<<
>>

Формы традиционных государств и их историческая специфика

Форма государства есть совокупность юридических характеристик последнего, вытекающих из его природы, сущности и содержания[741]. Таким образом, если функции и структура государства, в том числе и традиционного, отражает сущностные характеристики последнего, вытекающие из его социального назначения, роли и места, занимаемого государством в обществе, то форма государства, будучи обусловленной его сущностью, связана также с правовыми особенностями организации власти.

Иными словами, руководствуясь предложенной выше трактовкой категорий природы и сущности государства, можно прийти к выводу о том, что форма (в отличие от структуры и функционирования) определяется именно правовой природой государственности и связана в первую очередь с существующим в обществе правопорядком, что обусловливает ее историческую изменчивость, с одной стороны, и многообразие форм даже в тех государствах, которые стоят на одной ступени эволюции, с другой стороны[742].

Сказанным объясняется известная внутренняя противоречивость категории формы государства, неоднократно отмечавшаяся в литературе[743].

С одной стороны, форма государства как совокупность формально-юридических характеристик, закрепленных в конституции или иных правовых актах, далеко не всегда адекватно соответствует реальной организации власти в государстве. С другой стороны, форма государства имеет весьма существенное значение для правовой науки, уделяющей, как мы видим, существенное внимание типологии государства, построенной на учете его юридических свойств. Вместе с тем нельзя не заметить, что при рассмотрении понятия формы государства (и при построении основанных на ней типологий) возникает целый ряд методологических трудностей, самая важная из которых связана с отсутствием единого, приемлемого для всех определения данной категории.

В литературе, как правило, либо отсутствуют развернутые определения формы государства, либо эти определения так или иначе сводятся к перечислению основных ее элементов, относительно количества которых также нет полной ясности (чаще всего выделяют три элемента — форму правления, форму государственного устройства и политический режим). Именно такой кумулятивной дефиницией руководствуется, в частности, Л. И. Спиридонов[744]. Аналогичное определение дает и В. С. Нерсесянц, который, правда, делает весьма существенное, на наш взгляд, дополнение о том, что форма государства представляет собою комплексную характеристику правопорядка[745]. Наконец, некоторые авторы вообще стремятся избежать развернутых определений, как это делает, в частности, А. В. Поляков[746].

Во всех имеющихся в литературе определениях так или иначе присутствует один существенный недостаток, а именно — в них прослеживается явная тенденция к смешению формальных и содержательных (прежде всего структурных) аспектов государства. В самом деле, если понимать под формой государства его организацию, или хотя бы организацию власти в нем, то соответственно утрачивается всякое различие между формой и структурой. Конечно, не вызывает никакого сомнения, что форма любого явления всегда содержательна. Структура как упорядоченная взаимосвязь частей, элементов целого оказывает определяющее воздействие на форму и, в свою очередь, сама обусловливается особенностями последней[747] [748]. Однако научный анализ

предполагает необходимость разграничения этих, хотя и взаимосвязанных, но все же относительно самостоятельных компонентов исследуемого явления.

Нередко грань между формой и содержанием провести бывает настолько сложно, что возникает искушение дифференцировать самому формальную составляющую, выделив, наряду с «внешней формой» также «внутреннюю форму», представляющую собой, в широком смысле, отношение формы и содержания. Руководствуясь таким подходом, логично предположить, что внутренней формой государства выступает именно его структура, тогда как юридические характеристики будут представлять собой внешнюю форму.

Однако, как представляется, и такое терминологическое уточнение не позволяет решить всех вопросов, при рассмотрении формы государства в целом, равно как и форм отдельных (особенно традиционных) государств в частности. Указанное обстоятельство подчеркивалось некоторыми юристами149; не случайно еще в начале прошлого века Л. Гумплович высказывал критические замечания о существующих в то время теориях форм государства, считая данное понятие «столь же шатким и неустановленным, как и определение понятия государства»[749].

Гораздо более значимым для рассматриваемой нами проблематики затруднением следует считать необходимость учета исторической динамики форм государства при построении их эволюционной типологии. Это объясняется взаимосвязью типа и формы государства, отмеченное О. Е. Непомниным, который на конкретном примере эволюции китайской государственности в первой половине XX века, предложил выделять четыре основных характеристики всякого государства: род, тип, вид и форму. При этом родовым показателем государства выступает, с точки зрения исследователя, его формационная характеристика, а в качестве показателя видового — характеристика стадиальная[750]. Так, обращаясь к примеру, рассмотренному в данной статье, родовым признаком китайского государства начала XX века была феодальная деспотия, а характеристикой типологической — абсолютизм.

Справедливости ради, следует, однако, отметить, что в вопросе о типологии и видах государства полная ясность, в том числе, ясность терминологическая, отсутствует, по-видимому, из-за того, что слишком большое воздействие на данную концепцию оказал историко-материалистический подход. Так, в частности, «полноценными» типами государства О. Е. Непомнин, считает абсолютизм, бонапартизм и буржуазную демократию[751]. Между тем «бонапартизм» как таковой едва ли вообще уместно считать типом государства. Как известно, сам К. Маркс считал его лишь разновидностью политического режима[752], причем обусловленной конкретной исторической ситуацией буржуазно-демократической революции 1848 г., приведшей к установлению режима личной власти Наполеона III, что вполне разделяется и современными авторами[753].

Поэтому отсутствие «бонапартизма» в Китае начала XX в. (если не считать таковым кратковременное правление Юань Шикая) свидетельствует о неприменимости подобных терминов к типологической характеристике государственности.

Вместе с тем высказанные автором соображения, как нам кажется, проливают свет на соотношение типа и формы государства. Будучи одним из аспектов государства, формы имеют собственную динамику, законы которой определяются общей закономерностью эволюции данного типа государства. При этом сама специфика соответствующих форм обусловлена типологическими особенностями государства. Более того, сами формы государства, а также их элементы, в том виде, в каком они выделяются и описываются в юридической литературе, представляют собою не что иное, как идеальные типы со всеми присущими любому идеальному типу характеристиками[754].

Отсюда вытекает еще один чрезвычайно важный вывод, а именно: формы государства обладают исторической изменчивостью. В частности, каждому типу соответствуют свои собственные, только ему присущие формы, имеющие свое собственное, если можно так выразиться, «содержание». Учитывая сказанное, нам представляется необоснованным стремление многих юристов выделять применительно ко всем историческим периодам одни и те же элементы формы

141

142

146

147

149

151

153

217.

154

государства[755]. Исходя из этого, можно сделать вывод о том, что форма традиционного государства, сообразно исторической специфике последнего, будет тождественной форме правления, которая, в свою очередь, обусловливается принадлежностью земельной собственности. В самом деле, если для традиционного государства является нерелевантным признак территориальной организации, то, следовательно, едва ли целесообразно выделять в рамках формы традиционного государства и такой элемент, как форма государственно - территориального устройства. Что же касается политического режима, то когда речь заходит о традиционных государствах, проблема политического режима становится неразрешимой с научной точки зрения и вызывает множество самых разных суждений.

Весьма характерными в указанном отношении являются, в частности, оценки, дававшиеся историками политическому режиму Римской империи, особенно в первые века ее существования, когда наблюдалось заметное несоответствие официально декларируемой республиканской формы правления (см., например: CIL, VI, 1527; 31670 и др.) и фактически существовавшего режима единоличной власти Августа и его преемников[756]. Отмечая данное

обстоятельство, замечательный советский историк С. Л. Утченко подчеркивал необходимость его изучения исходя из социально-политической сущности, а не формально-юридических характеристик данного явления[757]. Между тем на поверку очень часто оказывалось, что характеристики политического режима империи в той или иной степени отдавали дань модернизационным тенденциям, поскольку оперировали терминологией, применимой лишь к современным государствам.

Так, по утверждению того же С. Л. Утченко, основная закономерность эволюции римского государства состояла «в переходе от форм общинной полисной демократии к тоталитарному и нивелирующему (sic! выделено нами,

156

157

— Н. Р.) режиму империи»[758]. При подобном подходе Римская империя оказывалась прямой предшественницей и прообразом тоталитарных, фашистских и коммунистических режимов XX века. К слову сказать, некоторые вожди подобных режимов (к примеру, итальянский диктатор Б. Муссолини) не прочь были при случае провозгласить себя наследниками римских августов[759]. К тому вызывает большие сомнения и само противопоставление демократической республики и тоталитарной империи. В самом деле, так ли уж «демократична» была римская республика, даже в последнее столетие своего существования? На наш взгляд, при всех прочих своих достоинствах, по части демократии она весьма уступала не только современным государствам, но даже и наиболее развитым античным демократиям, прежде всего афинской.

С другой стороны, если понимать под «социально-политической сущностью» ту социальную базу, на которую опирается государственная власть, то неизбежно придется столкнуться с парадоксальной, на первый взгляд, ситуацией, когда с переходом от республики к монархии эта база не только не ограничивается, но и наоборот расширяется, поскольку, в отличие от республики, опиравшейся на узкий круг коренных граждан (квиритов) и тех жителей провинций, которые за особые заслуги получили права гражданства в порядке исключения[760], империя (уже во времена Августа) стремилась опираться на широкий слой мелких провинциальных собственников (главным образом горожан), не обладавших правами гражданства[761].

Неудивительно, что уже при первых римских императорах начинается активный процесс предоставления гражданства жителям провинций. Так, в частности, Клавдий вводит в сенат представителей туземной знати Галлии и Испании. Апогеем данного процесса становится эдикт Каракаллы от 212 г., предоставивший права римского

159

160

С. 880—881.

гражданства всему свободному населению империи163. В таком случае проявляется искушение представить политический режим римской империи в качестве чуть ли не демократии (во всяком случае, объявить его очень близким к таковой по своим существенным признакам). Одну из первых попыток подобного рода предпринял в своей «Истории Рима» Т. Моммзен164, взгляды которого находят своих сторонников и в современной историографии165 (в частности, близкую точку зрения высказывает Л.С. Васильев166).

Думается, что истина лежит в несколько иной плоскости. В самом деле, насколько нерелевантны политические режимы, присущие традиционным государствам, для характеристики современных государств, настолько же и политические режимы современности не прилагаются к государствам традиционного типа. Более того, имеются, на наш взгляд, все основания сомневаться в том, что форма традиционного государства включает в себя политический режим в качестве одного из элементов. Не случайно еще античные авторы — начиная с Платона и Аристотеля — рассматривали демократию в качестве одной из разновидностей форм правления.

Так, согласно хрестоматийному утверждению Аристотеля (Arist. Pol. V, 1; 1279а): «Государственное устройство означает то же, что и порядок государственного управления, последнее же олицетворяется верховной властью в государстве, и верховная власть непременно находится в руках либо одного, либо немногих, либо большинства»167. Как известно, первую форму правления Аристотель называет монархией, вторую — аристократией, третью — политией, соотнося с ними тиранию, олигархию и демократию (рассматриваемые им в качестве «отклонений»). Аналогичных представлений (и сходной терминологии) придерживались и другие политические мыслители древности, средних веков и раннего Нового времени — от Полибия до Канта168. Думается, что было бы

163 См.: Ельницкий Л.А. Новые эпиграфические данные (Tabula Banasitana) и эдикт Каракаллы о римском гражданстве // ВДИ. 1980. № 1. С. 162—171.

164

165

166

167

См.: Моммзен Т. История Рима. В 4 т. Ростов н/Д., 1997. Т. 3. С. 412 и след.

См.: Утченко С.Л. Цезарь. Цицерон и его время. С. 27—35.

См.: Васильев Л. С. Всеобщая история. Т. 1. Древний Восток и античность. С. 444.

Аристотель. Политика. С. 457.

См.: Полибий. Всеобщая история. М., 2004. Т. I. С. 443; Цицерон. О государстве // Цицерон. О

глубокой ошибкой видеть в этом результат неразвитости представлений о политическом режиме. В действительности здесь мы имеем дело с чрезвычайно характерным для традиционного государства (и обусловленным особенностями правовой природы, сущности и содержания последнего) слиянием формы государства и формы правления, влекущее за собой практически полное отождествление данных категорий, что весьма проницательно было отмечено Г. В. Гегелем[762].

С нашей точки зрения, не будет большим преувеличением утверждать — на основании всего сказанного ранее, — что форма правления в традиционном государстве предопределялась формой права собственности на землю, доминирующей в том или ином обществе на данном этапе его исторической эволюции. При этом, по мнению И. М. Дьяконова, уже на стадии ранней древности сложилось по меньшей мере три пути развития общества, характеризующихся различным соотношением государственной (дворцовохрамовой) и частно-общинной собственности на землю[763]. Для первого пути, по которому развивались, например, цивилизации Древней Месопотамии, было характерно сосуществование государственного и частно-общинного секторов в качестве относительно самостоятельных и не зависящих друг от друга при преобладании первого из них. По второму пути развития пошли общества Древнего Египта, Китая и некоторых других регионов мира. Отличительной чертой данного пути являлось постепенное поглощение частно-общинного сектора государственным, что особенно наглядно можно наблюдать на примере

Древнего Египта[764]. Наконец, третий путь развития, возникающий в начале I тысячелетия до н. э., характеризовался безусловным главенством общинночастной собственности на землю, которая практически полностью поглотила собой государственную собственность. Именно по указанному пути развития пошли античные общества Средиземноморья.

Разумеется, выделение этих трех «генеральных» путей развития общества и государства древности не может и не должно заслонять собой реального многообразия соотношения между государственной, общинной и частной собственностью (в том числе на землю). Недооценкой этого многообразия, имевшего место как на Западе, так и на Востоке, страдали многие историки — от Геродота до наших современников, склонные, в частности, все восточные государства рассматривать в качестве «деспотий»[765]. При этом под деспотией чаще всего понималось жестко централизованное государство с абсолютной и неограниченной властью монарха, развитым бюрократическим аппаратом и т. п. признаками. Однако, как справедливо отмечают О. А. Жидков и Н. А. Крашенинникова, далеко не все древневосточные монархии можно считать деспотиями[766]. Как было показано выше, уже для древневосточного государства было присуще многообразие конкретных разновидностей монархической формы правления. Еще большим многообразием характеризуются формы традиционного государства (как на Востоке, так и на Западе) в Средние века и на рубеже Нового времени.

Тем не менее, можно с большой долей уверенности утверждать, что с появлением упомянутых выше трех путей развития складываются и предпосылки для выделения основных форм традиционного государства. Разумеется, динамика этих форм определялась не только соотношением частно-общинной и государственной собственности на землю, но и всем комплексом условий (культурных, социально-политических и др.), оказавших воздействие на возникновение и эволюцию традиционной государственности, однако, повторяем, характер соотношения форм права собственности на землю был, как нам представляется, основным и непосредственным фактором. Так, в тех обществах, где государственный сектор занимал доминирующее положение, поглотив общинно-частный, государство имело монархическую форму с явно выраженной тенденцией к деспотической ее разновидности. Там, где, напротив, доминирующее положение занимала частная и общинная собственность, включившая в себя государственную собственность на землю закрепляется республиканская форма правления.

Разумеется, говоря о доминирующем положении тех или иных форм права собственности на землю, не следует забывать и о том, что во всех традиционных обществах это право не оставалось неизменным. С течением времени оно эволюционировало, что проявлялось в изменении соотношения различных форм данного права (государственной, храмовой, общинной, частной) и появлении новых форм. Так, в частности, даже на Востоке, где, как мы видели, право государственной и общинной собственности являлось первоначально безусловно преобладающим, наряду с ними появляется и право частной собственности, возникающее еще в древности[767] и укрепляющееся в Средние века, что, разумеется, не могло не отразиться на динамике форм восточного государства[768]. С другой стороны, в традиционных обществах Запада, где значение права частной собственности с самого начала было достаточно велико, верховным собственником земли являлось государство, в роли которого вначале выступала гражданская община (полис), а затем эллинистические, римская и средневековые монархии.

Указанные обстоятельства позволяют, не приводя детального анализа, наметить в общих чертах динамику форм традиционного государства на Востоке и Западе соответственно. Так, основными видами традиционного восточного государства являются: ном; республика; монархия (которая в свою очередь, может быть подразделена на патриархальную, деспотическую и теократическую);

империя. Основными видами традиционного западного государства, в свою очередь, являлись: полис; средневековые республики (олигархические и демократические); монархии, которые подразделялись на патриархальные, сеньориальные, сословные и абсолютные; империи которые, в свою очередь, делятся на централизованные и децентрализованные. Разумеется, было бы ошибкою считать эти формы последовательно сменяющими друг друга. Для каждого конкретного традиционного общества была характерна собственная динамика форм государства, определяемая уровнем развития соответствующего общества, а также иными факторами. Тем не менее, имеется, на наш взгляд, достаточно оснований полагать, что смена форм государства в разные эпохи подчиняется известным закономерностям, определяемыми тенденциями развития правопорядка.

Сложнее всего дело обстояло в обществах, где общинно-частная и государственная собственность на землю находились в большем или меньшем равновесии. Как было показано ранее, в традиционном правопорядке земельная собственность порождает политическую власть, а, следовательно, в такой ситуации неизбежным было распределение власти между несколькими носителями, один из которых представлял общину, а другой — непосредственно государство. Такую форму правления мы будем называть диархией, отличая ее как от монархической, так и от республиканской формы. Представляется, что диархия как форма правления традиционного государства не получила надлежащего освещения в историко-юридической литературе, между тем она была не менее — если не более — типичной чем монархия или республика.

Суть диархии как формы правления состоит в разделении властных прерогатив между верховным правителем, сосредоточивавшим в своих руках жреческие (и в некоторых случаях судебные) функции, и «вице-королем», осуществлявшим всю полноту военной и административной власти. При это верховенство первого было чисто номинальным, так нам, будучи связанным обычаями и церемониями, он не мог самостоятельно осуществлять принадлежащие ему властные полномочия. Как показали исследования X.

Классена, центральным институтом во всех ранних государствах был институт священного царя, выступающего посредником между подданными и божествами[769]. В этом своем качестве правитель рассматривался как податель различного рода благ, обеспечивающий, в частности, плодородие земли, от поддержания которого напрямую зависело благополучие сообщества. Эта, если можно так выразиться, первичная диархия является исключительно характерной и широко распространенной формой раннего государства, еще не вполне освободившегося от пережитков первобытного строя, позволяя даже предположить, что путь от догосударственных политий (вождеств) к традиционному государству лежит именно через диархию.

Чрезвычайно наглядным образом это проявилось в древнеиндийских памятниках (например, в Махабхарате и в Вишну-смрити), где царь рассматривается как податель дождя, от которого зависит, в свою очередь, плодородие земли[770]. Разительную параллель к сказанному дают представления древних греков гомеровской эпохи, отразившиеся, в частности в «Одиссее» (см.: Od., XIX, 111—114), где царь также рассматривается как податель изобилия. Как показал М. Нильсон, эти представления восходят еще к микенской эпохе[771]. Сходные верования мы наблюдаем и у других древних народов[772]. В своем предельном выражении данная вера наделяла верховного правителя мироустроительными функциями, как это было в Древнем Китае, где император рассматривался как фигура вселенского масштаба[773].

Как известно, подобные представления оказали мощное воздействие на дальнейшее развитие китайской государственности, обусловив ее специфический (даже для традиционных государств Древнего Востока) характер, но исходной и основной их функцией была все же легитимация власти императора. Вера в сакральные, мироустроительные качества правителя имела и свою оборотную сторону. Наряду с распространением таких представлений во многих культурах формируется убеждение, что правитель как носитель божественной благодати (харизмы) не вправе заниматься земными делами, в частности проливать кровь, поскольку это может негативно отразиться на принадлежащей ему харизме и тем самым лишить способности обеспечивать плодородие. Это, в конце концов, приводит к существенному ограничению реальной власти правителя, в руках которого остаются лишь жреческие и возможно судебные функции, тогда как иные полномочия — прежде всего военные и административные переходят к его заместителю[774].

Богатый этнографический и исторический материал свидетельствует об исключительной древности института диархии, который зарождается еще в догосударственных обществах, стоящих на стадии вождества, и существует в различных проявлениях вплоть до конца средневековья. Так, в североиндийских племенах нага, наряду с вождями-жрецами, власть которых была номинальна, существовали военные вожди, управлявшие делами племени[775], хотя авторитет первого значительно превосходил авторитет второго. В раннегосударственном обществе Бенина в XI—XIX вв. во главе многих общин стояли одновременно два вождя — одиовере являвшийся сакральной фигурой, и оногие, который, в свою очередь, подчинялся верховному правителю страны (оба), чья власть, впрочем, была чисто номинальной[776].

В номовых городах-государствах Шумера уже в Раннегосударственный период (2750—2315 гг. до н. э.) власть делили между собой правитель-жрец (эн, энси) и военный правитель (лугаль). Последний избирался народным собранием первоначально на время войны, но впоследствии власть лугаля сделалась пожизненной и наследственной[777]. Сходная ситуация сложилась в государствах, существовавших в Греции и на островах Эгейского моря во II тысячелетии до н. э. Верховная власть здесь принадлежала ванаке (wanaka, позднее греческое ava£,)[778]. Исходя из этого, что аналогичный титул применялся к верховному божеству пантеона[779], можно предположить, что ванака являлся (так же, как и энси в Древней Месопотамии) верховным жрецом соответствующего божества. В целом мы не располагаем сведениями о том, каким объемом власти обладал ванака, однако, если судить по сохранившимся источникам, реальные полномочия были сосредоточены в руках военного предводителя — лавагета[780].

Подобное разграничение полномочий сохранялось и в архаических полисных государствах Греции, в частности в Афинах на раннем этапе их истории. Как известно, одним из наименее проясненных эпизодов является упразднение монархической формы правления и передача властных полномочий коллегии архонтов. Уже у античных авторов отсутствовало единство мнений относительно как причин, так и самой даты ликвидации монархии. Преобладающей являлась и является до сих пор точка зрения, в соответствии с которой еще в гомеровскую эпоху (XI—IX вв. до н. э.) «царь ... в своем лице соединял обязанности военачальника, правителя, судьи и жреца»[781]. Однако со временем, вероятнее всего в середине VIII в., эти полномочия были разделены между тремя выборными должностными лицами — басилевсом, полемархом и эпонимом (которого Аристотель именует просто архонтом). «Из них, — сообщает

Аристотель, — первою была должность басилевса, она была унаследована от отцов. Второй присоединилась к ней должность полемарха, ввиду того, что некоторые из царей оказались в военных делах слабыми ... Последняя является

189

должность архонта»[782].

Из сказанного явствует, что басилей выполнял жреческие функции, полемарх — военные, а архонт-эпоним — административные. Но не лишено оснований также предположение о том, что гипотетически реконструированный период единоличной монархии в Афинах является всего лишь данью традиции. В действительности же «исконной» (унаследованной от микенской эпохи) формой правления в Афинах уже в гомеровскую эпоху была именно диархия, характеризуемая распределением полномочий между правителем-жрецом (басилеем) и правителем-военачальником (полемархом). Постепенно, по мере развития афинской государственности, происходит дальнейшее дробление полномочий и появление новых должностных лиц, что, со своей стороны подготовило предпосылки для перехода к демократическому республиканскому строю в VI—V вв. до н. э.

Ярко выраженным своеобразием характеризовалась динамика царской власти в Раннем Риме (VIII - VI вв. до н.э.), причем непосредственным ее результатом становится упразднение монархии в результате «аристократической революции» 506 г. до н.э., что знаменовало собой более резкий разрыв с предшествующей традицией, чем это было в Афинах. При этом, как и в других раннегосударственных образованиях античного мира, власть в царском Риме распределялась между тремя институтами: народным собранием, представлявшим собой общую сходку всех полноправных граждан, сенатом, первоначально являвшимся советом племенных (а затем общинных) старейшин, и царем[783]. Следует заметить, что, одной стороны, власть царей получила достаточно всестороннее освещение как в трудах древних историков (прежде всего Тита

169

170

171

172

173

175

Ливия и Дионисия Галикарнасского), так и в современных исследованиях. С другой же стороны объем царской власти, а также выполнявшиеся царем функции остаются непроясненными до конца. Все историки так или иначе склоняются к тому, что царь (rex) в Риме был в первую очередь военным вождем, обладавшим в период ведения боевых действий неограниченной властью. В мирное время царь располагал прерогативами вынесения проектов законов на рассмотрение народного собрания[784], а также административными и судебными полномочиями. Кроме того, rex являлся носителем сакральной власти и в этом своем качестве выполнял жреческие функции[785].

Представляется, что вопрос о месте царской власти в системе политических институтов раннего Рима самым непосредственным образом связан с другой исключительно важной проблемой, а именно проблемой становления царской власти как таковой. В связи с этим значительный интерес представляет гипотеза о том, что власть рексов в Риме первоначально имела чисто сакральный характер, а ее усиление происходит по мере того, как к сакральным функциям царя-жреца добавляются функции военные и судебно-административные, что становится возможным по мере преодоления дуализма царской власти (диархии). Свидетельством существования в царском Риме в древнейший период его истории диархии является принадлежащий царям авгурский сан (Cic. Div., I, 89)[786]. Исключительно важным представляется и то обстоятельство, что авгуры не имели права совершать жертвоприношений, связанных с пролитием крови. Все их обряды были бескровными[787]. В частности это касается жертвоприношений богу Термину, совершаемых авгурами при межевании полей и выделении земельных

участков[788]. Таким образом, должность авгура была как бы напоминанием о тех временах, когда царь как сакральный правитель общины не имел права проливать кровь и должен был во всех случаях соблюдать ритуальную чистоту. Не случайно жертвоприношениями, сопряженными с пролитием крови ведала другая жреческая коллегия — понтификов[789], глава которой (pontifex maximus) играл в обрядовой сфере ту же роль, которую в сфере политико-административной играл «младший правитель», в древнейшие времена, возможно, и являвшийся главой этой коллегии.

Многочисленные примеры диархии дают и средневековые государственные образования — как ранние, так и более зрелые. В частности, именно данную форму правления мы наблюдаем в Хазарском каганате, во главе которого стоял каган, наделявшийся божественными, мироустроительными качествами. От действий кагана напрямую зависело не только благополучие подданных (кут), но и поддержание космического порядка[790]. Соответственно важнейшим

требованием, предъявляемым к кагану, было сохранение предписываемой ритуалом чистоты. Именно поэтому рядом с каганом постоянно присутствует фигура его «заместителя» (именуемого в источниках ябгу-каган, каган-бег или шад[791]. Нельзя полностью исключить и того обстоятельства, что институт диархии формировался у кочевых народов Центральной Азии (хазар, тюркутов, огузов) под непосредственным влиянием китайских образцов. В самом деле, ведь и в Китае, в результате развития сходных представлений о назначении императорской власти (о чем сказано выше) наблюдается тенденция к усилению роли канцлера (чэнсяна) при императорском дворе[792]. Однако уже во II в. до н. э. императоры из династии Хань, и в особенности энергичный У-ди (141 - 87 гг. до н.э.), свели на нет влияние чэнсяна на государственные дела и придворную жизнь200, что и обусловило окончательный выбор вектора дальнейшего развития в пользу монархии династического типа.

Весьма устойчивый характер имела диархия в средневековой Японии, причем, начиная с IX в. было опробовано несколько конкретных вариантов, наиболее жизнеспособным из которых, как известно, оказался институт сегуната, начавший формироваться в конце XI в. и окончательно сложившийся к XVI в. Заслуживают, однако, внимания и другие модели, в частности, учреждение должности канцлера, в руках которого была сосредоточена вся полнота власти при фактически безвластном императоре (с 888 г. этот пост на наследственной основе занимают представители дома Фудзивара)201. В XI в., с распространением в Японии буддизма, некоторые императоры принимают монашество и отрекаются от престола, сохраняя при этом значительное влияние в государственных делах202. Примечательно, что один из таких экс-императоров, Сиракава, заявлял, что ему «не подчиняются только воды реки Камэгава, игральные кости и монахи с горы Хиэйдзан»203.

Не менее яркой и типичной иллюстрацией диархии являлось положение первого министра (визиря) при дворе багдадских халифов из династии Аббасидов. Формально халиф, как и прежде, являлся главой государства, абсолютным правителем, наделенным всей полнотой духовной, светской, военной и судебной власти. Фактически же место халифа в этом отношении начинают занимать другие лица (визирь, главный кади, начальник дворцовой стражи и т.п.)204. Аналогичный процесс утраты халифом реальной власти (при сохранении статуса главы государства) происходил и в Кордовском халифате в период правления Хишама II аль-Муайяда. При этом халифе исключительно возросла роль первого министра (хаджиба), каковую должность долгие годы занимал знаменитый Мухаммед ибн Абу Амир аль-Мансур, при котором халиф находился на

200

201

202

Там же. С. 286—287.

См. подробнее: Пасков С. С. Япония в раннее средневековье VII—XII вв. М., 1987.

История Востока. В 6 т. Т. 2. Восток в средние века / Отв. ред. Л. Б. Алаев и К. З. Ашрафян. М.,

2002. С. 339.

203 Там же. С. 340.

204 См.:

История государства и Н. А. Крашенинниковой. Ч. 1. С. 382.

права зарубежных стран / Под ред. О.

А. Жидкова и

положении скорее пленника, чем правителя[793]. Впрочем, из-за наступившей в скором времени смуты и последовавшего затем распада кордовского халифата под ударами христианской Реконкисты, тенденция к формированию диархии так и не получила здесь своего развития.

Зато можно со всей очевидностью констатировать существование диархии во франкском королевстве Меровингов, где при преемниках Хлодвига на первый план выходят майордомы, делая королей совершенно безвластными. Причем короли были настолько зависимы от майордомов, что нередко даже не находили возможным это скрывать. В одной весьма примечательной грамоте Хильпериха III его майордом Пипин Короткий именуется «правитель дворца нашего, коему мы обязаны своим королевским достоинством (rector palatio nostro, qui nobis in solium regni instituit)»[794]. Думается, и в данном случае диархия имеет ту же самую причину, что и во всех, рассмотренных выше, а именно — убежденность в сакральном характере королевской власти. Эти, а также многие другие примеры диархий в средневековых государствах Запада и Востока позволяют говорить о существовании наряду с первичной диархией также и диархии вторичной, представляющей собой своего рода политический рецидив данной формы правления в неспецифичных для нее социально-исторических условиях.

205

От мусульманской Персии до падения

<< | >>
Источник: А.В. Поляков. ЭВОЛЮЦИЯ ГОСУДАРСТВА: СОЦИАЛЬНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ И ЮРИДИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ. Диссертация на соискание ученой степени доктора юридических наук. 0000. 0000

Еще по теме Формы традиционных государств и их историческая специфика:

  1. СПЕЦИФИКА ФОРМИРОВАНИЯ ТРАДИЦИОННОГО ПРАВА КИТАЯ
  2. 3.2. Причины разложения первобытного общества и возникновения государства и права. Возникновение государства и права как естественно-исторический процесс. Пути и формы возникновения государства. Особенности образования древнерусского государства
  3. Специфика исторического
  4. В юридической литературе по истории государства и права сложилось представление о следующих основных чертах традиционного права и правовой культуры традиционных обществ:
  5. Специфика исторического познания
  6. В исторической практике известны два основных пути эволюции традиционных феодальных монархий
  7. § 1. Специфика химической формы материи
  8. Глава 14 Древний Восток: специфика регионов и динамика исторического процесса
  9. 7.1. Понятие формы государства. Соотношение формы государства и политического режима
  10. От традиционного государства к государству современного типа