Философ не видит никакого таинства в рождении и смерти (39, с. 32); их чередование в этом мире есть только смешение и разделение элементов (В 52), а вовсе не рождение и смерть в традиционном понимании:

Ещё скажу тебе: изо всех смертных вещей ниу одной нет ни рожденья, Ии какой бы то ни было кончины от проклятой смерти,

A есть лишь смешение и разделение смешанных (элементов),

Люди же называют это "рождением"

(В 53;.

Таким образом, всякое существо есть вещь, выделившаяса на время из "суммы" наличных элементов, и на него распро­страняется то самое понятие вины, о котором говорил Анакси­мандр. Жизнь - это случайное сцепление частиц огня, воздуха (эфира), воДЬі и земли; смерть - это распадение, растворение ор­ганизма в природе, из которой затем "родится" новое существо:

Таким образом, поскольку они навыкли сращиваться в Одно из многого И, наоборот, образуют многое при распаде Одного,

Постольку они рождаются и жизненный век их нестоек,

Ho поскольку это непрерывное чередование никогда не прекращается, Постольку они есть всегда, неподвижные в круге

(В 68)

Всё идёт, всё возвращается: вечно вращается колесо бытия.

Всё умирает, всё вновь расцветает, вечно бежит год бытия.

Bce погибает, всё вновьустрояется; вечно строится тот же дом бы­тия.

Всё разлучается, всё снова друг друга приветствует: вечно остаётся верным себе колЬцо бытия, -

это уже Заратустра (85, с. 158). Что из всего этого следует? Прежде всего - очевидный пан­теизм: Космос и составляющие его формы не возникают из ни­чего; они творятся из всегда наличных элементов и разрешаются в них же под действием усилий двух "демиургов" (В 115) - по­зитивной Любви и негативной Ненависти, первая из которых действует в направлении Xaoc - Космос - СфаЙрос, а вторая в направлении Сфайрос - Космос - Хаос. Душа, испытавшая тягу к божественному, хочет успокоиться в безразличной неподвижно­сти Любви, то есть хочет, вопреки естественной эволюции Кос­моса, "прыгнуть" в СфайрОс и раствориться в нём.

Ho такой "большой скачок" представляется возможным лишь тогда, когда человек ясно осознаёт, что в его силах пре­одолеть наличную онтологию, с помощью высшего знания са­мостоятельно деформировать её и через открывшуюся лазейку ускользнуть ("утечь") в иное, "прокрасться в другое бытие" (85, с. 23). Именно на это позволяет надеяться мировоззрение Эмпе­докла, в границах которого бытие понимается по преимуществу не как объект познания, а как объект морально-эстетической и религиозной воли (101, с. 22). Человек может стать "противни­ком очевидности" (83, с. 250). Это и есть то знание, которое не добывается чувствами и умом, но которое есть результат взгля­да "оттуда", куда смогла "от всех удалиться" душа. Эта точка зрения на мир есть божественная позиция в отношении мира. Принятие этой точки зрения для Эмпедокла равносильно воз­вращению на исходную позицию (ср. с мотивом "высшее знание - воспоминание" у Платона (Федон 75). Такое знание даёт чело- векобогу главное право - право распоряжаться своей жизнью: "знать - значит владеть" (34, с. 119). У мудреца, равного богам, есть и возможность осуществить это право, то есть выйти из пульсйрующего Космоса, из вражды Вражды и Любви в спо­койную самодостаточность Сфайроса. Речь идёт, следовательно, о самостоятельном прекращении "переселений" души, однажды падшей в Космос.

Есть оракул Необходимости, древнее постановление богов,

Вечное, скреплённое, словно печатью, пространньши клятвами:

Если какой-нибудь демон осквернит свои члены кровью'по прегрешению И, следуя Ненависти, поклянётся преступной клятвой, - Из тех, кому досталасьвудел долговечная жизнь, - Тридцать тысяч лет скитаться ему вдали от блаженных,

Рождаясь с течением времени во всевозможных обличьях смертных, Сменяя мучительные пути жизни.

...По этому пути и я иду ныне, изгнанник от богов и скиталец,

Повинуясь бешеной Ненависти...

(В 115).

Om какой чести и сколь великой глубины счастья Мы пришли в эту закрытую сверху пещеру...

(В 119-120).

Эмпедокл, подобно Пифагору (ср.: 108, 14.2; 14.8), говорит о своих реинкарнациях:

Некогдаяуже был мальчиком и девочкой,

Кустом, птицей и выныривающей из моря немой рыбой

(В 117).

Знал ли он, что через Двадцать три столетия он явится миру под именем "Ницше"? Что та же рука примется расточать ту же медовую Жертву (ср.: Диог. VIII, 53; 85, с. 171)?

Тело могло также рассматриваться Эмпедоклом прямо как зло, поскольку оно связывает душу, принадлежа целиком к ми­ру-злу, миру-раздору. "Эмпедокл считал, что пространство во­круг нас полно зла..." (108, с. 180). Освободившись oF тела, ду­ша, вошедшая в Сфайрос Любви, освобождается и от зла Нена­висти, этой тяги к Хаосу. Более того, Ненависть уничтожается с уничтожением тела - органа её познания: для божественно чис­той души Ненависти не существует, она её не знает, она знает только Любовь. Если подобное познаётся через подобное (В 5) и Ненависть воспринимается лишь "злой Ненавистью" (В 522), то я могу победить Ненависть мира путём уничтожения Ненависти в самом себе. "Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она" (Дхаммапада 1.5).

Значит, можно говорить не только о личном, но и о вселен­ском значении добровольной смерти акрагантца. Человек, рас­сматриваемый как космический деятель, в своём высшем поло­жении - как бог-демиург, как единственный источник и гарант 72 космодицеи (ср.: 101, с. 84), человек может не просто улизнуть из мира, но преобразить его. Вот из этого исходя, Эмпедокл идсю физического развития мира ставит в связь с идеей совер­шенствования человека, космогонию объединяет с этикой (101, с. 89; ср. с. 23), создавая некую "психокосмическую онтологию" (101, с. 151). Мистериальный смысл самоубийства Эмпедокла состоит в очищении не только души от тела, но и универсума от зла.

Бегство Эмпедокла из Космоса, как видим, может быть осознано и как индивидуальное спасение самого философа, и как подвиг избавления мира от зла и несовершенства, как сооб­щение ему его идеального состояния. Это "иное" бытие, совер­шенный божественный Шар, этот утраченный дом высших душ можно вернуть с помощью очищения собственной природы OT Ненависти. A это значит - вернуть элементам их исходное со­стояние, нарушенное Враждой, то есть преодолеть Космос. Ha такое действие способна душа, открывшая Любовь, узнавшая, что "умопостигаемый" Сфайрос состоит из тех же элементов, что и "чувственный" Космос, но если первый - "парадигматиче­ски", то второй - "иконически" (как, например, всегда есть два Солнца: одно - архетипическое, другое - отражённое) (В 82; B 322). Поскольку творящей причиной умопостигаемого мира по­лагается Любовь, а творящей причиной чувственного мира - Не­нависть (В 82), постольку, уничтожив телесные условия прояв­ления Ненависти (а других-то поистине нет!), я очищаю (высво­бождаю) Любовь и сотворяю с её помощью идеальный мир. Космос, очищенный от Хаоса, выпускает из себя Сфайрос. Я - спаситель мира! Поэтому я должен убить своё тело, ибо иного способа уничтожения Ненависти я не знаю.

Вот в таком качестве является нам Эмпедокл; он признаёт, что мир может быть очищен от несовершенства и преобразован.

"Коронный номер Эмпедокла" (101, с. 52) имеет и "педаго­гический" смысл, показывая всякому желающему, как можно распорядиться собой, дабы стать при этом не только земным пеплом; но и небесным божеством. Пример жизни и смерти фи­лософа является теМ фактоМ, который, будучи адекватно осоз- нанныМ^уже* тем самым обожествляет душу. Цицерон утвер­ждал, что прочитавший об Эмпедокле может быть признан "уже не человеком; но богом" (108, A 27). Здесь просвечивает всё та же Кирилловская "педагогика": "Так хочу я сам умереть, чтобы вы, друзья, ради мёня ещё больше любили землю; и в землю хо­чу я опять обратиться, чтобы найти отдых у той, что меня роди­ла" (85, с. 53).

Итак, для божественного мудреца, уравнявшегося знанием с богами, становится насуЩным выход из Космоса, возвращение тела природе и вознесение души в Сфайрос.'Земное существо­вание для него превращается в приготовление к этому торжест­венному акту, который освещает из будущего всю оставшуюся мудрецу жизнь и сообщает этой жизни божественный смысл: "Я трепещу от божественных порывов" (85, с. 117). "Изгнанник от богов" возвращается на небо: "на собственных крыльях в собст­венные небеса" (85, с. 169). Шествие начинается на земле:

Друзья! Вы, что живёте в большом городе на берегах золотистого Акра-

ганта,

Ha самом Акрополе, радеющие о добрых делах,

Вы - почтенные гавани для чужестранцев, не ведающие худа,

Привет вам! A я - уже не человек, но бессмертный бог для вас - Шествую. Почитаемый всеми как положено,

Перевитыйлентами и зеленеющими венками:

Ими - едва лишь я прихожу в цветущие города - Почитают меня мужчины и женщины. Они следуют за мной - Тьмы и тьмы - чтобы выспросить, где тропа к пользе:

Одним нужны предсказания, другие по поводу болезней Всевозможных спрашивают, чтобы услышать целительное слово, Давноуже терзаемые тяжкими муками

(В 112).

Да что я напираю на это? Будто я делаю что-то важное,

Если превосхожу смертных, гибнущих от множестра напастей людей

(В 113).

Самообожествление сопровождается "доходящим до мании самообожанием" (101, с. 62; ср.: Дйог.' VIII, 66).