<<
>>

Принцип, дополнительности

(опять-таки в плане «наших» задач) снимает, но и — уже в ином смысле — усиливает эту загадочность.

Тот угол зрения па классическую теорию, который формируется в принципе дополнительности, оказывается одновременно и вне этой теории и внутри ее.

Или, иначе, возможность (и необходимость) «взгляда со стороны» на свою собственную теоретическую деятельность, а следовательно, некое логическое «превышение» теоретика над собственной работой и ее продуктом есть имманентное определение самой классической теории, особенность ее внутреннего строения. Так что принцип дополнительности позволяет еще глубже проникнуть — через текст — в антиномическую «диалогику» (т. е. логическую форму осуществления мысленного диалога) «теоретика- классика».

В связи с целостностью явлений в микромире и «невозможностью их подразделения» (Бор) выясняется, что в определении микрочастицы нельзя отделаться феноменологическим противоречием (чем точнее определение импульса, тем менее точно определение положения, и обратно).

Дело в том, что логически каждое из таких определений охватывает и объясняет не одну из сторон процесса, не одну из сторон (или форм проявления) предметного бытия, а (явление — целостно, неделимо) весь предмет (микрообъект), все особенности его движения. Столь же полно охватывает весь предмет и все его характеристики другое, противоположное определение 1.

Оказывается, речь идет именно о разном понимании того, что есть бытие микрообъекта, что значит быть, существовать в качестве объективного явления (предмета). Один ответ (получаемый в ходе логического анализа показаний одного классического прибора): «быть» означает быть «частицей», полагать определенное, тождественное себе место, быть — в пределе — точкой «математического континуума», не занимающей пространства, быть точкой, занимающей пространство только «на самой себе».

Другой ответ (получаемый в ходе логического анализа показаний другого классического прибора): «быть» означает быть волной, полем, занимать «место», не

тождественное своему собственному месту, занимать «место» вокруг себя,

вне собственного (геометрического) бытия. «Быть» — значит быть в другом

(и только в другом). Так формируется представление о точке «физического 2

континуума» . Одно представление логически исключает другое. Физик начинает свой «диалог логик» с математиком.

1 «...Какими бы противоречивыми ни казались, при попытке изобразить ход атомных процессов в классическом духе, получаемые при таких условиях опытные данные, их надо рассматривать как дополнительные, в том смысле, что они представляют одинаково существенные сведения об атомных системах и, взятые вместе, исчерпывают эти сведения. Понятие дополнительности... нужно рассматривать как логическое выражение нашей ситуации по отношению к объективному описанию в этой области опытного знания» (Я. Бор. Атомная физика и человеческое познание. М., 1961, стр.

103—104).

2

Тонкий анализ процессов формирования «математического континуума» в его антиномической, логической, содержательно-логической, философско- логической епархии; а в специально физическую епархию я и не думаю и не решаюсь вмешиваться... )

Полученная здесь антиномия в целом охватывает дихотомию бытия: «быть» означает: или «быть только в себе, быть тавтологически тождественным себе», или «быть только в другом, исчезнуть как самобытие». Третьего не дано. «Быть в себе и тем самым быть в другом, быть другим» — такое решение полностью исключено.

Мы незаметно заговорили не о специфическом микрообъекте, но о противоречивости, антиномичности самих исходных классических идеализации. Микрообъект как бы провоцирует и разоблачает эту антиномичность, и такое «разоблачение» (антиномичности понятий «точки» «физического» и «точки» «математического континуума») выступает как дополнительность. В принципе дополнительности такое «разоблачающее значение» микрообъекта выступает с особой определенностью: микрообъект оказывается своеобразным теоретическим «прибором», раскрывающим внутреннюю логическую антиномичность коренных идеализации классической механики, шире — классической логики.

(Только благодаря такому «разоблачающему значению» проблем квантовой механики для анализа собственно логических проблем мы о ней и заговорили, чтобы говорить не о физике, а о логике, чтобы находиться в своей — противопоставленности «континууму физическому» дает В. Клиффорд в книге «Здравый смысл точных наук» (М., 1910). Особенно см. стр. 59—61.

Что касается приборов не в переносном, а в самом нормальном смысле слова, то обнаруженная в принципе дополнительности «дополнительность» классических приборов и есть феноменологическое обнаружение логической противоречивости классической логики. Этот принцип «говорит, что для измерения двух величин сопряженной пары, таких, как время и энергия, положение и количество движения, в соответствии с их определением требуются различные приборы. Для определения времени и положения нужны часы и неподвижная сетка; для определения энергии и количества движения (скорости) необходима подвижная часть для записи. Подробное обсуждение показывает, что оба эти условия исключают друг друга...» 1 Уже до того, как физика встретилась с микрообъектом, логическое определение положения и времени, с одной стороны, количества движения и энергии, с другой, поскольку они относились к теоретическому идеализированному предмету, были глубоко антиномичны. Но реальные приборные измерения относились к таким реальным объектам, для которых эти логические противоречия были незначимыми, несущественными. «Часы и неподвижная сетка» лишь неявно актуализировали бытие объекта в качестве точки «математического континуума»; «весы» — и качестве точки «континуума физического». В квантовой механике обнаружилась логика приборных определений, обнаружилась антиномия двух радикально различных форм актуализации бытия

1 М. Борн. Физика в жизни моего поколения. М., 1963, стр. 430.

Для того чтобы обосновать это сильное утверждение, необходимо, хотя бы вкратце, проанализировать своеобразие самой практической деятельности в XVII — начале XX века. Одновременно будет конкретизирована действительная диалогичность, полифоничность субъекта классического теоретизирования.

Реконструкция диалога (внутри классического теоретического разума) «математика» и «физика» сможет быть дополнена иными, «фоновыми» диалогами, которые теоретик ведет с самим собой, выходя за свои «профессиональные» пределы.

Вне исторически определенного типа практики (когда, скажем, понятие материальной точки возникало на мысленном продолжении — в логический парадокс — той орудийной, материально-чувственной «идеализации», которая осуществляется с реальным куском металла или глыбой камня) основные понятия классической науки вообще не могли бы возникнуть и не имели бы никакого смысла.

Говоря о действии классического «прибора», мы, если хотим быть последовательными, должны в конечном счете говорить о таком цельном типе деятельности XVII — начала XX века, в котором особенным образом актуализируется, раскрывается новый срез бытия (два противоречащих среза бытия — два определения сущности предмета природы как предмета классической теории). Разъясним вкратце общин логический смысл этого утверждения.

Каменная скала как природная реальность никем не «полагается», существует вне и независимо от моей деятельности. Но те особенности скалы (камня), которые существенны для выделки каменного топора (скала как предмет деятельности камнетеса), выделяются, выявляются, фиксируются, усиливаются, фокусируются и обретают статут особого цельного бытия (камень как потенциальный топор) в процессе и на основе Определенного типа деятельности.

В классических теориях ситуация не столь элементарна (но более фундаментальна). Теоретические определения предмета в науке Нового времени возникают (в XVII веке) как идеализованное «доведение» (орудие — прибор — мысленный эксперимент) реального предмета до тех потенциальных (и невозможных в эмпирическом бытии) характеристик, которые обнаруживают его способность (и неспособность) обладать бытием целесообразно действующей на другой предмет «силы». Все классическое теоретизирование и состоит в «производстве» таких идеализованных предметов, как, скажем, инерционно или ускоренно двигающаяся материальная точка, которые могли бы служить идеальными снарядами, бьющими по цели.

И пустота вокруг этого снаряда, и форма, сводящая на нет эффект трения, и сосредоточенность массы в единой точке, и наименьшая (в идеале нулевая) потеря энергии в полете, с тем чтобы все силовые и энергетические потенции сосредоточились и реализовались в момент «удара» (или — для резца — в момент соприкосновения с обрабатываемым предметом), т. е. жесткое разделение кинематических и динамических характеристик движения,— все эти и многие другие определения характеризуют бытие именно такого «идеального снаряда» и тем самым потенцию (сущность) реального, внеположенного практике объекта как возможного снаряда. «Снаряд» или даже «материальная точка» — здесь лишь прообразы любого предмета, созидаемого (и — NB — изучаемого) в любой теории классического типа. Таким «снарядом» («бьющим по цели») служит и электрический заряд, и... даже формально-логическое понятие.

Уже такое краткое «введение» в практику Нового времени позволяет выдвинуть некоторые дополнительные предположения об особенностях внутреннем расчлененности и противоречивости «теоретика-классика». Прежде всего становится ясным, что классик действительно должен был строить выводную логику своей теории на фоне какой-то антилогики. Классику всегда нужно было понять, что следует изменить (отсечь) в объекте теоретизирования, как его трансформировать — в орудии, в приборе, в идеализации,— чтобы он подчинился классической выводной логике, чтобы он двигался, пусть в конструктивном пространстве мысленного эксперимента, как идеальный «снаряд».

Логика возможного (в идеализации) «классического предмета» возникает в целенаправленном отрицании некой иной, невозможной (для классического понимания) логики бытия. Но для такого отрицания сию «невозможную логику» природного бытия необходимо каким-то образом знать (хотя знать ее вне логики теории невозможно). Бытие «классического объекта» определяется на фоне многозначной (всевозможной) неопределенности бытия.

Неопределенность эта определима только в «философской логике». Напомню (см.

первую часть книги), что логическое понимание бесконечно-возможного бытия достигается в философии мысленной реализацией расходящихся возможностей и осмыслением логической формы спора, диалога между такими идеализованными логиками.

Философ совершает эту работу логически культурно; но неявно и «дополнительно» ее должен совершать и естественник: он должен быть «в себе» философом (судить о том, как возможно бытие), хотя бы для того, чтобы снимать, отрицать эту философскую логику (реализующую логические определения многозначного бытия) в логике бытия однозначного — в логике «классического объекта».

Так начинает раскрываться еще один ярус диалогики «теоретика-классика». Это не

только диалогика «физика» и «математика» (логика двух континуумов), но и диалогика теоретики (в узком смысле слова) и философа.

Но полилогичность «теоретика-классика» не исчерпывается и затаенным диалогом «философа» и «теоретика». Анализ идеализации типа «производство идеального снаряда» позволяет, далее, предположить, что в основе «приборной антиномичности» (и ее затухания в классической теории) лежит еще одна диалогическая схема.

Произвести наиболее активное действие на что-то н чем-то означает (в идеализации во всяком случае) сосредоточить силовые — импульсные, энергетические, динамические, причинные — определения «снаряда» (соответственно его движения) в двух точках: у входа в это движение и на выходе из него. У входа в «черный ящик» и на выходе из «черного ящика» (чем бы ни был этот «ящик» — полетом снаряда, токарным станком или... структурой научной информации).

У входа и движение «сила»1 актуализируется как некое «иррациональное» (рационально представляемое только через свое действие, только в форме функционального закона) определение субъекта. На выходе из движения сила актуализируется как практический эффект действия, как практический «здравый смысл». Внутри «черного ящика» реализуется, усиливается, фокусируется, в идеализации — абсолютизируется, приобретает статут самостоятельного бытия,— функциональный, аналитический, кинематический, геометрический, атрибутивный аспект движения — не движение бытия, а бытие движения.

1 Здесь «сила» —просто образный, несущий следы своего происхождения синтезом всех динамических понятий.

Два эти процесса — сосредоточение силы (в точках начала и конца данного движения) и «рассредоточение бессилия» (по всей линии движения, по его геометрическому контуру) — осуществляются двумя различными, в принципе противоположными, типами «приборов»: «прибором-орудием»— орудием и в широком и в узком (артиллерийском) смысле слова, и «прибором-измерителем». Прибором-«практиком» и прибором«теоретиком». Или: «орудием» и прибором в собственном смысле слова.

Поскольку «прибор-орудие» устранялся — до Бора — из фундаментальных теоретических расчетов и низводился (для теоретического разума) до роли непосредственного практического «провокатора» и «заказчика» необходимых движении, то в корпусе чистой теории однозначно учитывался только прибор в собственном смысле слова1. Теория с приборной антиномичностью дела не имела. Теоретик же имел с ней дело вполне сознательно и целеустремленно, но с одним прибором, измерителем, он обращался как чистый теоретик, с другим, «провокатором»,— только как «прикладник» или экспериментатор. Так выявляется еще одна, очень существенная конкретизация полилогичности классического теоретика.

1 Даже когда «прибор-измеритель» фиксировал «силу» (энергию, импульс, анергию взаимодействия), он переводил ее на кинематический язык, к примеру отклонение стрелки прибора на геометризированной шкале.

Мы имеем в виду жесткое разделение «практического разума» и «разума теоретического».

Собственно теоретический смысл заключен лишь в кинематическом, геометрическом аспекте движения (ведь именно тут и возможно исследовать движение, а не его «начало» и «окончание»). Динамический аспект имеет, наоборот, исключительно практический интерес, теоретика он интересует только как предмет устранения (из теории), как предмет перевода на функциональный и на геометрический язык. Но, с другой стороны, весь смысл собственно теоретического интереса (интереса к идеализации кинематического аспекта) и вся методология этой идеализации состоит как раз в сосредоточении всех силовых определений движения в точке приложения. Иными словами, жесткое, социально закрепленное разделение «практика» и «теоретика» характеризует всеобщие черты самой практики (и практического разума) этой эпохи (XVII — начало XX века).

Но теперь необходимо сделать в наших размышлениях еще один поворот. Необходимо внимательнее вдуматься в ту анонимную «антилогику», в бегстве от которой возникала и развивалась классическая теория и осуществлялся «фоновый» диалог между «теоретиком» и «философом».

потенция, идея радикально нового предмета (и субъекта) теоретического познания. Это еще не понятие, но его предположение (как «апория» Зенона была предположением античного и, далее, классического понятия движения...).

Это — идея предмета как «causa sui», как «причины» (но какой смысл имеет теперь понятие «причина»?) своего собственного бытия и своего небытия — своего преобразования в иное бытие, в иной предмет познания и деятельности1. Идея движения как самодействия, самодеятельности.

1 Существенно подчеркнуть, что эта идея логически отличается, от спинозовской «causa sui», когда причиной самой себя выступает лишь природа как целое.

В XX веке (и физике — после Планка, Вора, попыток создать теорию элементарных частиц; в математике — после развития теории нелинейных уравнений, после попыток разрешить теоретико-множественные парадоксы) логический запрос на идеализованный предмет, построенный по принципу «causa sui», становится крайне настоятельным. Обнаруживается, что предмет и субъект деятельности, который не является, причиной собственного бытия и движения, вообще не может — логически необходимо — существовать и двигаться. С одной стороны, регресс в дурную бесконечность «исходных причин» делает невозможным само его появление на свет, его действительное бытие, а с другой, полное снятие всякой причинности (геометризацпя предмета, сведение его к «математической точке») делает невозможной возможность бытия.

И теперь, в XX веке, это не абстрактно-философская, а конкретно­теоретическая, экспериментальная и логическая трудность самых что ни на есть позитивных наук... В физике ситуацию ату пытаются пока обойти на путях логического оппортунизма, пытаясь вообще отказаться от идеализованного объекта (коли идеализация математической «точки» уже не «проходит») и искать последний «неделимый» предмет прямиком в феноменологических открытиях. Это — атом! Это — электрон! Это... Конечно же ничего не получается. Без идеи нового неделимого предмета (без нового логического смысла понятий «неделимости» и «необходимости») надеяться найти «неделимый предмет» как таковой, как нечто ощутимое и эмпирически наличное — это, бесспорно, совершеннейший абсурд.

Но вместе с тем безнадежные поиски эмпирически наличного «логического атома» вполне объяснимы и извинительны. Дело в том, что принятие всерьез идеи «causa sui» очень ко многому обязывает, сразу же ведет к лавине необходимых логических (пока чисто логических) последствий, грозящих необратимо потрясти все здание современной «точной науки». И, дальше, все здание современного мышления, современной логики.

Вот некоторые из возможных последствий, видимые уже на первый взгляд и конкретизирующие идею (только идею!) радикально нового предмета (и субъекта) радикально нового теоретического знания:

1. «Точечность» и неделимость назревающего идеализованного предмета (и субъекта) действия логически необходимо дедуцируется из самой идеи «causa sui». Действие «на себя» может осуществляться только в «точке», в неделимом моменте времени. Но в такой «точке» нет (не может быть) ни движения, ни пространства, ни времени, они должны полагаться, обосновываться в этой точке, в этот момент, поскольку предмет как причина своего собственного бытия и изменения и существует и не существует в одно и то же время (впрочем, времени здесь еще нет). Бытие такого элементарного идеализованного предмета (им может быть предмет любой физической «объемности», если он понимается как «causa sui») должно быть понято как возможность бытия (и всех его атрибутов—движения, времени, пространства). Процесс самодействия может быть понят только как своеобразное — это своеобразие необходимо еще логически осмыслить — тождество абсолютной неподвижности, неизменности (ведь предмет как причина своего бытия уже есть, ему не надо возникать или двигаться) и абсолютной подвижности, изменяемости (и предмет, и мир в действии «causa sui» возникают заново, каждый момент их бытия должен быть понят как момент начала бытия, как начало мира).

То, что Спиноза утверждал в отношении мира в целом (как «природа творящая» он неподвижен, как «природа сотворенная» он непрерывно изменчив), теперь необходимо будет сфокусировать, сконцентрировать в определении бытия каждого предмета теоретического познания.

2. В определение «элементарного» неделимого идеализованного предмета, понимаемого как «causa sni», должно войти определение мира (целого, бесконечного). Только если признать (и логически осмыслить), что мир как целое замыкается на себя (обосновывается!) в точке данного предмета, идея «causa sui» может быть рационально развита. Если же вне данного предмета оставить другие предметы, то никакого самодействия вообще но получится. Или же это самодействие приобретет совершенно мистический характер. Но поскольку предметы, взятые как «causa sui», бесконечно многообразны, то придется признать, что каждый иной «центр» бесконечного мира есть центр иного мира. (ср. лейбницевскую монадологию).

3. В такой теоретической ситуации прошлое, настоящее и будущее предмета (и субъекта) деятельности должны быть поняты как квазиодновременные состояния, только в совокупности дающие «логический объем» идеализованного предмета. Прошлое включено (логически) в настоящее как «причина» бытия предмета, тождественная с самим бытием («действием»); настоящее имеет решающий логический статут в определении предмета как деятельности; будущее также включено (логически) в настоящее, поскольку предмет, понятый как «causa sui», уже обладает своими будущими состояниями — развернутыми определениями его бытия.

Больше того, именно виртуальные состояния предмета (спектр его возможных превращений в другое) и дают — логически — образ мира как целого, замыкающегося на себя в точке этого предмета. Логическая ассимиляция виртуальных определений в определение бытия актуального и позволяет рационально понять предмет как «causa sui». Конечно, такое фокусирование «прошлого», «настоящего» и «будущего» в настоящем, в бытии предмета, не эмпирическая данность, а сложная логическая операция, позволяющая сформировать новый «идеализованный предмет». Это — идеализация, не совпадающая прямо и непосредственно с наличной действительностью, с наличным бытием. Но идеализация не меньшая и не большая, чем идеализация «материальной» — «математической» точки.

«Прошлое», «настоящее» и «будущее» отождествлены (на основе идеи «causa sui») в самом определении предмета, но отождествлены не абстрактно, а конкретно; каждое из этих временных определений необходимо для того, чтобы новое понятие (элементарного неделимого предмета) имело полный логический объем, было логически всеобщим.

Классические понятия векторного времени, взаимодействия, геометрической точки и т, д. получаются здесь (должны получаться) как апроксимации, действенные в условиях, сформулированных классической наукой.

Это же относится и к причинно-следственному анализу. Если принять идею «causa sui», то опасения Эйнштейна устраняются— «доброму господу богу» не нужно «играть в кости», чтобы оправдать рискованные заключения Нильса Бора. В точке «causa sui» предмет как действие («следствие») подчиняется, подчиняет себя совершенно неуклонным детерминистским законам, исключающим всякую вероятность. II в этой же точке предмет (скажем, микрочастица) как причина самого себя, как причина своего бытия и своего движения оказывается совершенно свободным, в себе самом несущим основания своего существования. 13 контексте «causa sui» теряет свою мистическую силу и «Демон Лапласа».

Продемонстрируем последнюю мысль на материале квантовой механики. До тех пор, пока переход от одной «волны вероятностен» к другой осмысливается вне идеи «causa sui», лапласовский детерминизм продолжает — «за кулисами» — господствовать. Данное состояние вероятно, но движение от одной к другой функции «пси» абсолютно необходимо, данное вероятное состояние возможно представить как «точку» в неком квазигеометрическом пространстве вероятностей...

Но если то и другое вероятные состояния должны быть осмыслены в рамках идеи «самодействия», в точке «causa sui», тогда «настоящая», «прошлая» и «будущая» вероятности оказываются лишь тремя логическими измерениями данного предмета («точки»), в его сущностном определении. Поскольку виртуальное состояние — в пределах данной идеализации — «одновременно» (логически) с действительным состоянием микрочастицы, то между этими состояниями нет уже связи типа «причина — действие», но есть связь совсем иного логического типа: сущностное определение предмета проявляется в двух — одновременных — формах бытия (двух функциях «ней»). О бытии самодействующего предмета возможно говорить, только если он одновременно фиксирован и в настоящем и в будущем состоянии.

В классической науке детерминизм такого типа не был предметом позитивных, естественных наук, он был областью философских, метафизических «спекуляций». Сейчас этот тип детерминизма становится (начинает становиться, должен стать) непосредственным предметом физического или биологического исследований и — что особенно существенно — основой логических трансформаций.

Сразу же уточним: «причинно-следственный» детерминизм не исчезает (мы для начала излишне обострили формулировку), он становится апроксимацией иных форм детерминизма, имеющей решающее значение в «предельных условиях», когда действие «на себя» преломляется (вполне объективно) в действии «на другое».

4. Взять всерьез идею «causa sui» (как основу новой идеализации «элементарного предмета исследования») — значит коренным образом изменить самое логику обоснования теории, ее «формально-логический» статут.

В этой, пока еще только возможной (или все же невозможной?), логике должно осуществляться совмещение, отождествление логики определения и логики доказательства (выведения), логики обоснования «аксиом» (так, чтобы они обосновывали сами себя, а не «регрессировали» в дурную бесконечность) и логики обоснования «шагов дедукции» (правил следования).

Чем более полно мы определяем предмет (скажем, микрочастицу), т. е. чем более полно мы отвечаем на вопрос, что есть частица, как она существует, тем более полно мы должны включить в это определение все будущие и прошлые ее состояния, весь спектр ее виртуальных превращений, весь спектр ее «прошедшего бытия» (в качестве электрона, фотона, мезона...). В определение данной частицы входит определение всех иных частиц плюс закономерность их взаимопревращений.

Если логически додумать эту «модель», то обнаружится, что в грозящей — на основе идеи «causa sui» — логике тождественны ответы на вопросы о бытии и о сущности предмета. Тогда должен — на новой основе — произойти возврат к аристотелевской логике, в которой определение предмета (через его потенцию) также тождественно логике доказательства. Ведь вся теория силлогизма в «Аналитиках» пронизана этой идеей, особенно ясной, если уловить внутреннюю (логическую) связь первой и второй «Аналитик».

Собственно, в тождестве «определения» и «доказательства» и состоит логический смысл идея «causa sui». Необходимо определить данный предмет как причину самого себя, т. е. необходимо «спроецировать» и трансформировать всю логику в определение одного предмета. Теория предмета должна будет осознанно реализоваться как одно развитое его определение.

Еще раз подчеркну: я говорю о логической ответственности, связанной с принятием идеи «causa sui». Здесь еще нет и не может быть (ее нет и в позитивной науке) характеристики некоего нового идеализованного предмета теоретического исследования. Здесь: «идея предмета» без «предмета идеи». Поэтому, к примеру, такие «страшные» слова, как «весь мир» или «мир как целое», не имеют а этом контексте никакого натурфилософского или физического смысла, они только обозначения новых логических потенции, определяемых пока метафорически, без технологического эквивалента.

5. Если все возможные «физические» превращения предмета должны — в идеале — фокусироваться в определении (определенности) его бытия, то утверждение о том, что такой предмет «движется» или «превращается», означает, что необходимо коренным образом (логически) изменить исходное определение предмета, необходимо деструктировать данную теорию и сформировать иную теорию предмета, даже сильнее — необходимо сформировать иную логику определения, фиксировать (пред-полагать) иное понятие бытия.

Но в таком случае для предмета, идеализованного по принципу «causa sui», научная теория (теория его движения, превращения) есть теория «во второй производной», теория о превращении теорий, есть методология превращения теорий, есть логика.

Физическая или математическая, как и любая другая теория, становится в такой ситуации непосредственно и целенаправленно логической. В плане технологическом это означает требование (к такой—будущей— теории): необходимо развивать определение исследуемого предмета до перехода в иное, радикально отличное, диктуемое иной логикой определение. И такое превращение логик (с необходимым обратным предельным переходом) и становится (должно стать) единственно возможной формой обоснования данного определения, данной логики. В принципе соответствия уже назревает, пока еще краппе робко, зерно такой, виртуальной, возможной (для предмета, основанного на идее «causa sui») логики.

6. Предмет, понятый как «causa sui», логически должен воспроизводиться в «субъект-субъектных» понятиях (речь идет о «логических субъектах»). Здесь логический субъект не может покрываться никакой суммой или системой «логических атрибутов». Атрибуты — характерные «признаки» для него не характерны — суть логического субъекта не выражают.

Ясно, что идеализованный предмет такого типа вообще невоспроизводны в теории, но только — в «точке» взаимопревращения теорий (= в «теории», воспроизводящей форму своего становления, возникновения и исчезновения, снятия). Без кавычек термин «теория» здесь нельзя употреблять. Но теория, но обоснование ее возможности становится в таком случае делом исследователя.

Но это, далее, означает — для нашей проблемы самый существенный момент! — что реализация идеи «causa sui» связана с формированием нового субъекта теоретической деятельности1, радикально отличного от «теоретика- классика». Деятельность (диалог с самим собой) такого субъекта также должна осуществляться в форме «causa sui», поскольку эта деятельность должна быть причиной собственного изменения, причиной формирования радикально иной логики, иного разума. Ведь уже в принципе соответствия «два разума» — «классический» и «потенциально-неклассический» — находятся в отношении «предельного перехода», «новый разум» не снимает «старика», он обнаруживает ту «точку», в которой одна логика построения теорий превращается в другую, но ни одна из них не является воплощением прогресса, они логически равноправны, и «превращение» осуществляется в «обе стороны». Но это лишь слабый намек на того субъекта теоретизирования, который может реализовать идею «causa sni».

1 Основой всего процесса является формирование нового субъекта практической деятельности (здесь—корень актуализации идеи «causa sui»). Но это особый разговор.

<< | >>
Источник: Библер В.С.. Мышление как творчество. 1975

Еще по теме Принцип, дополнительности:

  1. Дополнительный комментарий
  2. К какому виду правовых принципов в теории права относится принцип состязательности:
  3. 3. Общество с дополнительной ответственностью.
  4. Статья 34. Дополнительное решение
  5. Общество с дополнительной ответственностью.
  6. К какому виду правовых принципов в теории права относится принцип равенства граждан перед законом:
  7. Дополнительность
  8. Статья 90. Дополнительная и повторная экспертизы
  9. Установление дополнительных оснований исключения
  10. Дополнительные общие рекомендации