<<
>>

Каждый, кто сомневался в существовании Создателя, дол­жен был лишь пристально взглянуть в небеса.

В качестве эле­мента перехода к зрелой жизни гражданам 2440 года разреша­ли посмотреть в телескоп, так что они могли лично убе^чться в красоте и гармонии Божественной вселенной. Телескоп пре­кратил все старые теологические споры.

Он был «моральным оружием, которое обратило в прах все суеверия и фантомы, изводившие человеческую расу. Кажется, наш разум во?.рос пропорционально неизмеримому пространству, которое было открыто и исследовано зрением».19

Неудивительно, что, учитывая этот подход, наука получила главную роль в образовательной системе. Вместо того чтобы тратить впустую время, изучая мертвые языки, такие как латин­ский и греческий, студентам преподавали «полезные» предме­ты, такие как алгебра и физика, чтобы укрепить их силы сужде­ния и превратить их в просвещенных граждан. «Эта наука, —

148

Дэвид А. Уилсон

говорилось о физи ке,—изучаемая должным образом, освобож­дает нас от бесконечных ошибок и аморфной массы предубеж­дений, давая место чистому свету, который она проливает на все объекты».

Все, в чем вы нуждаетесь, — это ваша Богом данная совесть, ваши математические силы разума и ваше научное по­нимание вселенной. Все остальное — чуждо и даже опасно.20

Это, среди прочего, подразумевало, что изучение истории в этом мире будущего было почти полностью отменено. Разве история не была повествованием о преступлениях, безумии, грабежах и амбициях, которое возвышало королей до статуса богов и прославляло войны и угнетение? Кто, будучи в здравом уме, стал бы напоминать о таких вещах своим детям? И, как часть усилий по «восстановлению целостной структуры человеческого знания», все книги, которые, как считали, были «фривольны­ми, бесполезными или опасными», были публично сожжены: «Следовательно, мы сделали из просвещенного усердия то, что варвары однажды сделали из-за своей слепоты».

Лишь те книги, которые соответствовали «истинным прин­ципам морали», например, работы Руссо, были спасены от огня. А история была переписана, чтобы воспрепятствовать всему, что могло бы испортить или развратить общественное мнение: «Мы исключили те царствования, где не было ничего примечательного, но лишь войны и жестокость. Они должны быть скрыты; ибо не следует показывать то, что не делает чес­ти человечеству». Таким образом, придумывание будущего повлекло за собой переделку прошлого: идея эта, несрмнен-но, восхитит искоренителей-постмодернисте в, населяющих ныне академические аудитории.21

Взгляд Мерсье на историю объясняет также, почему он по­местил свою утопию в будущее. Если прошлое было лишь не* многим большим, чем история угнетения, разве оно могло слу­жить критерием, чтобы судить настоящее? В радикальной про­светительской мысли вообще было сильно убеждение, что по­читание прошлого и уважение традиции — не более чем дымовая завеса угнетения. Вопрос должен состоять в том, чтобы отбро­сить мертвый груз истории и восстановить общество на основе рациональных фундаментальных принципов,.вместо того что-

История будущего

149

бы застревать.в прошлом. В лице Мерсье мы находим антиис­торические тенденции радикального Просвещения, продвину­тые до их окончательного результата — уничтожения знания во имя Разума.

Ключевым аспектом этого будущего мира был способ, ка­ким люди усваивали ценности разума и морали. Голос совести в установлении социального порядка и гармонии был более ва­жен, чем сила внешней власти. Люди свободно и охотно пред­почитали платить налоги, работать и отказываться от искуше­ний роскоши. Они не пили кофе, чай или спиртное, не ку­рили, не играли в азартные игры, они играли в шахматы и в «полезные» математические .игры, а не в карты, смотрели политкорректные пьесы о республиканских героях типа Оли­вера Кромвеля и стремились к вегетарианству. Свободные от суеверия, тирании и истории, они добровольно стали образцо­выми гражданами.

Странно об этом говорить, но были некоторые, которые от­клонялись от этих здоровых норм, и те, кто любил чашку кофе или стакан вина, не любил платить налоги или позволял себе подвергать сомнению столь совершенные социальные меры. Вскоре после своего прибытия в будущее рассказчик столкнул­ся с неким человеком в маске, писателем, который опублико­вал «опасные принципы, которые противоречат здоровой мора­ли». В целях исправления он носит маску, чтобы скрыть свой позор, пока он не загладит свою вину, написав что-то белее ра­циональное и полезное для общества» — узнаем мы вскоре. Его ежедневно посещают двое достойных граждан, которые сража­ются с его ошибочными мнениями оружием красноречия и спокойствия, выслушивают его возражения, опровергают их и уговаривают его от них отречься, если он слишком в них убеж­ден. Затем он будет восстановлен в своих правах».22

Итак, ясно, центральными механизмами социального кон­троля были стыд и разум. Преступники, включая виновных в носительстве опасных представлений, подвергались обществен­ному презрению, призывались на полезную работу и перевос­питывались до тех пор, пока они искренне не примут и не усво­ят принципы разума и морали. Наиболее ярко это иллюстри-

150

ДэвидА.Уилсон

рует случай, когда рассказчику пришлось быть свидетелем пуб­личного наказания человека, который совершил убийство в припадке ревности. Такие события редки, говорят нам, и они всегда вызывают скорбь, а не чувство мести или радости.

Что было особенно показательным, так это отношение са­мого осужденного. Он был полон раскаяния и сам «осудил себя к смерти», которая, как он чувствовал, была бесконечно более предпочтительна, чем жизнь с позором и бесчестьем в созна­нии, что он лишил жизни такого же, как и он, человека. И так, подобно истинному человеку Просвещения, он с готовностью пошел на эшафот. Рассказчик был глубоко впечатлен: «С сер­дцем, полным нежности и сочувствия, я сказал — о, как ува­жаема среди вас гуманность! Смерть гражданина — причина всеобщего траура в его стране».23 Тем временем труп вращался на ветру.

Не только мужчины, но также и женщины 2440 года усвои­ли ценности разума и законов природы. Как «слабый и нежный пол» они больше не таскали тяжелые грузы с рынка под взгля­дами лениво наблюдающих мужчин. И при этом они «не пачка­ли своих лиц краской... не пели непристойных песен и совер­шали как. можно меньше непристойностей с мужчинами». Вме­сто этого они «проявляли внимание только к обязанностям, предписанным им Создателем», которые состояли исключи­тельно в «угождении своим мужьям и обучении своих детей».24

В результате все были всегда счастливы: «Каждый мужчи­на должен обеспечить свою жену; а она, будучи полностью за­висимой от своего мужа, больше предрасположена к предан­ности и повиновению». Поскольку их обязанности совпадали с их желаниями, женщины будущего «наслаждались семейны­ми удовольствиями», такими как посещения магазина и кули­нария, уборка, шитье и штопанье, украшение, садоводство и смена подгузников. Кроме того, опускаясь до этого уровня, все женщины так или иначе становились в значительной степени одними и теми же: «природа предопределила женщин к домаш­ним занятиям и заботам всегда одного и того же рода. У них намного меньше разнообразия в характерах, чем у мужчин; почти все женщины напоминают друг друга; у них одна цель,

История будущего

151

которой они в каждой стране достигают сходными действия­ми».25 И как радостным производящим детей машинам, мате­рям была отведена особая роль в передаче ценностей этой уто­пии следующему поколению. Они формировали молодые умы на основе принципов добродетели, правды и гуманизма и вну­шали своим детям любовь к природе и Высшему Существу.

Но при этом мы не должны забывать, что, если бы какая-либо женщина заметно уклонилась от этих дел государственной важности, она должна была бы носить позорную маску и под­вергнуться длительному курсу перевоспитания, пока она не ста­нет счастливо примиренной со своей ролью. Любая из них, под­давшись преступному возмущению своими домашними обязан­ностями , в конце концов пришла бы к пониманию, что она зас­лужила смертную казнь и с готовностью пошла бы на виселицу.

Конечно, такую ненормативную женщину всегда можно было бы просто выслать из страны. Но так как в 2440 году весь мир уже следовал тем же принципам разума, ей не будет ника­кого спасения. Существовали различные нации, это верно, но все они жили в мире и гармонии. В Европе преобладали докт­рины естественных границ. В остальном мире колонии стали независимыми и рабы теперь были свободными.

По ту сторону Атлантики объединенные империи Север­ной и Южной Америк «объединял единый дух законодатель­ства». Штат Пенсильвания, в частности, был квакерским раем на Земле, где «гуманность, вера, свобода, согласие и раиЗнство» правили уже сотни лет. Англичане чтили скорее память о Кром­веле, чем о своих королях, а их соседи стремились к ним при­соединиться: «шотландцы и ирландцы подали в парламент пе­тицию о том, что названия Шотландии и Ирландии можно от­менить и они вместе с англичанами создают единое тело, дух и имя, будучи воодушевленными одним и тем же патриотичес­ким духом».26 Считают, что Джерри Адаме, вероятно, нашел бы, что это довольно трудно осуществить. -

Таким образом, Мерсье построил будущее, которое ин­вертировало настоящее. Там, где был хаос, — теперь был по­рядок; где было внешнее принуждение — теперь было внут­реннее регулирование; где была тирания, суеверие, корруп-

152

Дэвид А. Уилсон

ция и роскошь — теперь была свобода, рационализм, добро­детель и простота; где были династические войны — теперь был мир между народами. Ключевыми словами в этом будущем об­ществе были «разум», «природа», «совесть» и «наука»: люди на­учились управлять собой таким же образом, каким законы Нью­тона, вероятно, управляют вселенной. Именно поэтому теле­скоп был центральным символом Парижа двадцать пятого сто­летия; именно поэтому женщины, возможно, самой природой предназначенные доставлять удовольствие своим мужьям и обеспечивать воспитание своих детей, жили дома счастливо. Как и ньютоновская наука, предлагающая модель неизменного, предсказуемого и организованного космоса, идеальное обще­ство Мерсье было принципиально статичным; Оно изгнало историю и исключало собственное будущее.

Как путеводитель по реальному 2440 году книга Мерсье теперь представляется совершенно бесполезной. Но как ото­бражение революционного духа во Франции конда восемнад­цатого столетия — она весьма показательна. Под личиной фу­туристической спекуляции Мерсье произвел одну из наиболее подрывных книг старого режима. И это была не просто «тео­ретическая» работа: в ходе террора 1793—1794 годов француз­ские революционеры преследовали политику, точь-в-точь со­ответствующую предписаниям Мерсье.

К этому времени Бастилия была уже уничтожена — не «пра­вителем-патриотом», как предполагал Мерсье, а парижской толпой под революционным водительством среднего класса. Король был казнен, после чего изображение «народного мо­нарха» Мерсье оказалось явно излишним. Но в других отноше­ниях похоже, что будущее Мерсье реально осуществилось на 647 лет раньше срока. Как и обитатели 2440 года у Мерсье, револю­ционные демократы 1793 и 1794 годов поклонялись «Высшему Существу», а не христианскому Богу, реструктурировали обра­зовательную систему, чтобы воспитывать образцовых граждан республики, революционизировали общественную архитектуру и городское планирование, установили торговлю с фиксирован- -ными ценами на хлеб, приняли принципы меритократии, пы­тались уничтожать коррупцию и роскошь и работали для «рес­публики добродетели».

История будущего

153

Они, однако, не использовали общественное порицание и унижение как средства наказания своих врагов. Вместо этого они использовали гильотину — недавнее изобретение, которое они приветствовали как прогрессивную «машину смерти» будуще­го. Здесь была применена современная технология, чтобы гаран­тировать, что высшая мера наказания будет более быстрой и менее негуманной, чем старые методы — повешение или казнь топором. Революция, декларируемая одним из ее лидеров, мог­ла преуспеть, «лишь смело прокладывая свой путь через море крови».27 Киюлю 1794 года кровь струилась из более десяти ты­сяч горл в усилии создать «республику добродетели».

Террор, естественно, не может быть сведен к единственной причине и должен быть помещен в контекст войны между на­родами, экономического кризиса и внутренней неустойчиво­сти. Но его протекание в целом было идеологическим импе­ративом преобразования общества по наметкам, которые Мер­сье и Руссо вообразили двадцатью годами ранее. Революцион­ные демократы пытались осуществить будущее 2440 года в 1793 году. И результатом была вовсе не Утопия.

<< | >>
Источник: Уилсон, Д.. История будущего. 2007

Еще по теме Каждый, кто сомневался в существовании Создателя, дол­жен был лишь пристально взглянуть в небеса.:

  1. Часть четвертая «Кто не был в Афинах, тот чурбан», или Закон раздваивается
  2. Каждый человек хотя бы раз ощущал бессмысленность происходящего или хотя бы читал о бессмысленности человеческого существования.
  3. 8.7. Искусство как спасительный создатель альтруистически-героических установок
  4. ГЛАВА 15. Кто-то теряет, кто-то находит. О внешних эффектах, положительных и отрицательных
  5. 7.3. Кто есть кто на ваших совещаниях
  6. глава 7. ХристиансКая церКОвь – сОзДатель ДуХОвнОЙ Культуры еврОПеЙсКиХ нарОДОв
  7. в небесах.
  8. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ КОГДА МУДРОСТЬ БЫЛА НИСПОСЛАНА С НЕБЕС
  9. Заставить небеса раскрыться
  10. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ БОГ, КОТОРЫЙ ВЕРНУЛСЯ С НЕБЕС
  11. Светлый и тёмный дом Небес и Земли,
  12. НЕОПИСУЕМЫЙ ХОЛОД, ОГОНЬ, ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ И РАССТРОЙСТВО НЕБЕС
  13. Фондовый рынок является механизмом для привлечения инвестиций в экономику путем установления необходимых контактов между теми, кто нуждается в средствах, и теми, кто хотел бы инвестировать избыточный доход.
  14. 1.5.4. Каждый человек – это психолог, который ставит вам диагноз
  15. ТЕ, КТО ЧЕРТИТ ЛИНИИ, И ТЕ, КТО ЧЕРТИТ КАРТЫ
  16. «Государство лишь = о p у д и e пролетариата в его классовой борьбе.
  17. 3. Против оценки здравого смысла как действующего лишь в “стенах домашнего обихода”
  18. Сели смотреть в корень, утопия существует лишь как состоя­ние ума.
  19. В общении участвуют как минимум два человека, и каждый из них может активно влиять на восприятие партнера.
  20. В общении участвуют как минимум два человека, и каждый из них может активно влиять на восприятие партнера.