<<
>>

§ 2. обяЗАтеЛьстВА, ВоЗНикАющие ВсЛеДстВие НеосНоВАтеЛьНого обогАщеНия (пРиобРетеНия иЛи сбеРежеНия иМущестВА), В отечестВеННоМ гРАжДАНскоМ пРАВе соВетского ВРеМеНи обязательства, возникающие вследствие неосновательного обогащения, по гражданскому кодексу РсФсР 1922 г.

Результатом Октябрьской революции 1917 г. стала коренная ломка

всего жизненного уклада страны, и в первую очередь экономических

отношений. В период военного коммунизма «уничтожались основы и рыночной экономики, и существования необходимого для нее раз­витого и совершенного гражданского законодательства.1 Но когда полная экономическая разруха заставила прибегнуть к «новой эко­номической политике» (НЭПу) и возродить на время в ограниченных пределах рыночное производство и частную торговлю, потребовалось

и соответствующее гражданское законодательство — гражданский ко­декс», — пишет А.Л.

Маковский [572] [573].

Следуя указаниям В.И. Ленина, при составлении проекта первого советского гражданского кодекса его главный разработчик А.Г. Гойх- барг руководствовался целью «выработать кодекс, считаясь с нашими условиями, в тех пределах, очень ограниченных, в которых у нас могут

быть допущены гражданские отношения и частно-гражданский обо-

рот»[574].

Для этого, как пишет А.Л. Маковский, в Гражданский кодекс

РСФСР 1922 г. (далее — ГК 1922 г.)[575] было включено более 20 статей,

содержавших нормы, «которые закрепляли в руках государства «ко­мандные высоты» в экономике и ставили под его контроль частнока­питалистический оборот»[576].

В то же время основной массив норм ГК 1922 г. посвящен тради­ционным институтам гражданского права. Т.Е. Новицкая справедливо отмечает, что «за долгие столетия существования гражданского права некоторые его положения стали частью правовой культуры, и без опре­деления сделки, купли-продажи, мены ни один кодекс уже не может обойтись»1. Поэтому в целом ГК 1922 г., несмотря на революционные заявления о разрыве с прошлым, остался в рамках континентальной правовой традиции, сохранив генетическую связь с исторически род­ственными «буржуазными» западно-европейскими кодексами[577] [578].

Связь эта была обеспечена и тем, что, как уже указывалось выше, при состав­лении проекта ГК 1922 г. широко, хотя это по понятным причинам не афишировалось, использовался текст дореволюционного проекта

российского Гражданского уложения, учитывающего передовой опыт

западных частноправовых кодификаций.

Вместе с тем социалистический характер ГК 1922 г., безусловно, проявился не только в виде вкраплений норм, прямо чуждых духу

частного права, но и посредством модификации классических граж­данско-правовых институтов, в большей или меньшей степени скор­ректированных с позиций советского правосознания. Примером такой «тонкой настройки» являются и нормы ГК 1922 г. об обязательствах из неосновательного обогащения. Причем это обстоятельство пред­ставляет интерес не только в историческом аспекте, поскольку многие результаты этой «тонкой настройки» закрепились в отечественном за­конодательстве столь прочно, что их, как будет показано ниже, можно обнаружить и в действующем ГК РФ.

В ст. 106 ГК 1922 г. впервые в отечественном законодательстве не­основательное обогащение было указано в качестве самостоятельного

основания возникновения обязательств наряду с договором и причи­нением вреда.

Сами же положения о неосновательном обогащении были по­мещены в предпоследнюю главу части «Обязательственное пра­во» ГК 1922 г., перед нормами об обязательствах, возникающих

вследствие причинения вреда. Таким образом, кондикционные обя­зательства в ГК 1922 г., вслед за ГГУ и ШОЗ, сформировались в са­мостоятельный правовой институт наряду с договорными и деликт­ными обязательствами. Глава XII («Обязательства, возникающие вследствие неосновательного обогащения») включала четыре статьи (ст. 399-402).

В ст. 399 ГК 1922 г. была закреплена общая норма об обязанности

возврата неосновательного обогащения: «Обогатившийся за счет дру­гого без достаточного установленного законом или договором основания обязан возвратить неосновательно полученное. Обязанность возврата

наступает и тогда, когда основание обогащения отпадет впоследствии».

Формулировка ст. 399 ГК 1922 г., на первый взгляд повторяющая

аналогичные положения § 812 ГГУ и ст. 62 ШОЗ, отличается от них

характеристикой основания, в отсутствие которого обогащение под­лежит возврату. Если в германском и швейцарском законах речь идет соответственно о «законном (правовом)» и «действительном» осно­вании, то ст. 399 ГК 1922 г. говорит о «достаточном установленном

законом или договором основании»1.

А.Г. Гойхбарг писал, что определение неосновательного обо­гащения в ст. 399 ГК 1922 г., «в сущности говоря, весьма широко

и может подать повод к чересчур широкому применению на прак­тике этого обязательства», но при этом он отмечал, что и опреде­ление, использующее формулировку «обогащение без правового основания», даваемое иностранными законодательствами, тоже

в сущности неверно[579] [580].

Полемизировавший с ним по этому вопросу М.А. Гурвич видел в упомянутой особенности нормы ст. 399 преимущество ГК 1922 г. перед иностранными законодательствами[581]. Заостряя внимание на при­знаке «достаточности основания», он констатировал, что советскому закону в отличие от ГГУ и ШОЗ, знающих лишь один вид неоснова­тельности обогащения — абсолютное отсутствие правового основания (к каковому приравнивается неосуществление или отпадение такого основания впоследствии), известен и другой вид неосновательности —

недостаточность основания, установленного законом или договором.

«По BGB, таким образом, одним из обязательных элементов факти­ческого состава неосновательного обогащения является отсутствие основания, полное его отсутствие. Если это требование не выполнено, если основание для имущественного перемещения ценности имеет­ся, то как бы ни слабо, ни малозначительно это основание ни было, фактсостав неосновательного обогащения не осуществлен, а потому нет и возможности применять связанные с ним общими правилами о неосновательном обогащении последствия». По ГК 1922 г. «лишь наличность достаточного основания обосновывает обогащение; отсюда

дальнейший вывод: обогащение, хотя и имеющее основание, но осно­вание недостаточное, должно быть признано неосновательным», — от­мечал М.А.

Гурвич1.

По мнению М.А. Гурвича, узкий подход к понятию неосновательно­сти вынудил германского законодателя в целом ряде случаев особыми

указаниями установить применение правил неосновательного обогаще­ния и тогда, когда неосновательности в смысле § 812 (т.е. полного отсут­ствия основания) вовсе нет[582] [583], в результате чего пределы рассматриваемого

института размываются, а попытки подвести под его действие случаи, ему чужеродные, ведут к уничтожению самого понятия неоснователь­ного обогащения, зафиксированного в законе. Формулировка же ст. 399

ГК 1922 г. позволяет охватить все эти случаи в рамках общей и единой формулы. Поэтому «то несоответствие, которое приходится констати­ровать между положениями закона и истинным действительным правом в случаях обоснованного по закону, но, тем не менее, неосновательно­го по своей правовой и хозяйственной сущности обогащения в ГГУ, в нашем Гражданском кодексе совершенно устранено», писал ученый[584].

М.А. Гурвич полагал, что достаточность основания обогащения

должна выясняться «путем сравнения ценности основания с ценностью оправдываемого им предоставления», поясняя, что «при этом сравне­нии, однако, может, а иногда и должна приниматься во внимание не всегда и не только экономическая ценность сравниваемых величин, но также их значение в других отношениях: социальном, культурном, политическом, моральном и т.д.». При этом ученый пояснял, что недо­статочность следует понимать лишь в смысле резкого несоответствия: «Незначительная разница в сравниваемых величинах, не говоря уже о той разнице, которая является в гражданском и, особенно, торговом обороте нормальной, не может влечь за собой по общему правилу признания перемещения (и следовательно, обогащения) неоснова- тельным»1.

Если исходить из концепции «достаточности основания», пред­ложенной М.А. Гурвичем, то институт кондикционных обязательств по ГК 1922 г. охватывает более широкий круг отношений в сравнении с германской и швейцарской кодификациями.

При этом нельзя не за­метить, что такой подход превращает ст. 399 ГК 1922 г. в «каучуковую» норму, оставляющую во многих случаях решение вопроса о том, воз­никло ли обязательство по возврату неосновательного обогащения, целиком на судейское усмотрение[585] [586].

Концепция М.А. Гурвича не получила поддержки среди советских цивилистов. Напротив, в дальнейшем ценность признака достаточно­сти основания была подвергнута сомнению в доктрине. Так, В.А. Ря- сенцев утверждал, что выражение «отсутствие достаточного основания» равнозначно выражению «отсутствие основания», и указывал, что правильнее было бы говорить об отсутствии правового основания[587]. В дальнейшем в Гражданском кодексе РСФСР 1964 г. признак доста­точности основания был исключен из определения рассматриваемых обязательств. В большинстве же работ советских цивилистов периода

действия ГК 1922 г. на упомянутой особенности нормы ст. 399 просто

не заострялось внимание[588].

Норма ст. 400 ГК 1922 г. была посвящена объему истребуемого по обязательству из неосновательного обогащения. В соответствии с ней «неосновательно обогатившийся обязан возвратить или возместить все доходы, которые он извлек или должен был извлечь из неосновательно по­лученного имущества с того времени, когда он узнал или должен был узнать о неосновательности обогащения». К этому же моменту ст. 400 ГК 1922 г. приурочивала и возникновение полной ответственности (а не толь­ко за умысел и грубую небрежность) неосновательно обогатившегося за произведенное или допущенное им ухудшение имущества. С другой

стороны, устанавливалось, что обогатившийся в свою очередь «вправе

требовать возмещения произведенных им необходимых затрат на имуще­ство с того времени, с которого он обязан возвратить доходы».

В работах советских цивилистов того времени подчеркивалось, что в соответствии со ст. 399 и 400 ГК 1922 г. возврату подлежит не остаток

имущества, имеющийся в наличии в момент, когда ответчику стало известно о неосновательности его получения, а то, что он первона­чально получил (приобрел или сберег), с присоединением доходов,

рассчитываемых по правилам ст.

400 ГК 1922 г.1 Этим данные нормы

отличаются от соответствующих положений ГГУ (абз. 3 § 818) и ШОЗ (ст. 64), ограничивающих объем истребуемого по кондикционному иску размером наличного обогащения, сохранившегося у ответчи­ка, или, если имущество, составившее неосновательное обогащение, отчуждено третьему лицу, полученного вместо него предоставления, стоимость которого может быть и ниже реальной стоимости неосно­вательно полученного (ср. также ст. 1380 ФГК).

Так, отмечая, что по германскому праву обогатившийся освобожда­ется от обязательства возврата, если полученная им ценность не только погибла, похищена, обесценилась и т.д., но и если полученное непро­изводительно потреблено в таких условиях, где такое потребление следует считать обычным (например, при повышении личных расходов обогатившегося, поскольку он исходил из предположения об увели­чении своих доходных источников в связи с этим обогащением, не­основательность которого выяснилась впоследствии), А.Е. Семенова

писала, что «в советском праве обогатившийся не вправе ссылаться на непроизводительное потребление обогащения; может ли он ссы­латься на гибель ценности — спорно»[589] [590].

А.Г. Гойхбарг также писал, что «в случае потребления, безразлично производительного или личного, обязанность возврата нормальной стоимости потребленного, кажется, несомненна, ибо даже в случае личного потребления обогатившийся сберег расходы, которые ему

необходимо было бы затратить на приобретение потребленного иму­щества». Если же неосновательно полученное отчуждено другому лицу за плату, то, по мнению А.Г. Гойхбарга, потерпевшему должна быть возвращена эта плата (если только она носит серьезный, а не фиктив­ный характер) — т.е. эквивалент стоимости отчужденного имущества. При безвозмездном отчуждении обогатившийся также обязан возме­стить потерпевшему нормальную стоимость отчужденного, «ибо и в этом случае отчудивший сберег расходы, которые ему пришлось бы затратить на приобретение такого же имущества для дарения», как отмечал ученый1.

Заметим, что § 822 ГГУ (как и ст. 1169 проекта кн. V ГУ 1913 г.) по-иному разрешает аналогичную ситуацию - если обогатившийся безвозмездно предоставит полученное третьему лицу, обязанность получателя к возврату неосновательного обогащения прекращается,

и надлежащим ответчиком по кондикционному иску становится это

третье лицо, которое должно возвратить безвозмездно полученное потерпевшему на тех же основаниях, как если бы оно само приобрело

имущество без правового основания.

Между прочим, в советской гражданско-правовой литературе вы­сказывалось мнение, что размер кондикционного требования все же

должен быть ограничен наличным обогащением в случаях, когда обо­гатившийся является недееспособным (малолетним, душевнобольным или слабоумным) и его обогащение произошло без посредства его

опекуна. Обосновывалась эта позиция тем, что возложение на недее­способного обязанности вернуть обогащение в полном размере шло бы вразрез с нормой ст. 405 ГК 1922 г., освобождавшей такое лицо

от ответственности за причиненный вред[591] [592].

Что касается доходов, извлеченных из неосновательно получен­ного, то, как мы видим, ст. 400 ГК 1922 г., по примеру западных за­конодательств (ср. ст. 1378 ФГК, абз. 2 § 820 ГГУ), ставила их возврат в зависимость от добросовестности обогатившегося (т.е. от его осве­домленности об отсутствии оснований для получения имущества). Нельзя, однако, не отметить одну весьма характерную особенность данной нормы советского закона. В соответствии с ней возврату под­лежат не только доходы, фактически извлеченные неосновательно обогатившимся, но и те доходы, которые он должен был извлечь, - что

в общем-то входит в противоречие с основной идеей института кон-

дикционных обязательств, преследующей цель возврата действительно полученного обогащения, а не предполагаемого в отличие от института

убытков, которые могут взыскиваться в виде упущенной выгоды1.

М.М. Агарков в отношении правила ст. 400 ГК 1922 г. о том, что при­обретатель отвечает за произведенное или допущенное им ухудшение неосновательно полученного имущества с момента, когда он узнал или должен был узнать о неосновательности обогащения (а до этого момента отвечает лишь за умысел и грубую небрежность), а также о праве приоб­ретателя требовать возмещения произведенных им необходимых затрат на имущество с того же момента, высказал мнение о том, что данная норма неудачна и не может иметь применения на практике. Мнение это вытекает из представления о том, что индивидуально-определенные вещи (в отношении которых только и можно говорить об их ухудшении и несении затрат на них) не могут быть предметом обязательства из не­основательного обогащения, поскольку для их истребования должен применяться не кондикционный, а виндикационный иск, в отношении которого имеются собственные правила о последствиях ухудшения

имущества или затратах на него (ст. 59 ГК 1922 г.)[593] [594].

Нужно отметить, что подход, согласно которому предметом кондик- ционного требования могут быть только вещи, определенные родовы­ми признаками, но не индивидуально-определенные, строго говоря,

основанный не на буквальном тексте закона, а на его ограничительном толковании, стал господствующим в советской цивилистике1 и продол­жает разделяться большинством современных отечественных авторов, что ведет к существенному и, на мой взгляд, неоправданному сужению

сферы применения института кондикционных обязательств в нашем праве (подробнее об этом см. ниже).

Статья 401 ГК 1922 г. гласила, что «не вправе требовать возврата уплаченного исполнивший обязательство, хотя бы лишенное исковой силы, но не являющееся недействительным в силу закона».

Процитированная норма следует классическому подходу, сложив­шемуся еще в римском праве и воспринятому всеми развитыми пра­вопорядками (ср. ч. 2 ст. 1235 ФГК, § 814 ГГУ, ст. 63 ШОЗ), согласно

которому так называемые натуральные обязательства, активной су­дебной защитой не обеспечиваемые, все же признаются правом. Как

отмечала А.Е. Семенова, «ст. 401, говоря об обязательствах, не яв­ляющихся недействительными в силу закона, но лишенных исковой

силы, тем самым, с одной стороны, примыкает к учению о натуральных обязательствах, с другой - к учению о том, что можно потерять право

на судебную защиту, не теряя материального права»[595] [596].

Комментируя ст. 401 ГК 1922 г., Я.М. Магазинер писал: «Судом нель­зя искать ни карточного долга, ни выигранного пари. Если же, однако, долг по игре или пари уплачен, то этот платеж нельзя рассматривать

как неосновательное обогащение получившего и требовать его обрат­но - коль скоро плативший видел в этом платеже исполнение своего обязательства. Не имеет значения, что оно лишено исковой силы, лишь

бы только закон не считал такое обязательство недействительным»[597].

Специальный случай применения общего правила ст. 401 был пред­усмотрен ст. 47 ГК 1922 г., в соответствии с которой уплаченное по тре­бованию, погашенному давностью, не может быть истребовано обратно,

хотя бы в момент уплаты должник и не знал об истечении давности.

Действие правил о возврате неосновательного обогащения на прак­тике было существенно ограниченным в трудовых отношениях. Суды

обычно отказывали в обратном взыскании с работника излишне вы­плаченных ему сумм заработной платы, а также пособий по временной нетрудоспособности (при условии, что переплата не была результатом злоупотреблений со стороны работника). Такой подход был закреплен сначала на уровне руководящих разъяснений высшей судебной инстан­ции, а затем и в ряде актов трудового законодательства[598].

Наконец, наиболее ярко расхождение норм советского закона с за­падными кодификациями проявилось в ст. 402 ГК 1922 г. В соответ­ствии с этой статьей «обогатившийся за счет другого лица, вследствие противозаконного или направленного в ущерб государству действия этого лица, обязан внести неосновательно полученное в доход государства».

В предыдущей главе настоящей работы было показано, что прак­тически все развитые западные правопорядки, следуя подходу, сло­жившемуся в римском праве, исключают возможность обратного истребования того, что было предоставлено с противозаконной или безнравственной целью, в тех случаях, когда подобная цель пресле­довалась не только получателем, но и самим лицом, совершившим такое предоставление (ср., например, абз. 1 § 817 ГГУ, ст. 66 ШОЗ). Другими словами, исходя из этого подхода лицо, за счет которого произошло обогащение, не может рассчитывать на кондикционный иск, если оно было не жертвой, а соучастником противозаконной или безнравственной сделки. Так, человек, исполнивший требования вы­могателей под влиянием угроз, имеет право на возврат переданного,

однако если речь идет о плате наемному убийце или взятке, то они

не могут быть потребованы обратно.

Безусловно, лицо, вступившее в недозволенные отношения и в рамках

этих отношений передавшее другой их стороне какое-либо имущество,

руководствуясь явно незаконными или безнравственными целями, не­достойно того, чтобы ему было предоставлено право на кондикцион- ный иск. Однако весьма сомнительным с точки зрения справедливости

и нравственности выглядит и оставление обогащения в руках приобре­тателя, преследовавшего такие же порицаемые правом цели.

Разработчики ГК 1922 г. избрали принципиально иной подход

к разрешению подобной ситуации - государство не просто закрывает

перед лицом, намеренно передавшим другому имущество по незакон­ному основанию, двери суда исходя из принципа nemo turpitudinem suam

allegans audiendus est («никто не приходит в суд с грязными руками»),

но и применяет санкцию конфискационной природы к приобрета- телю1. Как писал А.Г. Гойхбарг, язвительно критикуя подход «бур­жуазного» права[599] [600], «менее нарушает принципы гражданского права установление в данном случае своего рода наказания, чем оставление в руках беззаконно обогатившегося чужого имущества»[601]. Нельзя, прав­да, не отметить, как были расставлены акценты в ст. 402 ГК 1922 г. - в соответствии с ней взысканию в доход государства подлежали вы­годы, полученные в результате «противозаконного или направленного

в ущерб государству действия». Тем самым подчеркивался приоритет

государственных интересов перед интересами отдельных лиц в социа­листическом обществе.

Норма ст. 402 ГК 1922 г. конкретизировалась в других статьях Кодекса, предусматривающих отдельные случаи взыскания неосновательного

обогащения в доход государства (ст. 147, 149 и 150).

Статья 147 определяла последствия недействительности договора,

противозаконного или направленного к явному ущербу для государ­ства, устанавливая, что ни одна из сторон такого договора не вправе

требовать от другой возврата исполненного, которое взыскивается в доход государства как их неосновательное обогащение (так назы­ваемое недопущение реституции)1.

Некоторыми советскими цивилистами обоснованно подвергалось сомнению возникновение неосновательного обогащения в случаях,

когда недействительная сделка исполнена обеими сторонами и каж­дый из контрагентов получил за свое исполнение соответствующий эквивалент. Так, А.М. Винавер, критикуя норму ст. 147 ГК 1922 г., отмечал, что «при обоюдном исполнении договора, т.е. по получении обеими сторонами эквивалентно соответствующих благ, неоснова­тельное обогащение уже не имеет места, и отобранное у обеих сторон поступает в доход государства не по кондикционному принципу, а как штраф»[602] [603]. А.Е. Семенова также писала, что, «строго говоря, о взыс­кании неосновательного обогащения можно говорить только тогда, если одна из сторон не получила еще встречного удовлетворения; если же взаимные обязательства из противозаконной сделки выполнены, то тут нет обогащения в смысле ст. 399, так как стороны обменялись ценностями»1.

Такая мера, как взыскание неосновательного обогащения в доход государства, применялась не только к недействительным сделкам, обе стороны которых виновны в нарушении закона. Своеобразное по срав­нению с зарубежными законодательствами регулирование сложилось и в отношении сделок, лишь одна из сторон которых действовала не­добросовестно, в силу чего другая сторона оказывалась потерпевшей.

Так, ст. 149 ГК 1922 г. в качестве последствия недействительности договора, совершенного под влиянием обмана, насилия, угроз или вследствие злонамеренного соглашения представителя одной стороны с противной стороной, а также кабального договора[604] [605] предусматривала меру, которую принято называть односторонней реституцией. Устанав­ливалось, что потерпевшая сторона вправе требовать от контрагента возврата всего исполненного по договору, однако, в свою очередь, все ею полученное от последнего рассматривалось как неосновательное обогащение потерпевшей стороны, подлежащее взысканию в доход государства по правилу ст. 402 ГК 1922 г.[606]

Аналогичные правила были предусмотрены ст. 150 ГК 1922 г. для

ситуации, когда кабальный договор не признан недействительным,

а лишь расторгается на будущее время, — в этом случае потерпевшая

сторона вправе требовать от контрагента возврата того из исполненного ею, за что она к моменту расторжения договора не получила встречного удовлетворения. Однако если к тому моменту потерпевшая сторона получила больше, нежели предоставила контрагенту, то данная раз­ница подлежала взысканию в доход государства как неосновательное

обогащение в соответствии со ст. 402 ГК 1922 г.

Как видим, разработчиками ГК 1922 г. в рамках института обяза­тельств из неосновательного обогащения было изобретено совершенно новое для этого института правовое явление, не имеющее зарубежного аналога, - взыскание неосновательного обогащения в доход государ­ства, имеющее конфискационную природу. Между тем своеобразие этой санкции настолько отличает его от классического иска о воз­врате неосновательного обогащения (на самом деле здесь и никакого

возврата нет, имущество подлежит взысканию не в пользу лица, его

передавшего, а в пользу государства), что чуждость нормы ст. 402 ГК 1922 г. другим положениям главы Кодекса о неосновательном обога­щении стала очевидной. Как резонно отметил В.А. Рясенцев, неосно­вательное обогащение, предусмотренное ст. 402 ГК 1922 г., имеет иную юридическую природу, чем неосновательное обогащение по ст. 399

Кодекса, поэтому норму ст. 402 ГК 1922 г. следует исключить из гла­вы о неосновательном обогащении, оставив ее положения в статьях,

предусматривающих последствия недействительных сделок (что и было

впоследствии сделано законодателем).

Ссылки на нормы о неосновательном обогащении не было в стать­ях Кодекса, предусматривающих последствия исполнения договоров, недействительных ввиду недееспособности одной из сторон (ст. 148)1, вследствие несоблюдения установленной законом формы либо ввиду за­блуждения одной из сторон (ст. 151)[607] [608]. В соответствии с данными нормами каждая из сторон такого договора обязана возвратить другой все полу­ченное по нему (то, что в доктрине называют двусторонней реституцией).

По вопросу о том, каково соотношение последствий недействи­тельности сделок в виде двусторонней реституции и института неос­новательного обогащения, среди советских цивилистов того периода не было единства мнений.

Большинство авторов рассматривали получение исполнения по не­действительным сделкам как типичный случай возникновения обя­зательств из неосновательного обогащения. Однако одни из них квалифицировали в качестве кондикционного всякое обязательство

возвратить полученное по недействительной сделке (соответственно взаимные обязанности сторон по осуществлению реституции рассмат­ривались ими как два встречных обязательства из неосновательного обогащения)1. Другие считали, что если возврату по недействительной сделке подлежит индивидуально-определенная вещь, то это отношение опосредуется не кондикционным, а виндикационным иском. И лишь в случае передачи по недействительной сделке денег или иных вещей, определенных родовыми признаками, когда виндикация невозможна, возникает обязательство из неосновательного обогащения. Согласно

такому подходу в большинстве случаев при двусторонней реституции виндикационному требованию об истребовании индивидуально-опре­деленной вещи противостоит требование кондикционное о возврате уплаченной за нее суммы денег[609] [610].

Существовал и третий подход, сторонники которого отстаивали самостоятельную природу последствий недействительности сделок.

Например, А.Е. Семенова полагала, что последствия недействитель­ности договоров, ничтожных вследствие несоблюдения требуемой законом формы, и договоров, признанных недействительными ввиду заблуждения стороны, предусмотрены специальными правилами ст. 151 ГК 1922 г. и не подлежат регулированию нормами о неосновательном обогащении (из чего она делала вывод о небольшом практическом

значении одноименных обязательств в советском праве)[611].

Несмотря на то, что последний подход не был господствующим в период действия ГК 1922 г., именно он возобладал в следующей российской гражданской кодификации, где, как будет показано ниже, требования о возврате исполненного по недействительной сделке

(реституции) окончательно приобрели самостоятельный характер

и перестали рассматриваться в качестве кондикционных.

Итак, резюмируя, можно следующим образом охарактеризовать правовую регламентацию обязательств из неосновательного обога­щения, предложенную первым российским Гражданским кодексом.

1. В ГК 1922 г. впервые в отечественном праве различные случаи не­основательного обогащения были обобщены до уровня самостоятель­ного вида обязательств, выделенных в специальную гл. XII Кодекса.

В этой главе получила законодательное закрепление германская модель

генерального кондикционного иска. Нормы ГК 1922 г. об обязатель­ствах вследствие неосновательного обогащения испытали в большей степени влияние ГГУ, в меньшей степени — ШОЗ и ФГК; положе­ния проекта российского ГУ о возвращении недолжно полученного

при разработке ГК 1922 г. практически не были использованы.

2. В целом институт обязательств из неосновательного обогаще­ния в ГК 1922 г. сохранил свои черты, сформировавшиеся во времена римского права, и с этой точки зрения он вполне укладывается в кон­тинентальную частноправовую традицию. Вместе с тем институт кон-

дикционных обязательств в ГК 1922 г. по сравнению с зарубежными аналогами претерпел известную модификацию и был в той или иной

мере скорректирован с позиций социалистического правосознания. В результате отечественное правовое регулирование отношений по не­основательному обогащению приобрело ряд следующих особенностей,

сохранившихся в законодательстве по сей день:

(а) объем истребуемого по кондикционному иску не ограничен раз­мером так называемого наличного обогащения — т.е. обогащения, сохра­нившегося у ответчика к моменту, когда он узнал о неосновательности получения или сбережения им имущества. Возврату подлежит иму­щество в том размере, в котором оно было получено (с присоединением извлеченных из него доходов), факты безвозмездного отчуждения или добросовестной растраты полученного не принимаются во внимание;

(б) возврату наряду с неосновательно полученным имуществом

подлежат не только фактически извлеченные из него доходы, но и те доходы, которые приобретатель должен был извлечь;

(в) имущество, переданное во исполнение противозаконной сделки, не только не подлежит возврату недобросовестной стороне, виновной в соответствующем нарушении закона, но и взыскивается с другой сто­роны в доход государства в качестве неосновательного обогащения. 190

3. В ГК 1922 г. был сделан первый шаг к выделению в качестве само­стоятельного правового явления требований о возврате исполненного по недействительной сделке (реституции), что в дальнейшем привело к их отпочкованию от обязательств из неосновательного обогащения.

<< | >>
Источник: Новак Д.В.. Неосновательное обогащение в гражданском праве. 2010

Еще по теме § 2. обяЗАтеЛьстВА, ВоЗНикАющие ВсЛеДстВие НеосНоВАтеЛьНого обогАщеНия (пРиобРетеНия иЛи сбеРежеНия иМущестВА), В отечестВеННоМ гРАжДАНскоМ пРАВе соВетского ВРеМеНи обязательства, возникающие вследствие неосновательного обогащения, по гражданскому кодексу РсФсР 1922 г.:

  1. обязательства, возникающие вследствие неосновательного обогащения, по основам гражданского законодательства союза ссР и республик 1991 г.
  2. обязательства, возникающие из неосновательного приобретения или сбережения имущества, по гражданскому кодексу РсФсР 1964 г.
  3. § 1. НеосНоВАтеЛьНое (НеЗАкоННое) обогАщеНие В гРАжДАНскоМ пРАВе России ДосоВетского ВРеМеНи проявления идеи недопустимости неосновательного обогащения в русском обычном праве
  4. ГлаВа 3. неОснОВательнОе ОбОГащение В ОтечестВеннОм ГражданскОм праВе прОшлых лет
  5. Новак Д.В.. Неосновательное обогащение в гражданском праве.,2010., 2010
  6. Обязательства из неосновательного приобретения и сбережения имущества и возмещение вреда
  7. § 3. Обязательства из неосновательного обогащения
  8. содержание обязательств из неосновательного обогащения
  9. § 2. пРАВоотНоШеНия, поРожДАеМые НеосНоВАтеЛьНыМ обогАщеНиеМ субсидиарный характер кондикции как общей защитной меры. самостоятельное и второстепенное юридические значения факта неосновательного обогащения
  10. § 153. Обязательства из неосновательного обогащения (понятие и виды)