<<
>>

Глава 23 К ВОПРОСУ О ПОНЯТИЯХ И ДЕФИНИЦИЯХ В АДМІШИСТРАТИВНО-ПРАВОВОЙ ТЕОРИИ ИІ П’Лк'ШкТ

«Математики мыслят числами, а юристы понятиями»

Готфрид Вильгельм Лейбниц

Предлагаемые ниже рассуждения базируются на двух исходных посыл­ках, связанных с сущностью административного права.

Административное право (и это общепризнано) является «правом управления», «управлен­ческим правом», посредством которого устанавливаются и реализуются правовые режимы и инструменты, обеспечивающие правовой порядок в сфере деятельности исполнительной власти1. «Содержание всякой ис­полнительной власти, — еще в начале XX в. отмечал известный россий­ский полицеист В. Позефи, — правовая охрана, а всякая исполнительная власть — правоохранительная»[1190] [1191] [1192].

«Логический мостик» между этими двумя суждениями — понима­ние того, что качество и эффективность обеспечения правового порядка функционирования исполнительной власти, реализации ее правоохрани­тельной сущности, деятельности создающихся в рамках государственной администрации специализированных структур (правоохранительных ор­ганов) определяется многими факторами, среди которых одно из ведущих мест принадлежит четкости и ясности формулировок того, что такое пра- воохрана, каково содержание правоохранительной деятельности, кем и в каких формах она осуществляется.

Выработка таких формулировок осу­ществляется в рамках различных концепций, в том числе разрабатываемых в рамках науки административного права, а их закрепление — в нормах законодательства, в том числе административного.

В последние годы, в связи с возрастающим потоком научной и тех­нической информации, процессами интеграции, развитием междисци­плинарных исследований вновь акту ализировался интерес к проблемам формирования правовых терминосистем — организованной совокупности слов или словосочетаний, вербальных конструкций, являющихся точным обозначением определенных понятий, используемых в языке юридической науки и ее отраслей1.

Не менее важным стимулом является состояние зако­нодательства, те многочисленные противоречия и неточности форму лиро­вок нормативных предписаний, которые приводят к серьезным проблемам в правоприменении.

Понимая важность изучения лингвистических проблем терминоло­гии, полагаю необходимым отметить, что с точки зрения решения наме­тившихся проблем в языке административно-правовой науки и законода­тельства важно не столько уточнить, чем, например, термин отличается от понятия и что отражает дефиниция — смысл термина или объем понятия[1193] [1194], сколько наметить тот круг используемых в административно-правовой на­уке и законодательстве научных правовых абстракций — понятий, дефи­ниций, которые нуждаются в уточнении и конкретизации.

В контексте этих предварительных замечаний хочу представить ряд суждений, не претендуя на их бесспорность и исчерпывающее освещение затронутой проблемы.

1. Правовые понятия — это научные представления, возникающие в процессе осмысления субъектом научного творчества образа мира вообще, роли и места в нем правовой теории и практики. Краткое определение того или иного правового понятия, раскрывающее значимые, существенные ка­чественные признаки «скрытого» за ним явления или предмета, является дефиницией.

На общем фоне верного суждения о том. что «все правовые понятия можно рассматривать как конкретизации и рационализации идеи права»[1195], ошибочным считаю утверждение, что «каждое из них отражает какую-то акциденцию права...»[1196], т. е. случайное, несущественное в противополож­ность субстанциальному, или существенному. Разумеется, правовые поня­тия не равнозначны с точки зрения отражения сущностных характеристик права, поскольку не равнозначна их роль в построении объяснительных моделей и теоретических концептуализаций в понимании, толковании и реализации права. Однако большинство юридических понятий отражают именно субстанциональную характеристику' права, подтверждением чему' служат, например, такие правовые понятия, как свобода, равенство, собст­венность, правоспособность, деликтоспособность, ответственность, нака­зание и т.

д., и т. п., формирующие юридический каркас системы права в целом, ее отраслей и институтов.

Соответственно тому, где — в правовой науке или законодатель­стве — используются понятия и дефиниции, они могут носить научный (доктринальный) или законодательный (легальный) характер, причем со­ответствующие трактовки, суждения о том или ином явлении могут сов­падать или не совпадать, иметь или не иметь соответствующие аналоги в теории или в законодательстве. Практически во всех отраслях права суще­ствует значительное число доктринальных понятий и дефиниций, которые не имеют легального закрепления, например, понятие «правоохранитель­ная деятельность» широко используется в научной литературе, но его зако­нодательная дефиниция отсутствует.

2. Среди огромного числа феноменов социальной реальности, закре­пившихся в правовой теории и законодательстве в виде понятий и дефи­ниций, большинство, по мнению В.И. Крусса, по своей этимологии «юри­дически стерильны», т. е. заимствованы из тезауруса естественных и тех­нических наук и, в силу этого, остаются «чужеродными для юридического дискурса», представляя собой квазиправовые дефиниции1. По мнению ученого, «для юридического дискурса не чужеродны ...явления, феноме­ны и связи социальной части ноосферы (государственные, политические, семейные, корпоративные, экономические, культурные), по самой своей природе предполагающие юридизацию, имманентно тяготеющие к нор­мативно-правовому определению или традиционно воспринимаемые как естественно-правовые»[1197] [1198].

С такой постановкой вопроса нельзя согласиться хотя бы потому, что понятия и дефиниции, включенные в текст нормативно-правового акта, могут быть удачными или не удачными, точными или не точными, но не могут быть квазиправовыми, поскольку в этом случае весь нормативно­правовой акт становится квазиправовым, теряя свойство нормативности. Кроме того, нет и не может быть изначально очерченного круга явлений социальной реальности (если речь действительно идет о ее деятельност­ном, а не метафизическом понимании), «предполагающих юридизацию» или не предполагающих ее, иначе процессы правового регулирования пе­рестали бы развиваться соответственно развитию ноосферы как сферы взаимодействия природы и общества, в пределах которой разумная чело­веческая деятельность становится главным определяющим фактором раз­вития социума, формируя новые, требующие правовой регуляции, виды человеческой деятельности, связанные, например, с получением, учетом, хранением, использованием и защитой информации, в т.

ч. геномной, за­щитой населения от радиационной опасности, обеспечением транспорт­ной безопасности и т. д.

3. Многообразие сфер жизнедеятельности человека и отражающих это многообразие понятий, как традиционно используемых в юриспруденции, так и вовлекаемых в ее понятийный аппарат посредством «селекционного» отбора в силу значимости этих понятий для правового регулирования или необходимости выхода юридических исследований в иные области науч­ного знания, приводит к расширению практики использования отраслевой, специальной, узкопрофессиональной терминологии в научных исследова­ниях и законодательстве. Зго становится серьезной проблемой с точки зре­ния осмысления и точности используемых словосочетаний и дефиниций, включаемых в тексты нормативных актов.

«Заимствование» понятий и их адаптация к предмету правового регу­лирования характерны для всех отраслей права, но лидером, очевидно, явля­ется административное право, нормы которого обеспечивают нормирован­ность функционирования практически всех сфер жизнедеятельности госу­дарства и общества, проникают в такие срезы общественных отношений, до которых не могут «дотянуться» нормы других отраслей законодательства[1199]. Зго порождает объективную необходимость оперирования значительным числом общеюридических, специальных и узкопрофессиональных понятий, отражающих сущность самых различных объектов, явлений, процессов, по­падающих в сферу административно-правовой регуляции.

Затруднительно дать даже приблизительный перечень понятий, «при­шедших» в административное право из других отраслей права, из полито­логии и социологии, конфликтологии и медицины, географии и информа­тики, теории управления и теории безопасности, военного дела и экономи­ки, и «получивших прописку» в законодательных актах, в т.ч. в КоАП РФ (например, понятия «ВИЧ-инфекция» и «венерическая болезнь» в ст. 6.1; «пестициды» в ст. 8.3; «внутренние морские воды», «территориальное море», «континентальный шельф» в ст. 8.17, 8.18, 8.19; «пожарная безо­пасность» в ст.

8.32; «внебюджетный фонд» в ст. 15.10; «бухгалтерский учет и бухгалтерская отчетность» в ст. 15.11 и т. д.) или в тематическом законодательстве (например, понятия «оружие», «огнестрельное оружие», «холодное оружие», «метательное оружие», «пневматическое оружие»)1.

Как видим, специфика административно-правового регулирования, охватывающего различные сферы человеческой жизнедеятельности, за­частую требует от законодателя не только использования специальных терминов и понятий, но и разъяснения их смысла в тексте нормативного правового акта. В этой связи представляется сомнительным утверждение о том, что «определения... в законодательстве являются ненужными»[1200] [1201]. Дефекты легальных дефиниций, многие из которых, как, например, связан­ные с обеспечением транспортной безопасности, «вызывают непонимание в научном сообществе»[1202], не являются основанием для их исключения из текстов нормативно-правовых актов. Просто не следует забывать, что «де­финиции — это своеобразные научные изобретения, которые необходимо изыскивать, доказывать, добиваться их признания»[1203]. Это значит, что по­явлению дефиниций в законодательных актах должно предшествовать их теоретическое конструирование, а уже имеющиеся определения, в слу чае необходимости, — подвергаться критическому научному анализу для вы­явления и устранения пробелов, противоречий и неточностей.

Так, в ст. 1 ранее действовавшего Водного кодекса РФ содержались из­быточные в своей очевидности определения понятий «вода» («химическое соединение водорода и кислорода, существующее в жидком, твердом и газо­образном состояниях») и «воды» (вся вода, находящаяся в водных объектах»)[1204]. В новом Водном кодексе[1205] эти дефиниции отсутствуют, ряд не очень удачных определений (например, «водный объект») заметно улучшен, а общее число определений сократилось с 31 до 19. Иначе обстоит дело в Законе «О пожар­ной безопасности»: выдержав более 30 редакций, он сохранил в неизменном виде тривиальное и в силу этого избыточное определение пожара — «некон­тролируемое горение, причиняющее материальный ущерб, вред жизни и здо­ровью граждан, интересам общества и государства» (ст.

I)[1206].

Избыточные дефиниции также вредны, как и их отсутствие там. где это необходимо. Федеральный закон «О полиции»[1207] — один из образцов «ску­пости» законодателя в части определения важнейших понятий, связанных с реализацией полномочий полиции, а также с определением самой поли­ции, и его «щедрости» в части насыщения текста оценочными понятиями. Из всего многообразия предлагаемых научным сообществом определений полиции законодатель выбрал самую аморфную и невнятную, установив в

ч. 1 ст. 4 Закона, что полиция является составной частью единой центра­лизованной системы федерального органа исполнительной власти в сфере внутренних дел, лишив ее и организационной самостоятельности, и стату ­са органа исполнительной власти. В нарушение принципов организации управления и распределения персональной ответственности руководство полицией возложено на разных субъектов: и на руководителя органа внут­ренних дел, и на руководителей полиции (ч. 3 ст. 4)

Определив основные направления деятельности полиции, законо­датель, в отсутствие качественных доктринальных определений, не ввел легальную дефиницию такого понятия, как «обеспечение правопорядка в общественных местах» (и. 6 ч. 1 ст. 2), не уточнил круг лиц, разыскивае­мых полицией (и. 4 ч. 1 ст. 2); не разъясняя сути ряда понятий, возложил на полицию обязанности «участвовать в...» обеспечении режима военного и чрезвычайного положения (и. 29 ч. 1 ст. 12), обеспечении авиационной безопасности (и. 33 ч. 1 ст. 12), «оказывать содействие...» органам здраво­охранения (и. 35 ч. 1 ст. 12), государственным и муниципальным органам, депутатам...(п. 36 ч. 1 ст. 12).

Пункт 6 ч. 1 ст. 12 Закона «О полиции» предусматривает обязанность полиции совместно с организаторами публичных мероприятий обеспе­чивать общественный порядок и безопасность граждан либо оказывать в этих вопросах содействие организаторам массовых мероприятий. Эта. казалось бы, безобидная юридическая конструкция фактически содержит технико-юридическую ловушку: при отсутствии легального толкования понятий «обеспечение безопасности граждан и общественного порядка» и «содействие в обеспечении безопасности граждан и общественного по­рядка» любые действия уполномоченных субъектов, перечисленных в и. 6 ч. 1 ст. 12 Закона «О полиции», в ч. 3 ст. 5 Закона «О собраниях...», при желании можно трактовать либо как надлежащее, либо как ненадлежащее выполнение ими своих обязанностей.

Проблемы правоприменения могут возникать и в связи с неточностью использования в тексте нормативного акта тех или иных юридических конструкций. Например, в соответствии с и. 3 ч. 4 ст. 5 Федерального зако­на «О собраниях, митингах, демонстрациях, шествиях и пикетированиях»1 организаторы публичного мероприятия обязаны «обеспечивать в пределах своей компетенции общественный порядок и безопасность граждан...». Правовая неопределенность этого требования очевидна, поскольку ни один нормативный акт не раскрывает понятие «компетенция в сфере обес­печения общественного порядка» таких организаторов публичных меро­приятий, как, например, гражданин Российской Федерации, политическая партия, другие общественные объединения и религиозные объединения, их региональные отделения и иные структурные подразделения, перечис­ленные в ч. 1 ст. 5 Закона «О собраниях...».

4. Далеко не все дефекты понятий и дефиниций, которые присутст­вуют в законодательстве, вызваны «злой волей» законодателя, поскольку уровень нормативного правового акта в целом, в том числе его дефини­тивной части, отражает уровень теоретических знаний и представлений о предметах, явлениях, процессах, ставших предметом правового регулиро­вания. Поэтому существующий «дефинитивный хаос»[1208] [1209] во многом предо­пределен отставанием правовой теории, отраслевых доктрин от современ­ной действительности правового регулирования. Применительно к адми­нистративному праву можно говорить не просто об отставании теории от практики, а об определенном «доктринальном хаосе».

Трудно признать нормальным отсутствие в административно-правовой науке совпадающих трактовок таких фундаментальных понятий, как «ис­полнительная власть», «государственное управление», «административная юстиция», «административное судопроизводство», «административная от­ветственность», «административная процедура», а также сформировавших­ся научных представлений о сущности контроля и надзора в деятельности публичной администрации, сущности, содержании и субъектах правоохра­нительной деятельности, специфических признаках правоохранительной службы, и многих иных понятий, на базе которых строится и развивается административное право как наука, отрасль законодательства и учебная дис­циплина. Не случайно поэтому нормативно-правовые акты, в которых фигу­рируют некоторые из этих понятий, подвергаются критике научным сообще­ством. Не случайно и то, что в последние годы заметно повысился интерес административистов не только к понятийном}7 строю своей науки, но и к осмыслению перспектив консолидации доктринальных суждений о праве и их легальных интерпретаций в нормативно-правовых актах1.

Этот интерес продиктован очевидной практической значимостью со­вершенствования научной обоснованности административного законода­тельства. поскольку доктринальные и легальные правовые понятия нахо­дятся в системной взаимосвязи и взаимозависимости, обусловливающих трансформацию, переход доктринальных суждений в легальные дефини­ции и наоборот. Этот переход — своеобразный «связующий мостик между правовой доктриной и положительным правом»[1210] [1211], поскольку чем детальнее разработаны научные правовые понятия, тем больше вероятность их за­крепления в текстах нормативно-правовых актов.

5. Доктринальные суждения о праве представлены различными фор­мами внешнего выражения: концепциями, учениями, теориями, отражаю­щими процесс и результат выдвижения и обоснования научных идей, взгля­дов, гипотез, представлений о сущности права, его взаимосвязи с иными явлениями окружающего нас мира. Эти формы в своем общем смысловом значении весьма близки друг другу, поскольку с той или иной степенью полноты и фундаментальности с помощью различных познавательных средств (принципы, понятия, конструкции, термины) и логико-гносеоло­гических процедур (анализ и синтез, абдукция и дедукция) формируют аб­страктну то (мыслительну ю) модель позитивного права.

Эта модель и представляет собой доктрину права — обобщенное поня­тие. которым охватывается все совокупность юридико-научных трактовок и суждений о позитивном праве, в рамках которых разрабатываются и обосно­вываются юридико-познавательные формы познания права и правовых яв­лений. принципы, понятия, термины, констру кции. способы, средства, прие­мы понимания и толкования позитивного права: его источников, системы, структу ры, действия и применения, нарушения и восстановления.

Далеко не все суждения о праве, формирующиеся в рамках раз­личных концепций, учений, теорий, могут считаться доктринальными. Доктринально сть трактовкам и суждениям о позитивном праве придает их признанность государством и юридическим сообществом в качестве согласованной и доминирующей в конкретный исторический период си­стемы взглядов на правовую реальность, приоритеты, принципы, фор­мы, средства и методы правового регулирования общественных отноше­ний. Признанность доктрины юридическим сообществом обеспечивает упорядоченность противоречивого, нередко хаотичного эмпирического материала о праве в интересах придания ему целостного и внутренне со­гласованного характера и формирования ретроспективной, действующей или прогностической юридико-логической модели позитивного права. Признанность юридической доктрины государством обеспечивает вопло­щение образующих ее теоретических конструкций в юридическую состав­ляющую государственной политики, в текущее законодательство, в норма­тивное и казуальное легальное толкование норм права.

В силу отмеченных обстоятельств доктрина, являясь одной из дви­жущих сил восходящего от поколения к поколению диахронического про­цесса накопления и усвоения социально-нормативной информации, не только отражает право, но и активно участвует в процессе его создания и осуществления независимо от того, признается она или не признается официальным источником права[1212].

Если учесть, что многочисленные предложения научного сообщества по проблемам административной реформы, формированию администра­тивных судов, совершенствования текущего законодательства в большей своей части остаются невостребованными, а перспективной и непротиво­речивой юридико-логической модели развития административного права нет, речь пока следует вести скорее не о доктрине административного пра­ва или отдельных его институтов, а о необходимости ее формирования, о необходимости скрупулезного отбора тех идей, взглядов, форм и методов правового регулирования, которые обеспечивают позитивное развитие административного права, повышение эффективности государственного управления, в том числе в сфере обеспечения правопорядка.

В этой связи следует обратить внимание на устранение определенного разрыва в преемственности административно-правового знания. Так, из нау­ки административного права «испарились» такие проблемы, как «гражданин и аппарат управления», «участие общественности в государственном управ­лении», активно исследовавшиеся в прошлые годы1. В федеральном и реги­ональном законодательстве за редким исключением[1213] [1214] практически нет норм, направленных на обеспечение возможности «позитивного», «повседневно­го» и «равноправного» участия граждан в деятельности органов исполни­тельной власти. Все это тем более странно, что именно в России еще в XIX в. были сформулированы идеи об участии граждан в управлении государством[1215], сформировалась концепция «активного гражданства» А.И. Елистратова[1216].

Преемственность научного знания не тождественна механическому переносу в день сегодняшний всех идей и теорий, сформировавшихся за долгую историю развития современного административного права, бе­рущего свое начало еще в рамках камералистики и полицейского права. Полагаю, что следует определиться с теми экзотическими, на мой взгляд, идеями, в основе которых попытки реанимировать полицейское право как самостоятельную отрасль права или подотрасль административного права[1217], представить современное административное право как совокуп­ность норм, в частности, «определяющих формы и процедуры полицей­ской и фискальной деятельности государства, закрепляющих перечень административных проступков и устанавливающих меры ответственности за них»[1218], свести его к осуществлению правового регулирования исключи­тельно посредством императивных методов, «опирающихся на силовые структуры государства и меры государственного принуждения»[1219].

За подобными высказываниями, попытками доказать, что поли­цейскими органами являются не только МВД России, но и ФТС России,

ФСБ России, ФСО России, природоохранные органы (Росприроднадзор, Ростехнадзор, Россельхознадзор»)1, лично я вижу в большей степени стремление к оригинальности, за которым забывается, что нельзя вступить в одну и ту же реку дважды, и едва ли целесообразно реанимировать то, что когда-то уже считалось «уродливым наростом в системе права»[1220] [1221] [1222].

Альтернативой подобным теоретическим конструкциям должна стать адаптированная к потребностям государственного управления в сфере обеспечения правопорядка административно-правовая теоретическая мо­дель правоохранительной деятельности, раскрывающая содержание и фор­мы деятельности государственной администрации в сфере охраны права. Отсутствие такой модели сдерживает формирование законодательства, за­крепляющего перечень субъектов правоохраны (правоохранительных орга­нов) и их административно-правовой статус, регламентирующего вопросы правоохранительной службы, участия граждан и иных институтов граждан­ского общества в обеспечении общественного порядка и безопасности.

6. Наряду с юридическими доктринами как некими абстрактными мо­делями позитивного права, отражающими, по Л.И. Петражицкому. «право принятых в науке мнений» (communis doctomm opinion)’, существуют и государственные доктрины, которые являются официальными политиче­скими документами (актами), формирующими доктринально-концепту­альные основы государственной политики в различных сферах жизнедея­тельности общества. Положение дел с такого рода документами[1223], к числу которых в последнее время добавились «концепции», «стратегии», «ос­новные направления политики», «национальные проекты», «программы» (президентские, федеральные, федеральные целевые, государственные, ве­домственные целевые, специальные)[1224], иначе как правовым хаосам назвать трудно, поскольку на фоне увеличения их числа не повышается уровень требований к форме, содержанию и функциональному назначению соот­ветствующих документов:

— они не соотносятся друг с другом, и понять, почему в одном слу­чае принята доктрина, в другом — концепция, а в третьем — стратегия, невозможно;

— нет общепринятого порядка утверждения и введения в дейст­вие этих документов: они могу т быть одобрены или утверждены Указом Президента РФ, либо просто утверждены им без издания специального акта; утверждены распоряжением или Постановлением Правительства РФ, одобрены им, причем в тексте документа и распоряжении (постановлении) могут называться различные формы юридического санкционирования;

— принимаемые на уровне федеральных ведомств близкие по содер­жанию доку менты могут носить разное название (концепция, программа) и вводится в действие (утверждаться, одобряться) различными актами (приказами, распоряжениями, решениями коллегий).

Обращает на себя внимание и то, что из процесса разработки и ут­верждения стратегических, программных документов доктринального уровня, ориентированных на обеспечение национальной безопасности, практически исключен парламент, а ведь это и законодательный, и пред­ставительный орган государственной власти.

На первый взгляд, отмеченные выше нюансы создания доктринальных документов не столь и существенны и касаются в первую очередь технико- юридических моментов. На самом деле подобное положение не только нару­шает правила законодательной техники, процедуры подготовки и утвержде­ния актов управления, но и препятствует нормальному функционированию публично-правовых институтов власти, в первую очередь исполнительной власти, вынуждая должностных лиц аппарата управления заниматься подго­товкой документов с названиями «неясной этимологии».

В последнее время к имеющимся видам «стратегически ориентиро­ванных» актов «неясной этимологии» добавились так называемые «дорож­ные карты». Как вытекает из ряда нормативно-правовых актов федераль­ного и регионального уровня «дорожные карты» — это планы решения тех или иных задач, в том числе в сфере государственного и му ниципального управления1, экономики и бизнеса[1225] [1226]. Возникает вопрос: зачем традицион­ные алгоритмизированные методы административно-правового нормиро­вания (стратегические, текущие и перспективные планы) называть новыми терминами, не разъясняя их сути?

Порой складывается впечатление, что в сфере публичного управления, административно-правового регулирования в силу различных причин воз­никает мода на тот или иной термин, понятие, организационно-правовую форму, порождая у руководителей различных структур — от федерального министерства до муниципального образования — трудно подавляемое же­лание соответствовать ей. Все это, в сочетании с дефектами законодатель­ных дефиниций, таит в себе опасность подмены внутреннего содержания административно-правового регулирования внешней респектабельностью принимаемых решений.

Учитывая, что в России на законодательном уровне предусмотрено при­нятие лишь одной доктрины (ст. 83 Конституции РФ относит к полномочиям Президента принятие военной доктрины), может быть, до принятия феде­рального закона «О нормативных правовых актах в Российской Федерации», концепция которого в мае 2012 г. обсуждалась в Институте законодательст­ва и сравнительного правоведения при Правительстве РФ[1227], целесообразно установить своеобразный мораторий на принятие органами государствен­ной администрации различных актов с экзотическими названиями.

<< | >>
Источник: Аврутин Ю.Е.. Избранные труды. О государстве и государственной власти, законности и правопорядке, публичном управлении и администра­тивном праве. 2017

Еще по теме Глава 23 К ВОПРОСУ О ПОНЯТИЯХ И ДЕФИНИЦИЯХ В АДМІШИСТРАТИВНО-ПРАВОВОЙ ТЕОРИИ ИІ П’Лк'ШкТ:

  1. Учебный материал состоит из пяти частей: общеметодологических вопросов теории государства и права, общего учения о государстве, теории права, теории правового поведения и теории правового государства ка
  2. ГЛАВА 2 Вопросы применения легальных дефиниций в отдельных отраслях права и юридической практике
  3. § 1. К вопросу о дефиниции моральных ценностей
  4. Понятие как форма мышления. Дефиниции понятий
  5. Дефиниции понятий, закрепляемые актами судебной власти
  6. ВОПРОС 34 Понятие и правовое регулирование административно-правовых режимов.
  7. Приложение 1 Методические рекомендации по использованию дефиниций в нормативных правовых актах
  8. ВОПРОС 39 Правовые основы, понятие и содержание административно-правового режима выезда из РФ и въезда в РФ
  9. Вопрос 3. Понятие и элементы механизма правового регулирования
  10. Глава 23 Политические и правовые теории XX в.
  11. Глава 23 Политические и правовые теории XX в.
  12. Вопрос 3. Понятие и признаки правового государства
  13. Анализ приведенной дефиниции показывает, что автор настаивает на определении сущности франчайзинга через понятие «деятельность».
  14. ВОПРОС 4 Понятие и структура административно-правовой нормы. Формы реализации административно-правовых норм
  15. Вопрос 3. Понятие, структура и виды правовой культуры