Бергсон

Сегодня мы будем говорить о том, как понимал философию Анри Бергсон (1859—1941). Бергсон начал свою философскую работу в пору наивысшего расцвета позитивизма. Как уже было сказано, по­зитивизм — это не только учение, но также — и прежде всего — некий дух, породивший целую эпоху.

Во-первых, вопреки всем утверждениям Конта, в эпоху Бергсо­на сложилась психология как позитивная наука, причем это проис­ходило разными путями и способами. Прежде всего, в психофизике Фехнера и Вебера впервые была выдвинута идея измерения психи­ческих состояний, хотя бы в отношении их интенсивности. Вундт расширил позитивное содержание психологии: из психофизики она превращается в физиологическую психологию, для которой главным стимулом стал тезис о психофизическом параллелизме. Далее, у того же Вундта, а также у англичан, возглавляемых Бейном, намечаются пути развития чистой психологии: ментальные состояния образуют множественность, в которой душевная жизнь конституируется путем ассоциации различных ментальных состояний.

Во-вторых, наряду с психологией, социология, в которой Конт видел социальную физику, принимает законченный позитивистский характер у двух учеников Конта: Дюркхейма и Леви-Брюля.

Философия как таковая развивается в духе времени. Во-первых, ученичество Бергсона пришлось на период расцвета сциентизма, ви­девшего в математике фундаментальную структуру мира и парадигму всякого познания. Во-вторых, наряду с этим возникает форма пози­тивизма, ощутимо отличного от позитивизма Конта. Герберт Спен­сер утверждает монистический и материалистический взгляд на мир: йечто абсолютно чуждое Конту, настаивавшему на том, что стрем­ление заключить весь мир в один-единственный закон или принцип есть химера. Спенсер, напротив, находит в монизме именно такой закон, дополненный идеей эволюции: мир есть переход от гомоген­ного к гетерогенному, который совершается путем эволюции. To был материалистический и эволюционистский монизм. В-третьих, происходит возрождение метафизики, причем в двух направлениях: как позиции по отношению к духовной реальности, составляющей фундамент ментальных состояний; и как утверждения абсолютной реальности по ту сторону всего феноменального, которая объявля­ется непознаваемой. To был агностицизм. Наконец, в-четвертых, имели место разрозненные течения, которые, тем не менее, оказа­лись чрезвычайно важными для того момента. Прежде всего, восста­навливается неокантианство у Ренувье: неокантианство в несколько лейбницевских тонах. Далее, начинают пробивать себе дорогу новые идеи, которым предстояло в свое время составить целую эпоху. C од­ной стороны, это идея контингентности законов природы (выдаю­щееся свершение Бутру); с другой стороны, это зарождавшаяся кри­тика наук, видевшая в научном факте нечто большее, чем простую констатацию (научный факт в его противоположности просто факту, как будут говорить позднее). Наконец, это направление в истории

' Сальпетриер — приют для престарелых и душевнобольных в Париже. — Прим. tlep.

философии и в интерпретации аристотелевской мысли, восходящее к Равессону: личности не слишком известной в философии, но ока­завшей на нее очень глубокое влияние.

Бергсон оказывается в этой сложной философской среде — вер­ный приверженец позитивистской и материалистической мысли, представленной прежде всего Эколь Нормаль, где он учился вместе с Дюркхеймом. Бергсон намеревался описать всецелый универсум в математических терминах, а для этого ему необходимо было подвер­гнуть «научному» анализу идею времени в ее точном приложении к последовательности множественных ментальных состояний. Таков исходный пункт его философии: анализ времени. И здесь, по словам самого Бергсона, его ожидал крах. Время позитивной науки — это время как «последовательность», в которой каждое ментальное со­стояние детерминировано другими состояниями. Углубившись в эту тему, Бергсон столкнулся со временем как чистой «длительностью», которая по своей сущности есть свобода. Дело в том, что, помимо научных фактов и как их основание, имеются непосредственные факты, или данные, сознания. Для Аристотеля объектом философии было сущее как таковое; для Канта им было нечто более конкретное: объект как таковой; для Конта — еще более конкретное: научный факт. Так вот, для Бергсона это непосредственно данный факт. На­учные факты не исчерпывают собой реальности.

Итак, рассмотрим бергсоновскую идею философии в три этапа:

1. Каково, с точки зрения Бергсона, происхождение философии.

2. Что такое философское знание само по себе.

3. Какова область философского знания.

видеть, предуготовлять. B конечном счете, Бергсон сохраняет эту мысль Конта. B самом деле: во-первых, жизненные потребности за­ставляют человека выбирать объекты познания. Во-вторых, чтобы иметь возможность ориентироваться среди этих объектов, человек обращает внимание на то, что в них есть самого прочного и устойчи­вого. В-третьих, он стремится познать устойчивые отношения между объектами, чтобы иметь возможность предвидеть TO, что с ними про­изойдет. Наконец, все эти конечные результаты, к которым приходит человек, он символизирует в формулах, которыми легко оперировать и которые представляют собой настоящие концентраты этого тяж­кого труда.

Ho философия для Бергсона есть нечто совсем иное. B одной краткой, типичной для него фразе Бергсон говорит, что философия рождается из сосредоточения мысли на основаниях чистой эмоции. Вопрос в том, чтобы Бергсон ответил нам, что такое это сосредоточе­ние и что такое чистая эмоция.

Всякая наука рождается, естественно, из сосредоточения мысли. Ho в науке это сосредоточение имеет очень специфический характер: это внимание к жизни, к ее нуждам. Именно им порождается тот тип познания, которомудал определение Конт. Бергсон, как мы видели, называет это «практикой». Ha первый взгляд, в этом пункте он сов­падает не только с Контом, но и с Аристотелем. Ho только на первый взгляд, потому что его понятие практики существенно отличается от соответствующего понятия у Аристотеля. Аристотель действительно говорил о техне в связи с происхождением науки (эпистеме) и фи­лософии; но Аристотель, говоря о техне, всегда имел в виду некое умение; наука же парит над практикой, понятой как жизненная пот­ребность. Практика приводит к науке, но только «приводит»; сама по себе наука есть нечто отличное от практики. Бергсон же говорит сов­сем о другом. Практика — это формальная и конститутивная состав­ная часть самой науки: сам научный разум есть практическое знание, практический разум. Стало быть, практика означает не греческий праксис, самодостаточное действие, а действие, сообразно которому Жизнь манипулирует вещами, чтобы приспособить их к своим внут­ренним нуждам. Наука — это не теория, а мысль о манипулируемой реальности.

Ho то сосредоточение мысли, из которого рождается философия, имеет совсем иную природу: оно есть движение, противоположное движению практики. Как говорит сам Бергсон, эта идея отнюдь не нова. Он приводит изречение Плотина, согласно которому «пойесис и праксис суть... ослабление теории (аоѲлѵеіа ѲешрІа^)». Ho между Бергсоном и Плотином пролегает фундаментальное различие.

B чем заключается эта операция? Ответом на этот вопрос станет лекция в целом. Ho для начала Бергсон укрепляет свою позицию пе­ред лицом двух важных идей.

Во-первых, это представление о том, что в первую очередь есть человек. B первую очередь человек есть не homo sapiens, а homo faber [«человек созидающий»]. Мы еще увидим, как именно понимает Бергсон «человека познающего», homo sapiens. Ho homo faber всегда первичен, потому что интеллект есть то, что нам дано как замени­тель инстинкта. A это не пустое дело. Homo faber наделил нас двумя вещами чрезвычайной важности: техникой и наукой, вводящими нас в самое существо той материи, которой манипулирует техника и ко­торую мыслит наука. И это сущностно важно.

Во-вторых, это идея социального измерения человека. Человек, и особенно homo faber, не живет в изоляции. Отсюда — его вторая ха­рактеристика: язык. Человек изначально есть homo loquax [«человек говорящий»]. И в силу этого человек входит в «ко-операцию» с дру­гими людьми. Для этого он упрощает свойства вещей и сводит их к Четкому абрису, выраженному в понятии, благодаря чему оказывает­ся способен сообщаться с другими людьми и манипулировать веща­ми.

Такое сосредоточение мысли как раз и опирается на ту эмоцию, которую Бергсон называет чистой. Сосредоточение мысли, свойс­твенное науке, опирается на предварительную эмоцию благоде­нствия и удовольствия, которое способна доставить нам наука. Ho в основании сосредоточения мысли, свойственного философии, ле­жит иная эмоция, которую способна доставить только философия: /д Joie₉ живая радость обладания реальностью. Вопреки утверждению ?экона, согласно которому нужно повелевать природой, подчиняясь ей, Бергсон утверждает, что миссия человека перед лицом приро­ды — не в повелевании и не в покорности, а просто в том, чтобы ус­тановить с ней отношения симпатии и товарищества, отношения ис­тинной дружбы, q>iXia. Вот что такое философия. Ho если для грека q>xXia была поисками истины, то для Бергсона она есть нечто гораздо более глубокое: это любовь, в которой мы сосуществуем с самой ре­альностью.

Итак, философия рождается в том обращении практической жизни к своим корням, к которому нас побуждает чистая любовь к реальности. B чем же состоит это философское знание? Таков наш второй вопрос.

II.