<<
>>

Правовая природа государства в традиционных обществах

Говоря о происхождении государства, мы должны выделять наряду с общими, рассмотренными выше, также и специальные предпосылки. К общим предпосылкам следует отнести, с одной стороны, комплекс взаимосвязанных социально-экономических факторов, обусловивших переход некоторых первобытных обществ от чисто присваивающего хозяйства к присваивающе- производящему, а затем и к производящему.

С другой стороны, важное место в числе общих предпосылок возникновения государства занимает, как было показано ранее, формирование системы мифологических представлений и соответствующих им ритуальных процедур. Вполне уместно будет именовать эту систему мифов и ритуалов культом плодородия, подразумевая под плодородием воспроизводство любых природных благ, будь то продукты земледелия или скотоводства.

Указанные две группы факторов (которые можно назвать, соответственно, социально-экономическими и духовно-культурными) активно взаимодействовали, сопровождали и взаимно дополняли друг друга в процессе возникновения государства.

При этом, разумеется, следует еще раз подчеркнуть, что указанные факторы выступали предпосылками возникновения государства не напрямую, а опосредованно, поскольку сами по себе они не влекут за собою автоматически генезиса государства. Представляется, что их значение состоит прежде всего в том, что действие указанных факторов создает условия для возникновения у членов общества соответствующей системы потребностей143, выступающей необходимым условием такого генезиса. Данное обстоятельство, на наш взгляд, объясняется тем, что и само государство как феномен социальной реальности в конечном итоге представляет собою, как уже было отмечено ранее,

институционально опосредованную систему действий членов общества, направленных на удовлетворение существующих у них публичных потребностей и

144

интересов144.

Многофакторность генезиса государства, на наш взгляд, объясняется тем обстоятельством, что, подобно всем прочим социальным институтам и самому обществу в целом, государство представляет собой продукт практической деятельности, складывающийся и развивающийся в контексте последней, о чем уже шла речь в первом параграфе настоящей главы. Иными словами, в качестве общих предпосылок возникновения государства выступают различные виды этой деятельности, вычленяемые и описываемые средствами общей теории. В процессе исторического развития общества, его внутренней дифференциации и обособления отдельных подсистем социального целого145, происходит и усложнение самой деятельности, влекущее за собой разграничение различных ее видов.

Таким образом, мы видим, что сама постановка вопроса о соотношении различных факторов, обусловливающих потребность в возникновении государства, как «первичных» и «вторичных», «первоначальных» и «производных» и т. п., требует для себя соответствующих исторических условий. Между тем в традиционном обществе, особенно на ранних этапах его эволюции, [350] [351] [352] когда возникает государство, такие условия еще отсутствовали, вследствие чего не поддавались разграничению (в том числе и на сознательно-рефлексийном уровне) различные виды человеческой деятельности, прежде всего технологическая, производственная, а также духовная, в том числе религиознокультовая. Есть, следовательно, все основания утверждать, что перечисленные виды деятельности в первобытных, а также на первых порах и в традиционных, обществах выступают как различные проявления единого процесса социальной активности человека.

Иными словами, все виды человеческой деятельности, - будь то деятельность производственная, культово-религиозная или политическая, - как в традиционном, так и в значительной мере в современном обществе выступают в качестве различных аспектов культуры общества. Причем последняя в широком смысле рассматривается как особый способ человеческой деятельности, направленный на формирование различного рода смыслов и опосредствованный знаково-символическими средствами, выполняющими не только коммуникативную, но и регулирующую функцию.

Сказанное, в свою очередь, означает, что все виды человеческой деятельности (в том числе и те ее виды, институциональным выражением которых является государство) упорядочены всем комплексом социальных регуляторов, среди которых одно из наиболее важных мест занимает право.

Не случайно рассмотренный выше культ плодородия в любом аграрном обществе на ранних этапах его эволюции включает в себя не только систему мифологических представлений, образующих его смысловой стержень, и оформляющих их ритуальных процедур, но и изготовление орудий труда, а также обработку земли, представляющие собой важную часть ритуала. Данная мысль неоднократно высказывалась этнографами и антропологами еще в начале XX столетия146. Критикуя позицию тех ученых, которые исходили из представления о первичности мифа и производности от него ритуала147, сторонники указанной

146

147

См.: Режабек Е.Я. Мифомышление: Когнитивный анализ. Изд. 2-е. М., 2012. С. 78-91.

См., например: Brinton D. Religions of Primitive Peoples. London - New York, 1905. P. 112-113;

122

124

128

129

130

139

концепции[353] [354] утверждали, что не миф предшествует ритуалу, а напротив, ритуал порождает миф. На сегодняшний день этот тезис получил признание со стороны как зарубежных[355], так и отечественных авторов[356].

В числе прочего, исследователями было отмечено, что ритуал, подобно всякому иному культовому действу, организует себя в соответствии с определенными правилами, являясь древнейшим социокультурным регулятором человеческого поведения. На это обстоятельство указывает, в частности, этимология самого слова ритуал, проанализированная В.Н. Топоровым[357]. Не случайно данное слово в ряде языков восходит к древнеиндийскому rta- (rita-), происходящему от индоевропейской основы r- (ar-) с глагольным значением «соединять, присоединять», «пригонять (друг к другу)», «прилаживать», «устраивать», «связывать». Таким образом, по мысли древнего человека, благодаря правильно совершенному ритуалу, обеспечивались порядок как во Вселенной, так и в обществе и взаимосвязь всех их элементов.

Примечательно, что категория rita, к которой восходит слово ритуал, сыграла значительную роль в индийской правовой мысли. Появляясь еще в «Ригведе» [358], это понятие, первоначально имевшее чисто религиозный смысл, со временем сливается с собственно юридической категорией «дхарма»,

151

обозначающей обязанность, долг153, постепенно поглощаясь им154. Однако было бы неверно жестко противопоставлять указанные категории по наличию либо отсутствию юридического содержания, поскольку уже слово rita в значении «связывать» несет в себе очевидный, хотя еще и не вполне выраженный, правовой смысл, становящийся особенно наглядным при сопоставлении его с латинским глаголом obligare «вязать, связывать», производное от которого существительное obligatio имеет целый ряд собственно юридических значений, в том числе и «обязательство»155. Таким образом, мы видим, что уже древнеиндийское rita, помимо всего прочего, содержит в себе идею правовой обязательности, хотя и выступающей как единое целое с обязательностью религиозной.

Поэтому не вызывает сомнения, что древнейшие ритуалы (и в том числе ритуалы плодородия) имели - пусть и в весьма своеобразной, с современной точки зрения, форме - юридическое опосредствование и являлись правовой основой, на которой возникает традиционное государство. Иными словами, те общие предпосылки, о которых шла речь ранее, являются необходимыми, но недостаточными для появления государства. Они проявляют себя уже в догосударственных потестарных структурах (таких, как вождество-чифдом), но лишь с зарождением права и, прежде всего, права собственности на землю, выступающего специальной предпосылкой политогенеза, возникает и государство. Отсюда мы можем сделать вывод о том, что государство имеет не просто социальную, но правовую природу.

В данной связи представляется чрезвычайно показательным и тот факт, что в трудах цивилистов (в особенности цивилистов XIX столетия) право собственности трактовалось в тех же самых терминах, в каких позднее государствоведы станут говорить о публичной власти156.

Абстрагируясь от

153

154

116.

См.: LingatP. The Classical Law of India. Berkeley, 1973. P. XII-XIII.

См.: Varma V.P. Studies in Hindu Political Thought and its Metaphysical Foundation. Delhi, 1974. P.

См.: Дыдынский Ф.М. Указ. соч. С. 373.

156

См.: Savigny F.K. System des heitigen Roemischen Rechts. Bd.I. Berlin, 1840. S.7; Windscheid B. Lehrbuch der Pandekten. Bd. I. Berlin, 1909. S.156; Gierke O. Deutsche Privatrecht. Bd. I. Wien, 1895. S.253—254; Thur A. Der Allgemeine Teil des Deutschen Burgerlichen Recht. Bd. I. Berlin, 1910. S.55—56; Saleilles R. De la personnalite juridique. Histoire et theories. Paris, 1910. P.372—373; Ellinek G. System der

некоторых частных расхождений в формулировках, следует отметить, что во всех предложенных этими учеными дефинициях[359] [360] обращает на себя внимание прежде всего то обстоятельство, что всякое субъективное право (в том числе, разумеется, и право собственности, понимаемое в субъективном смысле) раскрывается через три взаимосвязанных аспекта: а) осуществление господства своей волей, б) наличие общественного признания этого господства и в) опора на правопорядок. Отсюда явствует, что по своей юридической природе власть государства представляет собой совокупность принадлежащих ему правомочий, ничем в принципе не отличающихся от правомочий, возникающих в гражданско-правовой сфере и принадлежащих физическим либо юридическим лицами. Ведь всякое субъективное право есть, как следует из сказанного ранее, sui generis власть, в какой бы сфере оно ни реализовывалось, и кто бы ни выступал его носителем.

Другое дело, что в современных условиях частноправовое властвование обладает рядом специфических черт, при помощи которых можно провести достаточно четкое различие между частным и публично-правовым господством, руководствуясь справедливым замечанием К.И. Скловского, что «публичная власть — это власть к лицу, а не к имуществу»[361]. Напротив, частноправовое хозяйственное господство обращено непосредственно к имуществу, а в отношении третьих лиц оно проявляется, как было сказано, тогда, когда необходимо исключить их из сфер приватных интересов правообладателя.

Важнейшей предпосылкой такого разграничения частноправового (имущественно-правового) и публично-правового властвования является характерное для современного правопорядка разделение частного и публичного права. Между тем в условиях традиционного правопорядка, частноправовые и публично-правовые аспекты, в том числе и аспекты властвования, были неотделимы друг от друга.

Применительно к нашей проблеме, сказанное означает, что власть традиционного государства — это власть и господство собственника над принадлежащим ему имуществом, то есть в первую очередь над землей, и одновременно с этим (а также в силу этого) господство над людьми, на данной земле проживающими. Такая неразделенность частно- и публично-правовых аспектов властвования в традиционных государствах (особенно в наиболее ранних из них) обусловливает, в свою очередь, неразвитость частнособственнических институтов и сосредоточение в руках традиционного государства в лице его правителя или гражданского коллектива правомочий верховного собственника, производными от которых являлись собственнические (а чаще даже владельческие) правомочия подданных либо граждан.

Особенно значимым в подобных условиях являлось принадлежащее традиционному государству право верховной собственности на землю, самым непосредственным образом обусловливавшее его политическое господство над теми лицами, которые проживали на этой земле, выступая ее производными собственниками либо держателями-арендаторами. Следовательно власть традиционного государства базировалась на имущественном праве в качестве своего юридического основания. Причина, как уже было отмечено, состоит в нерасчлененности частноправового и публично-правового аспектов правопорядка, присущего традиционному обществу. Вместе с тем нельзя забывать, что сам правопорядок (как юридически упорядоченное состояние общества[362]) выступает необходимой стороной, моментом социального порядка и определяется качественными характеристиками организации общества на данном этапе его исторической эволюции. Поэтому для объяснения причин неразделимости, нерасчлененности частно- и публично-правовых отношений в традиционном правопорядке нам следует обратиться к рассмотрению тех важнейших особенностей традиционного общества, которые самым непосредственным образом определяют специфику государства.

Как известно, система представлений о традиционных (доиндустриальных) обществах первоначально была разработана, что называется, «задним числом» в

трудах тех ученых, которые считали их уходящими в прошлое, а потому представляющими в значительной мере лишь познавательный, академический, а отнюдь не практический интерес[363] [364]. Так, в частности, американский социолог Д. Белл показал, что вся история человечества распадается на три последовательно сменяющих друг друга, но при этом частично накладывающихся друг на друга стадии: 1) доиндустриальную (аграрную), 2) индустриальную и 3)

постиндустриальную (информационную)161. По мысли Д. Белла, основным средством производства в доиндустриальном обществе является земля, причем ограниченность данного ресурса предполагает, во-первых, необходимость юридического закрепления ее принадлежности в форме права собственности, наличие которого способствовало обладанию особо высокого общественного статуса. Во-вторых же, и это необходимо подчеркнуть особо, собственническое господство в отношении земли порождало политическую власть и политическое господство, выступавшие своеобразным продолжением последнего. Не случайно, в частности, как показали исследования современных романистов, даже в столь высокоразвитом традиционном правопорядке, как римское частное право, где в теоретическом плане существовало ясное осознание необходимости

разграничения частно- и публично-правового аспектов, многие институты частного права, особенно те из них, которые были так или иначе связаны с институтом права собственности, имели чисто силовой характер.

Именно в этой связке власти и права собственности, в этом их неразрывном единстве состоит, по нашему мнению, первая и главная причина недифференцированности частного и публичного права в традиционном правопорядке. Вторая причина заключается в простом, то есть внутренне нерасчлененном, характере традиционного общества, которое, в отличие от современного, не разделялось на относительно обособленные друг от друга политическую, экономическую, социальную и культурную сферы общественной жизни. Это разделение в традиционном обществе, если и возникало, то лишь на определенном, довольно высоком уровне его исторического развития и лишь в зачаточном состоянии, что было отмечено, в частности, В.Г. Чайлдом[365].

Третья причина неразделимости частного и публичного права, характерной для традиционного общества, коренится в специфике его духовной культуры, обусловливающей относительную неразвитость в нем индивидуально -

личностного начала и растворенность последнего в различного рода коллективах, окружавших индивида во все моменты его жизни, инкорпорируя его в свой состав. Такой тип духовной культуры и соответствующий ему тип социальности в широком смысле этого слова получил название коммунократического[366]. Особую устойчивость коммунократическому типу социальности придавало то общеизвестное обстоятельство, что в доиндустриальных (аграрных) обществах главенствующую роль играет традиция как основной способ воспроизводства, сохранения и трансляции культурных ценностей.

Не приводя развернутых и детальных обоснований (что было бы неуместно в рамках настоящей работы) отметим, что в традиции, на наш взгляд, следует видеть целый комплекс духовных явлений, лежащих в самых разных областях культурного творчества. Мы видели, что основной чертой традиционной культуры выступает ориентированность на миф как целостную систему связных представлений о мире, месте в нем человека, а также о правилах человеческого поведения[367]. Специфика традиционной культуры и, прежде всего, ее мифоритуализм, имеет своим важнейшим последствием имевшую место в традиционном обществе растворенность индивида в коллективе, которая

159

неоднократно отмечалась исследователями.

Это, в частности, нашло свое проявление в том типе морального и правового сознания членов традиционного общества, который в литературе получил название культуры стыда, в противовес культуре совести, характерной для представителей современной (индустриальной) культуры[368]. Вместе с тем, при всей относительной неразвитости индивидуального начала в традиционном обществе, не следует думать, будто оно представляет собой царство деперсонифицированных структур, подобных современным юридическим лицам. Как ни парадоксально, именно для последних в традиционном обществе места практически не находилось: не случайно даже сама категория юридического лица зародилась достаточно поздно и не была известна большинству древних и средневековых правопорядков[369] [370]. Думается, существует достаточно оснований утверждать, что традиционное общество представляло собой совокупность людей и их коллективов161 и не включало в себя хорошо известные современному обществу обезличенные (деперсонифицированные) структуры, в том числе государственный аппарат.

Сказанное объясняется, на наш взгляд уже отмеченной ранее предметностью традиционной ментальности, воспроизводившей в себе характерные черты мифа, такие как символизм[371]. Миф оперирует конкретными, эмпирически данными предметами и явлениями окружающей действительности, объясняя с их помощью более сложные, чувственно не воспринимаемые феномены[372]. С этой целью миф использует такие типичные для традиционной культуры и традиционного мышления приемы, как метафорический и метонимический перенос110. Таким образом, мифологическое мышление,

167

168

характерное для традиционного общества, будучи в основе своей предметнометафорическим, обусловливало предметность, личностную конкретность любых отношений, складывающихся в данном обществе.

Итак, тремя важнейшими общесоциальными причинами нерасчленимости частного и публичного права в традиционном правопорядке являются: а) в политико-экономическом отношении - нерасчленимость власти и собственности; б) в социальном отношении - сравнительная простота и внутренняя недифференцированность структуры традиционного общества; в) в культурном отношении - предметность традиционного сознания и духовной культуры, порождающая личностный характер складывающихся отношений и растворенность индивида в коллективе. В подобных условиях традиционный правопорядок во всех своих проявлениях (в том числе и в государственновластных) мог иметь исключительно частноправовой характер. При этом было бы едва ли верным приписывать частному праву в традиционном обществе те признаки, которые выделяют ученые применительно к современному частному праву, противопоставляя его современному же публичному праву[373] [374]. В то же время частное право обладает рядом свойств, которые неизменно присущи ему на любом этапе развития, что, собственно, и позволяет нам констатировать частноправовой характер традиционного правопорядка (и традиционного государства соответственно)[375].

Одно из важнейших таких свойств было рассмотрено еще Л.И.

Петражицким, отмечавшим, что частное право направлено на обеспечение интересов индивида, в то время как право публичное обеспечивает достижение общего блага[376]. Исходя из подобного понимания, становится очевидно, что частное право может применяться к регулированию отношений не только между равными, но и между неравными субъектами, выполняя тем самым функции публичного права. В данной сфере оно в конкретно-исторических условиях традиционного общества приобретает форму так называемого господского права, которое Петражицкий противопоставляет социально-служебному, т.е. публичному праву современного общества[377].

Итак, мы видим, что поскольку в момент возникновения традиционного (исторически первого типа) государства, правопорядок базировался исключительно на частном праве, то и государство с неизбежностью имело частноправовую природу. Будучи способом организации частноправового господства, традиционное государство вырастает из имущественных прав, в первую очередь - права собственности на землю, которое, на наш взгляд, являлось важнейшим институтом традиционного правопорядка в целом. Специфической чертой права собственности на землю в традиционных обществах являлся ее расщепленный характер, наиболее полное и всестороннее теоретическое обоснование которого дал средневековый глоссатор Франциск Аккурсий[378]. Суть данной конструкции состоит в том, что один участок земли находился в собственности двух или более субъектов, между которыми существовали иерархические отношения власти-подчинения. При этом обладатель верховной, или прямой, собственности (dominus directus) осуществлял политическое господство над всеми, кто находился на принадлежащей ему земле, в том числе и над обладателями права непосредственной, или производной, собственности (dominium utile)[379]. В содержание правомочий последних входило, прежде всего, хозяйственное господство над землей и ее держателями — крестьянами, которым она принадлежала в качестве прекария.

Наличие у производных собственников вещных прав на землю порождает у них ряд обязанностей перед верховным собственником и прежде всего обязанностей военной и административной службы[380]. Именно из этой совокупности обязанностей, имеющих имущественный характер, на наш взгляд, вытекали отношения, составлявшие структуру традиционного государства. Очевидно, что наиболее отчетливо отмеченные особенности проявили себя именно в феодальных государствах Западной Европы. Вместе с тем само право расщепленной собственности на землю наблюдается во всех традиционных правопорядках. Более того, предпосылки для формирования права расщепленной собственности на землю начинают складываться еще в превобытном обществе, причем наиболее ранние его элементы встречаются в верхнепалеолитических и мезолитических доземледельческих общинах[381]. В числе прочего, этому способствует двууровневая структура таких общин, которые, будучи более крупной общностью, как правило, включали в себя в качестве своего социального ядра род либо несколько родов, представлявших собой группу лиц, объединенных квазикровным (тотемным) родством[382].

При этом иерархически род занимал более привилегированное положение, чем община, включавшая в себя не только сородичей-мужчин, но и пришлых (в том числе женщин, находящихся в вирилокальном или мужчин в уксорилокальном браке с членами рода), чей статус был, естественно, ниже. Такое положение вещей сохраняется и на более поздних ступенях социальной эволюции, как свидетельствует пример римского права, где агнаты (фактически лица, принадлежавшие к одному патрилинейному роду) обладали рядом преимуществ перед когнатами, т.е. кровными родственниками. Другой предпосылкой расщепления права собственности на землю в первобытном обществе являлось распределение функций между общиной и родом: в то время как первая выполняла главным образом хозяйственную деятельность, второй осуществлял культовые (ритуальные) функции[383], что, в свою очередь, не могло не отразиться и на реализации принадлежащих им прав.

Указанное обстоятельство подтверждается некоторыми этнографическими данными. В частности, по наблюдениям Р. и К. Берндтов, у австралийского племени гунвинггу (Западный Арнемленд), выделялись два отмеченных выше основных уровня социальной общности, а именно патрилинейный вирилокальный род (гунмугугур), из которого могли выделяться небольшие хозяйственные группы (именуемые исследователями «ордами») и община как наиболее широкая общность, включающая в себя как род, так и «орды». Сообразно этому у гунвинггу разграничивались и формы права собственности на землю, причем, как показывают ученые, если право общинной собственности имело по большей части экономическое содержание, то родовая собственность на землю было по своему содержанию не экономическим, а религиозным феноменом[384]. Сходное распределение прав на землю существовало и у австралийских тиви, у которых правами пользования землей обладала община и в равной мере все ее члены, а владельцами той же земли являлись или считали себя члены рода[385].

По мере разложения первобытного строя, в результате слияния общин, возникают надобщинные структуры (племена)[386] с их потестарной организацией, что приводит к образованию нового типа политической структуры, а именно вождества-чифдом[387]. При этом к главе вождества переходят собственнические правомочия на целый ряд земельных объектов, в том числе ничейные, невозделанные и захваченные у соседних племен земли[388]. Кроме того, в результате разложения родовой организации род утрачивает свое прежнее значение и из его состава обособляются семьи, выступающие теперь полноправными собственниками родового имущества и земли[389].

Одновременно упорядочивается и усложняется система имущественных прав на землю и окончательно складывается иерархия расщепленной собственности, на вершине которой находится право верховной собственности, обычно принадлежащее племени в целом либо племенному вождю, в тех случаях, когда этот последний обладает достаточным объемом власти для утверждения своих собственнических прав[390], а производными правами обладали общины и патриархальные (большие) семьи. Наконец, на низших ступенях иерархии находились те лица, которым земля принадлежала на ограниченном вещном праве (владения или пользования), либо на обязательственном праве (арендаторы и иные держатели). Неудивительно, что в традиционном обществе подобная иерархия имущественных прав очень скоро стала мыслиться как показатель неравенства социальных статусов, а затем и власти-подчинения владельцев, пользователей и держателей земли ее непосредственным собственникам, а тех, в свою очередь, верховному собственнику[391]. Это, на наш взгляд, и стало непосредственной (собственно-юридической) предпосылкой политогенеза.

Учитывая сказанное, мы можем констатировать, что право расщепленной собственности на землю в смысле распределения правомочий (как публичновластных, так и частнохозяйственных) между иерархически соподчиненными собственниками различных уровней выступает, вообще говоря, в качестве

178

179

своеобразной юридической универсалии, присущей всем традиционным правопорядкам мира. Так, у африканского народа баротсе (Замбия) еще в середине прошлого века высший правитель — литунга был и верховным собственником земли, которой наделялись на праве собственности деревенские вожди. Они же, в свою очередь, передавали земельные участки в пользование рядовым общинникам. Последние несли за это трудовые и натуральные повинности, как в пользу вождя, так и в пользу верховного собственника — литунги[392]. В ряде других раннегосударственных образований Африки (например, в южноафриканском государстве Мономотапа) власть правителя также вытекала из принадлежащего ему права собственности на землю[393].

Показательными являются данные, приводимые исследователями кочевых племен бедуинов и туарегов. Так, в частности, бедуинские шейхи Северной Аравии, будучи носителями права верховной собственности на землю, осуществляли ряд властных полномочий в отношении производных собственников или держателей земли[394]. В числе прочего, им принадлежало право собирать дань с обрабатывающих плодородные земли крестьян-феллахов[395]. Кроме того, они собирали подати с городских жителей-торговцев, ремесленников, паломников к святым местам и иных лиц, находившихся под их «покровительством»[396]. Аналогичную картину дают и поземельные отношения в традиционных обществах кочевых туарегов[397].

Все сказанное позволяет сделать вывод о том, что право собственности на землю возникает уже на самых ранних стадиях развития традиционного общества, еще до появления государственности и получает свое дольнейшее развитие в специфической для традиционного правопорядка форме права расщепленной собственности с возникновением государства. Существование права расщепленной собственности, тесно связанного с государственной властью,

190

192

можно констатировать уже для древнейших государственно-организованных обществ, подобных древнеегипетскому. Так, в древнеегипетском языке имелось специальное слово (dt), обозначавшее как собственника, так и соответствующее право; на письме это слово передавалось иероглифом змеи[398]. Подобное выделение всей совокупности объектов, принадлежащих в качестве его достояния частному лицу, и противопоставление этого частного достояния имуществу других лиц и государства, по большому счету, не может долгое время осуществляться лишь в плане фактических отношений, оно с неизбежностью предполагает и юридическое свое оформление[399].

В контексте исследуемой нами проблемы представляется важным отметить многозначность (полисемантизм) мифологемы змеи, а также родственных мифологических образов (например, дракона, саламандры и т.п.), находящихся, как известно, в тесной и непосредственной связи с символикой огня[400]. Примечательно, что существовавшая в традиционной культуре метафорическая связь змеи и огня принадлежит к числу наиболее устойчивых. Подтверждением этому являются как широко распространенные у большинства народов мифологические образы огненных змеев (в том числе славянские Змей Горыныч, Змей Огненный Волк, Змиулан, Pjenezny Zmij и др.), так и то обстоятельство, что змеи могли использоваться в земледельческих обрядах, включавших в себя ритуал возжигания огня. Так, в частности, по словам Дж. Д. Фрэзера, еще в середине XIX в. в ряде сельских общин Франции крестьяне во время праздника летнего солнцестояния сжигали змей в кострах[401].

Исходя из этого, а также учитывая то, что было сказано о символике огня в предыдущем параграфе, можно с известной долей уверенности предположить, что присущая традиционному правопорядку причинно-следственная связь между правом собственности и государственной властью до какой-то степени осознавалась общественным сознанием, находя свое выражение в

мифологической (а позднее в фольклорной) образности. Причем данная символика являлась универсальной, так как не ограничена рамками отдельных культур, а проявляется в том или ином виде практически по всему миру. Для сравнения достаточно обратиться к религиозным представлениям гватемальских и юкатанских майя, нередко придававших своему верховному богу Итцамне рептильные черты, изображая его в виде огнедышащего Змея-Крокодила[402]. При этом, как отмечает А.А. Бородатова, теоним Itzam-na, или Itzam-[cit]-nga, имел своей основой корень tz’am, «царский трон», изображаясь на письме соответствующим иероглифом[403].

Рассмотренный мифологический образ находит свои параллели и у многих народов Старого Света, в частности у древних греков. Наиболее известным примером здесь является образ легендарного основателя Афин царя Кекропа, изображавшегося в виде получеловека-полузмея (Nonn., 41, 58) и являвшегося, согласно наиболее распространенной версии мифа, сыном богини земли Геи[404]. Змеиными чертами был наделен и другой легендарный афинский царь, сын Геи Эрихтоний[405], которого Гомер (Il., 2, 57; Od., 7, 81) называет Эрехтеем[406]. Не случайно преемник этого Эрихтония-Эрехтея на афинском троне также зовется Кекропом, а это дает основания предположить, что в афинской мифологии существовала серия преданий о целой династии «змеиных царей», рожденных из земли. Согласно той же греческой мифологии основатель Фив Кадм получил царскую власть над Беотией после того, как убил дракона, обитавшего в том месте, где был впоследствии заложен город (Apoll., III, 4, 2; Paus., IX, 10, 1; Ovid. Metamorph. III, 31 - 64; Hygin., 178). В дракона Кадм и был превращен в старости, после того, как, отказавшись от власти, покинул Фивы.

Обращаясь к развитым традиционным правопорядкам, мы видим в них повсеместное сохранения права расщепленной собственности на землю, что позволяет отказаться от предположения, согласно которому расщепление собственнических прав характерно лишь для эпох зарождения права и государства либо их временного ослабления и децентрализации (подобных феодализму). Так, элементы права расщепленной собственности на землю существовали в античную эпоху в Греции и Риме, где верховным собственником земли являлась гражданская община, члены которой были производными собственниками участков, выделяемых им из публичного земельного фонда (уг| ? Koiva; ager publicus)[407]. Соответственно этому распределялась и власть между частными собственниками земли (домовладыками) и общиной, чье политическое господство над своими членами ограничивалось властью отца семейства в частных делах в отношении членов семьи[408]. Представляется, что именно в этом состоит основное значение категорий ius privatum и ius publicum, в понимании римских юристов.

В римском праве такое разграничение властных полномочий общины и глав семейств получило свое терминологическое оформление в категориях imperium и potestas. Термином imperium обозначалась военно-политическая власть высших республиканских магистратов, тогда как слово potestas обозначало власть всех без исключения должностных лиц. Вместе с тем юридическая доктрина придавало данной категории более широкое значение. По определению Ульпиана, его «следует понимать в обобщающем смысле как относящееся и к подвластному сыну, и к рабу»[409]. Таким образом, словом potestas обозначались не только полномочия должностного лица, но и власть домовладыки (patria potestas), т. е. оно выражало как публично-, так и частноправовое властвование. Важно отметить при этом, что власть отца семейства вытекала из его статуса единственного полномочного собственника совокупного семейного имущества (familia).

С понятием potestas была связана и другая частноправовая категория — auctoritas, которой обозначалась в основном распорядительная власть собственника над принадлежащей ему вещью[410], т.е., в отличие от potestas, это слово не осложнялось никакими публично-правовыми коннотациями. Наличие у лица auctoritas позволяло ему исключить из сферы хозяйственного господства любых неуправомоченных субъектов, в особенности чужаков (hostes), чем обеспечивалось непрерывность и неотъемлемость права собственности[411]. Для того, чтобы исключить потенциальную возможность перехода права собственности к чужакам (т.е. лицам, не принадлежавшим к семье и общине), например, путем завладения или узукапии, auctoritas собственника трактовалась как вечная (aeterna)[412].

Впрочем, в культурно-исторической ситуации, когда даже человек в принципе мог быть уподоблен вещи, действие auctoritas распространялось не только на объекты имущественных прав, но и на людей[413]. Отмеченные свойства предопределили трансформацию категории auctoritas в эпоху Империи. Уже Август в своих «Деяниях» писал, что с момента установления единовластного правления, имея potestas не больше, чем у других магистратов, он превосходил их принадлежавшей ему auctoritas[414]. Отсюда фактически следует, что императорская власть в Риме базировалась именно на праве верховной собственности на землю, причем вся территория империи (особенно такие ее провинции, как Египет) была приравнена к имуществу, находившемуся в личной собственности Августа.

Но особенно наглядным и осознанным представление о наличии у императора aeterna auctoritas над территорией империи стало в III в. н.э., когда сама эта последняя оказалась более, чем когда-либо подверженной нашествиям извне, со стороны тех, кого римлянам свойственно было считать чужаками и варварами. Недаром именно с конца III в. в юридической терминологии происходит слияние категорий possessio (ранее обозначавшее право владения) и dominium, с последующим полным вытеснением последней из непосредственного обихода и заменой ее термином proprietas212. Таким образом, основы формирования средневековой категории права феодальной собственности, предопределившей особенности развития феодальной западноевропейской государственности, были заложены еще в римском праве I—III вв.

Более того, право расщепленной собственности на землю лежало в основе традиционного правопорядка и традиционной государственности не только западных, но и восточных народов. Так, в Древней Индии, где право частной собственности было весьма развитым, оно соотносилось с другими формами права собственности, прежде всего общинной и государственной (царской). Индийская доктрина различала также категории собственности (обозначавшейся термином svarta) и держания (bhukti)213. Это вполне тождественно разграничению категорий: dominium — possessio — detentio (precario) в римском и средневековом западноевропейском праве. Примечательно, что и в Древней Индии царь также считался «господином земли», т.е. ее верховным собственником (см.: Законы Ману VIII, 3, 9), однако непосредственное хозяйственное господство

осуществлялось теми, у кого эта земля находилась в «производной собственности»214.

Естественно, что, будучи верховным собственником всего земельного фонда, правитель выступал в качестве непосредственного собственника тех земель, которые входили в царский фонд. Причем эти земли также могли передаваться частным лицам вместе с теми или иными имущественными правами (скажем, правом добывать соль и т.п.). Отметим, что аналогичным образом обстояло дело и в Древнем Эламе, где правители государства, передавая крупнейшим сановникам дворцовую землю в производную собственность, одновременно предоставляли им различного рода иммунитеты от налогов и

212

213

1896. S.90.

См.: Липшиц Е.Э. Право и суд в Византии IV — VIII вв. Л., 1976. С. 55.

См.: Jolly J. Recht und Sitte: Grundriss der Indo-Arischen Philogie und Altertumskunde. Strassburg,

214

См.: GopalL. On Feudal Polity in Ancient India // Journal of Indian History. 1963. Vol. 41, № 2. P. 40.

повинностей. По словам И.М. Дьяконова, предоставление иммунитетов владельцам государственных (дворцовых) земель получило весьма широкое распространение на Востоке, начиная с IX—VIII вв. до н.э.[415] Между тем наличие иммунитетов чаще всего сопутствует праву расщепленной собственности на землю, что позволяет нам сделать вывод об окончательном и практически повсеместном распространении данного института в восточном обществе указанной эпохи. Так, для той же Индии историки констатируют наличие двухуровневой иерархии собственности, а именно: собственности-суверенитета и производной (податной) собственности[416].

Таким образом, все приведенные выше фактические данные позволяют сделать вывод о том, что появление права собственности на землю не только предшествовало, но и выступало непосредственной предпосылкой возникновения государства, которое в традиционном обществе имела имущественно-правовую природу. Последующая эволюция государства его переход от традиционного к протосовременному, а затем и к современному типу, будучи рассмотрена в своем юридическом аспекте, представляет собой процесс постепенной «публицизации» государства, его трансформацию из частноправового в публично-правовой институт. Несмотря на это, следует подчеркнуть, что на протяжении всей своей истории государство оставалось юридическим в основе своей явлением, что свидетельстует о неизменности его правовой природы.

Данное обстоятельство, тем не менее, отнюдь не исключает исторического многообразия различных государств. Поэтому, во избежание односторонности и предвзятости выводов, возникает необходимость выявить во всем этом многообразии общие черты, которые объединяют между собой конкретные государства, стоящие на одной ступени эволюции. Необходимым условием для этого является создание типологии государств и применение этой типологии к конкретно-историческому материалу.

199

201

202

204

208

210

215

<< | >>
Источник: А.В. Поляков. ЭВОЛЮЦИЯ ГОСУДАРСТВА: СОЦИАЛЬНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ И ЮРИДИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ. Диссертация на соискание ученой степени доктора юридических наук. 0000. 0000

Еще по теме Правовая природа государства в традиционных обществах:

  1. Правовое государство, основные признаки. Соотношение государства правового и полицейского, тоталитарного - авторитарного и m.n. Гражданское общество, его свойства, структура. Личность, ее правовой статус. Общество рыночное - общество традиционное.
  2. В юридической литературе по истории государства и права сложилось представление о следующих основных чертах традиционного права и правовой культуры традиционных обществ:
  3. Вставьте пропущенное слово: «Традиционное общество, переходное общество, созревающее общество, общество, переживающее процесс сдвига - это ... подход к типологии государственности».
  4. 1.2. Деятельность Советского государства в сфере взаимодействия общества и природы
  5. Традиционное общество.
  6. 11.1 Сущность и историческая природа правового государства
  7. (История государства и права зарубежных стран — общественная историко-правовая наука. C исторической точки зрения она воссоздает картину конкретных исто- рическихсобытий, формирования государств, правовых систем общества начиная с древнейших времен
  8. Традиционное восточное общество и его потенции
  9. § 3. Смерть в системе ритуальных действий традиционных обществ
  10. Традиционные общества Африки
  11. ГЛАВА 2Сущность, происхождение и правовая природа государства
  12. Раздел 8 ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО И ГОСУДАРСТВО. ПРАВОВОЕ, СОЦИАЛЬНОЕ И СВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО
  13. Тема 24. Правовое государство и гражданское общество
  14. § 4. Гражданское общество и правовое государство
  15. Правовое государство и гражданское общество
  16. Тема 8. ПРАВОВОЕ ГОСУДАРСТВО И ГРАЖДАНСКОЕ ОБЩЕСТВО
  17. Тема 24. Правовое государство и гражданское общество
  18. Формы традиционных государств и их историческая специфика
  19. Сопротивление и приспособление традиционных исламских обществ в период колониализма