<<
>>

У порога — новый диалог логик

В первой главе этого очерка я утверждал, что современная теоретическая революция не формирует нового предмета (и субъекта) мышления, но только позволяет выявить антиномический характер диалога «теоретика-классика» с самим собой.

Во второй главе я стремился показать, что теоретическая революция XX века все же формирует идею радикально нового предмета (и субъекта) мышления, идею «causa sui».

Но чем более раскрывалась провокационная роль этой идеи в разоблачении классического замысла, тем более раздваивалась фокусная точка, тем более неясным становилось, где же расположен наш «угол зрения» — в начале или в конце классики, в ее основании или в ее преодолении.

Ответ оказался парадоксальным. Идея «causa sui» есть идея самообоснования антиномического мышления, антиномического диалога теоретика с самим собой. Эта идея есть доведение до предела логического замысла классических теорий. Но довести замысел (причинное объяснение) до предела означает перейти предел и найти его обоснование в иной логике.

Поэтому антиномическое мышление могло существовать и развиваться только в «бегстве от чуда» своего самообоснования. Идея нового предмета, возникающая в XX веке, идея предмета как «causa sui» кладет предел возможностям антиномического диалога именно потому, что обосновывает этот диалог, т. е. подвергает критике его собственную основательность. Иными словами, в свете идеи «causa sui» вскрывается парадоксальность антиномической логики. Теоретик-классик может быть сейчас представлен в точке самоотстранения.

Попытаюсь раскрыть смысл «самоотстранения» как особого логикообразующего процесса, еще раз обратившись к принципу дополнительности.

До сих пор я подчеркивал логическую миссию принципа дополнительности по отношению к классике, его провокационную миссию — вскрыть антиномичность классического разума, фиксировать особую форму диалога, который теоретик-классик ведет с самим собой.

Но такая фиксация и провокация удаются только потому, что в принципе дополнительности диалог теоретика-классика с самим собой осуществляется на фоне или, точнее, в контексте диалога «классического разума» с разумом «неклассическим», еще только назревающим, только возможный, только имеющим быть»... Принцип дополнительности и есть (несовершенная, назревающая, с перекосом в классику) форма такого нового диалога, уже не антиномического типа.

И это именно диалог. В квантовой теории субъект теоретизирования уже не может быть (консерваторы говорят: «еще не может быть») отождествлен с каким-то одним (новым) типом теории, как более истинным или как собственно теоретическим, в отличие от внетеоретического хаоса. Новый, внеклассический тип теорий существует только до тех нор, пока имеют смысл и не могут быть сняты теории классического типа. Без обратного перехода в классику «не-классика» существовать не может, она бессмысленна.

Но и обратно. В квантовой теории классика имеет смысл только на фоне «не- классики», как ее апроксимация, как феномен ее (неклассической) работы. Это и означает, что две теории, два типа теоретизирования, две логики сосуществуют, взаимоотрицают и взаимодополняют друг друга в контексте какой-то единой необходимой диалогики.

Квантовая «теория» (первая зачаточная форма такой диалогики) уже не есть теория в классическом смысле слова. Ее единство не выдерживает формальнологического критерия. Оно не обеспечивается логикой непрерывного, последовательного выведения, доказательства, не опирается на единый, цельный, тавтологический, аксиоматический фундамент. Это — единство взаимобратимости. Не случайно, что в контексте принципа дополнительности предельный переход, продиктованный идеями соответствия, осуществляется совсем иначе, чем между теорией относительности и механикой Ньютона, Классическая механика здесь никак не может рассматриваться как частный, предельный случай механики квантовой (уравнение Шредингера в общем случае не переходит в уравнение Гамильтона — Якоби), классическая механика существенно (логически) отлична от механики квантовой, но классическая и квантовая теории взаимно (обязательно взаимно!) обосновывают друг друга.

Теоретическое единство, спаянное принципом дополнительности,— это единство субъекта, переводящего одну ипостась квантовой теории в другую, одно определение в другое, и это — единство предмета, выходящего за рамки той или другой теоретической системы, но требующего их «дополнения» (взаимопревращения?). Сам предмет должен пониматься в точке перехода, превращения одной логики в другую, одного типа теорий в другой. Еще раз подчеркну: речь идет именно о двух логиках, поскольку различные теории исходят из различных коренных идеализации: точки «causa sui» и точки «действия на другое». Субъект теоретизирования (логика его развития, изменения) всегда должен быть «больше», конкретнее логики созданных им теоретических систем.

Мы вернулись к той исходной гипотезе, которую сформулировали в самом начале и которую развивали (пытались обосновать) в процессе изложения.

Но сейчас наш подход может быть сформулирован в более раскованной форме, уже не только по отношению к «теоретику-классику». Коль скоро задачей теоретика становится обоснование таких «точек», в которых одна теория переходит в другую, в которой осуществляется таинство (его следует теперь понять не как «таинство») формирования теории, предметом теоретизирования становится сам. субъект теоретизирования (уже не как «теоретизирующий разум», но как цельный субъект практической самодеятельности, деятельности самоизменения).

Так, уже в принципе дополнительности (точнее, в его философской, логической переформулировке) раскрываются те возможности, которые приобретут (должны приобрести) развитый характер, когда идея «causa sui» сможет (будем надеяться, что сможет) реализоваться в новом идеализованном предмете (= субъекте) диалога. Развитая идея самодеятельности исключает идею «дополнительности».

Я все время говорил о теоретике-физике, но имел в виду некоего странного «теоретика-классика» вообще... О ком же, в конце концов, шла речь? Думаю, что сейчас это ясно. Речь шла о теоретике-физике. Речь шла о теоретике- классике «вообще».

Речь шла о том, что «теоретик-физик», выдавая «на-гора» собственно физические теории, вместе с тем, как субъект теоретизирования, органически «включает в себя» (диалогически включает в свою деятельность) и «философа», и «практика», и «гуманитария». Форма такого включения (выключения), такого диалога оказывается для «физика» неповторимо своеобразной и обеспечивает продуктивность его физических теорий. Философ или историк строит диалог иначе. Но без такого включения (выключения), без цельного диалога «теоретик-классик», где бы он ни реализовал свою деятельность, «фигура, лица не имеющая».

Предполагаю, что намеченная здесь переформулировка логики классических теорий в «диалогику» «теоретика-классика» — необходимое исходное условие реконструкции истории классической науки (физики в первую голову) в контексте истории культуры.

Абстрактная возможность воспроизвести логику теоретического мышления Нового времени как диалогику развития субъекта теоретизирования (возможность, связанная с особенностями теоретической революции в естествознании) приобретает вполне конкретный и социально насущный характер в контексте цельной научно-технической революции XX века.

Дело в том, что изменение «субъекта теоретизирования» есть лишь момент (сторона, одно из определений) преобразования цельного субъекта деятельности социально-практической. Развитие науки и техники привело сейчас к своеобразной экстериоризации интимной диалогической структуры «теоретического разума» Нового времени.

Фигура теоретика становится в XX веке социально гетерогенной и социально противоречивой, она жестко реализуется своеобразной «малой группой» («научный институт», «лаборатория», «копенгагенская школа»...). Продуктивность работы такого «коллективного теоретика», уникальность его продукции в значительной мере зависят от того, что строение «коллектива- теоретика» должно оставаться логическим .(а не просто логичным) и логически осмысленным, от того, что этот коллектив должен существовать как единый, один, квазиличностный «теоретический разум».

И «разделение труда» внутри такой коллективной личности, и те антагонизмы, которые в ней неизбежно возникают, должны — по идее — выявлять логическую структуру (полилог) теоретизирующей «головы».

Гегелевский «субъективный дух» перестает быть «черным ящиком», его стенки становятся прозрачными и проницаемыми для социально-логического анализа. Больше того, выявляются и основные логические направления такого анализа — проецирование на «коллективного теоретика» тех логических структур, антиномий и парадоксов, которые были установлены тем же Бором внутри классической теории, понятой как субъект теоретизирования.

«Интерьер» теоретизирующего субъекта можно теперь почти чувственно ухватить, понять внутренний монодиалог мысли во всей его социально­логической развертке и антиномической конкретности.

Но уже первые попытки такого анализа (квазиличностных образований типа «копенгагенской школы») с особой остротой раскрыли несовпадение между логикой рассудочной теории, которую социум-теоретик выдает «на гора», и логикой творческого (и нетворческого) диалога, осуществляемого «внутри» «теоретика». Конфликты оказались такой трагической силы, что приводили к самоустранению (ведь в готовой теории творческий и критический разум все равно исчезает) некоторых наиболее необходимых внутренних «Я», входящих в «коллектив-личность» (самоубийство И. Эренфеста — критического демона копенгагенской школы). Эффективность работы коллективного теоретика сразу же стала оборачиваться усыханием творческой силы его «составных частей» — живых людей, а не логических ипостасей.

Творческая личность («теоретика-классика») может нормально мыслить лишь во внутреннем диалоге, лишь сопрягая различные (теоретик — практик, разум — рассудок, философ —естественник) формы теоретизирования. Как только одна из этих форм становится уделом «другого человека», сразу же сворачивается и жухнет и моя собственная творческая сила. Так было всегда. Но в XX веке восстановление «нормальной» (полилогичной) структуры отдельной творческой личности разрушает, в свою очередь, «личность» коллектива; коллектив теряет свою логическую цельность.

Возникает предельная логическая ситуация.

Все эти сложнейшие и острейшие коллизии и означают, что сейчас формируется тот

новый угол зрения на работу «теоретика-классика», о котором выше мы говорили в чисто теоретическом плане. В 70-е годы XX века дналогику мышления классика оказывается возможным и необходимым уловить именно потому, что субъект теоретизирования, характерный для Нового времени, ставится сейчас под вопрос, он не может далее существовать, он оказывается предметом преодоления, преобразования и именно поэтому — понимания.

И это касается не только научных коллективов. В процессе научно­технической революции социальные структуры «производства вещей» (разделение труда в процессе непосредственно материального производства по принципу «совместного труда») и социальные структуры «производства идей» (общение в процессе научного и художественного творчества по принципу «всеобщего труда») вступают между собой в новые и очень трудные взаимоотношения.

С одной стороны, социальные структуры

«производства идей» втягивают в себя все растущее число сотрудников, приобретают самостоятельное социальное значение. Больше того. Разделение труда между людьми в непосредственном материальном производстве все более замещается «разделением труда» между машинами или, точнее, если говорить об автоматике, внутри единого макроавтомата, а сотрудничество людей по поводу трансформации производства — в сфере свободно меняющихся социальных связей — приближается к форме «всеобщего труда». И уже не только в «производстве идей». Всеобщий труд реализуется в цельном, едином производстве человеческой производительной (творческой) силы.

Характеристику «совместного» и «всеобщего» труда см. в следующем очерке.

С другой стороны, могучая и экстенсивно расширяющаяся сфера непосредственно материального производства все более закрепляет связь между людьми, «еще» занятыми в производстве вещей (количественно это — большинство}, и грозит индустриализировать (= элиминировать) саму творческую деятельность.

Таким образом, потенции отождествления этих процессов, в связи с коренными различиями характера кооперации труда в той и другой сферах, чреваты их взаимоаннигиляцией и (или) каким-то коренным преобразованием.

Все эти моменты и делают проницаемой, прозрачной и предельно напряженной диалогику «теоретика-классика», заставляют ее проговориться о своих внутренних тайнах и конфликтах. Ведь в процессе научно­технической революции коренной потенцией всей общественной практики становится сознательная направленность человеческой активности на радикальное изменение самого субъекта деятельности (и мышления), а не просто на развитие данного (один раз, на сотни лет заданного) типа деятельности, как было раньше. В этих условиях развитие логики, воспроизводящей основные определения субъекта теоретизирования (как субъекта, но, значит, и предмета, самоизменения), становится общественной необходимостью. В такой логике определения субъекта теории и субъекта практики сближаются до степени полного тождества, до степени логического парадокса. Следовательно, в такой, только еще назревающей логике внутренний диалог мыслителя (соответственно самодеятельность практика) будет — предположительно — осуществляться в форме: «разум versus разум!»

В этом диалоге разумный субъект (субъект коренного преобразования цельной человеческой деятельности) обращается «против» самого же себя, разумного человека как предмета преобразования. Моя деятельность здесь

7

прямо направляется на мое собственное мы гнленпе как на «образ культуры», не ожидая, чтобы мое мышление стало «давнопрошедшим», воплотилось в культурные ценности.

Тогда должно будет исчезнуть (= сейчас начинает исчезать) то опосредованно через плоскостные проекции (рассудок — интуиция — авторитарность...), которое раньше было необходимо для того, чтобы мог осуществиться спор разума с самим собой.

Конечно, все только что сказанное является очень и очень рискованным предположением, требующим специальной разработки. Но я пошел на этот риск, чтобы более резко определить ту точку зрения, с которой будут развиты все последующие размышления.

Безусловно, этот, только еще назревающий, тип диалогики — дело будущего. Но уже сейчас через потенции его возникновения иначе видится и осмысливается традиционный, классический тип диалогики.

Рассмотрим теперь основные социально-исторические определения той «диалогики классического разума», которые здесь были вкратце очерчены в собственно логическом плане. Взглянем на теоретика-классика уже не в свете новой, только-только назревающей логики, но в свете историологической детерминации.

<< | >>
Источник: Библер В.С.. Мышление как творчество. 1975

Еще по теме У порога — новый диалог логик:

  1. Итоги делового диалога. Логика принятия решений
  2. Отто P.. Превратить предназначение в судьбу: новый диалог с собственной душой, 2009
  3. ДИАЛЕКТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА И ЛОГИКА ФОРМАЛЬНАЯ
  4. На пороге смерти.
  5. Римское право на пороге Нового времени.
  6. На пороге XXI в. человечество оказалось в критической эко­логической ситуации
  7. Лекция 4. ДИАЛОГ
  8. Роль диалога
  9. Задание 6. Рассчитайте аналитическим способом порог рентабельности предприятия и запас финансовой прочности, сделайте вывод.
  10. Правила ведения диалога
  11. Толерантность и диалог культур
  12. Диалог идеалиста и материалиста о первичности
  13. Диалоги с душой