-то эксплуататорами, которые еще не имеют политической власти, но рвутся к ней - либо еще не руководятся никакими эксплуататорами, но, свергнув старых эксплуататоров, обязательно сделают своих лидеров новыми эксплуататорами и посадят их себе на шею . А уж новые-то господа обязательно постараются укрепить и усилить перешедший в их руки государственный аппарат, несколько расшатанный восстанием, но так и не разрушенный им (в том числе и из-за патриотизма повстанцев, не позволяющего им полностью уничтожить эксплуататорское государство) до конца. Именно так все и происходило, к примеру, в ходе всех буржуазных и неоазиатских революций.

* * *

Из всех психологов, работы которых были использованы автором при проведении данного исследования (см. в библиографии), наиболее близко к пониманию психологии как социальной психологии, к пониманию определяющей роли отношений управления и собственности в формировании и развитии человеческой психики, наконец, к концепции лежащих в основе индивидуальной личности пяти непримиримо противоречащих друг другу влечений подошли два великих психоаналитика, прошедших хорошую марксистскую школу - Альфред Адлер и Эрих Фромм. Адлер в своей концепции неврозов и психозов настолько тесно увязал их происхождение и развитие с отношениями господства и подчинения, волей к власти и готовностью к подчинению (см., напр., его работы, изданные в русском переводе под заглавием "Практика и теория индивидуальной психологии" [10]), что автор этих строк считает его своим прямым предшественником. Что же касается Фромма, то если бы мне задали вопрос: "Какая книга по психологии оказала наибольшее влияние на формирование твоих воззрений в этой сфере?" - я бы ответил: "Анатомия человеческой деструктивности".

<< | >>
Источник: Бугера В. Е.. Сущность человека. 2005

Еще по теме 2. Пять влечений, непримиримо противоречащих друг другу.:

  1. ОБЯЗАННОСТИ АДВОКАТА ДРУГ К ДРУГУ
  2. Социальные последствия контактов между современными друг другу цивилизациями
  3. Психологические последствия контактов между современными друг другу цивилизациями
  4. §221. Определение реальность и определение объективность очень близки друг другу, но тем не менее наш язык не случайно полагает их различными.
  5. Влечение и смысл
  6. Влечение и смысл
  7. Влечение и произвол
  8. Почему нужно знать друг друга
  9. Почему нужно знать друг друга
  10. 4.4. Почему люди не слушают друг друга
  11. 4. СКАЖИ МНЕ, КТО ТВОЙ ДРУГ...