<<
>>

Проблема философии.

VIII.

IX. — По мнению Дильтея, проблему фи­лософии нужно брать не абстрактно, а конкретно, то есть в ее ис­торической определенности. Когда мы говорим о философии как проблеме, мы обычно имеем в виду проблемы, которые ставит пе­ред нами ее предмет.

Ho поверх этих проблем, проистекающих из ее предмета, функция философии в жизни всегда остается одной и той же. Это указывает нам, однако, на то, что функция философии спо­собна приводить к философиям, которые различаются содержанием их объективных проблем; и в этом смысле не существует просто «фи­лософия», существуют только «философии». Отсюда единственной формой, в которой философия предстает как проблема, оказывается историчность. Историчность по своей сути есть свойство временной ситуации. И в наше время содержание философии, после опыта всех этих долгих веков, выразилось во множестве философских систем, которые Дильтей сводит к трем. Во-первых, это натурализм (ста­рый и новый материализм, позитивизм). Во-вторых, то, что Дильтей называет объективным идеализмом (стоицизм, Спиноза, Лейбниц, Шеллинг, Гегель и т.д.).
Наконец, в-третьих, идеализм свободы (Пла­тон, эллинистически-римская философия, христианское умозрение, Кант, Фихте, Мен де Биран и т.д.). Именно столкновение этих трех философских мировоззрений формально составляет, с точки зрения Дильтея, проблему философии нашего времени.

Метод подхода к проблеме определяется этой антиномичной структурой содержания философии. Три типа философского миро­воззрения притязают на обладание объективной реальностью. Ho именно поэтому философия находится в ситуации, когда эти анти­номии принципиально невозможно разрешить путем диалектичес­кого или метафизического обсуждения их объективных утвержде­ний. Каждая система имеет свои резоны и выдвигает против других свои возражения, а их пытаются объективно опровергать, исходя из иных систем.

Bce это ни на шаг не продвигает нас вперед. По убежде­нию Дильтея, антиномии между этими тремя системами логически и метафизически не редуцируемы; поэтому проблемы этих систем не имеют универсально значимого подхода и объективного решения. Ho если вглядеться не в именно этот объективный аспект содержа­ния систем, а в функцию философии в человеческой жизни, TO по отношению к этим трем системам нужно будет занять иную пози­цию: увидеть в них выражение трех тенденций жизни. B таком слу­чае методом подхода к философской проблеме этих антиномий будет герменевтический метод. Речь идет не об обсуждении объективных резонов, а о том, чтобы взять философию и разнообразие ее объек­тивного содержания как исторический факт, который нужно понять исходя из самой структуры жизни. Именно такое понимание Диль­тей называет интерпретацией, или герменевтикой.

Эта герменевтическая позиция по отношению к проблеме ис­торической антиномичности содержания философии должна об­рести в жизни свой собственный принцип. Этот принцип состоит B том факте, что жизнь не только фрагментарна и заключает внутри себя различные противостоящие другдругу моменты, HO и по своему собственному характеру многогранна (mehrseitig). Этамногогранность жизни есть не что иное, как высший принцип герменевтики фило­софии. Тем самым формулировка проблемы философии предстает перед Дильтеем с полной ясностью. B нашей исторической ситуа­ции философия не может быть обсуждением объективных истин, отстаиваемых различными философскими системами. Она может быть только чем-то иным: философией философии, или выявлением герменевтических корней любой философии. B попытке конституи­ровать универсальную рациональную функцию, способную служить основанием жизни, философия внутренне приводит к различным объективным видениям, которые напрасно даже пытаться преодо­леть. Поэтому, несмотря на объективную нередуцируемость своего содержания, философия всегда едина и тождественна в своей миро­воззренческой функции. Какова же тогда ценность философского познания?

X.

Ценность философии. — Если вслед за Дильтеем рассматривать каждую философскую систему какживой организм, более или менее замкнутый в самом себе, то создается впечатление, будто мы погружа­емся в скептицизм или релятивизм. Тем не менее, говорит Дильтей, это не так. Потому что речь идет не о том, чтобы проигнорировать аспект объективной истины, лежащей в основании каждой из трех философских систем, а о том, чтобы признать их в полноте их истин­ности и объективности. Речь идет о том, чтобы понять, как именно, сообразно разным жизненным граням и разным тенденциям, доми­нирующим у разных мыслителей и в разные эпохи, высвечивались разные и не сводимые другкдругу объективные истины. Тем самым утверждается, с одной стороны, существование объективной реаль­ности, независимой от человека; а с другой стороны, первенство духа перед любой иной формой реальности. Существование одной и той же объективной реальности, а внутри нее — первенство реальности духа есть не что иное, как результат этой философии философии, а вовсе не скептический релятивизм, растворяющий любую истину. Всякая истина и всякая объективность укоренены в жизни духа.

Это тот самый момент, вокруг которого будет кружиться мысль Гуссерля. Она сосредоточивается на двух пунктах: на идее филосо­фии как проявления жизни духа и на идее философии как мировоз­зрения.

а) Несмотря на все усилия Дильтея, для Гуссерля его философия есть радикальный скептицизм. Несомненно, что всякая философия противостоит, порой непримиримо, другим философиям; но эта фактическая истина оставляет в неприкосновенности вопрос об ис­тине принципиальной. He только философия, но и наука находится в такой же фактической ситуации; тем не менее, никто, включая са­мого Дильтея, не стал бы отрицать за наукой объективной ценности и способности объективно решить свои проблемы. Дильтей, как мы видели, не отрицает, что в жизни духа, взятой в ее фактическом виде, проявляются объективные истины. Однако вместо того, чтобы вгля­деться в объективную истину, которая фактически освещает жизнь духа, он вглядывается в тот факт, что истина составляет момент жиз­ни духа, и отдает этому факту первенство.

B конечном счете, любое объективное утверждение сводится для Дильтея к факту объектив­ности, но не к объективности факта. Так вот, если приложить эту позицию к любой истине, то всё, включая принцип противоречия, окажется просто фактом. He будет никакой истины, которая была бы истиной даже в том случае, если бы не существовало историчес­кого человечества, способного ее познать. Несомненно, отношение между объективной ценностью и преходящим фактом ее значимости в сознании составляет серьезную проблему. Ho это не препятствует существованию различия и существованию принципов, объектив­ная истинность которых доминирует над фактом их утверждения со стороны человека. Любая наука, даже математика, подлежит исто­рическим условиям своего фактического бытия, но истина матема­тических теорий не зависит от этой исторической обусловленности. И наоборот, исследование этой обусловленности никогда не сможет пролить ни малейшего света на объективную истину. Из историчес­ких условий могут быть выведены только исторические следствия. Более того: сама историческая наука не могла бы существовать, если бы ограничивалась исключительно фактическими условиями. Лю­бой историк опирается на определенные принципы, которые в ка­честве таковых налагают свои условия истинности на историческое познание. Поэтому историческое отрицание всякой принципиаль­ной истины было бы просто абсурдом. Наука в своем развитии про­ходит через трудности, а нередко и через противоречия; но ничто из этого не препятствует идеальной объективной ценности научной ис­тины. Хрупкость культурного момента духа не имеет ничего общего с объективной недействительностью истины. Историцизм — столь же тяжкое заблуждение, что и натурализм. To, что факты имеют естест­венный или исторический характер, не меняет их фактического со­стояния. Ho из чистых и голых фактов никогда не получить ничего, кроме конгломерата фактов. He получить философии — ни филосо­фии природы, ни философии духа. Разумеется, любая объективная истина конституируется исходя из жизни духа, — но жизни не эмпи­рической, а трансцендентальной, то есть жизни, которая высвечива­ет объективную истину, значимость которой абсолютна для самого духа.
Эмпирический дух зависит от того, какова по своей сущности структура духа как такового.

b) Ho даже если отвлечься от этого тяжкого и радикального за­блуждения Дильтея, его идея философии как мировоззрения непри­емлема. Философия, понятая как универсальное и рациональное зна­ние, заключает в себе эквивокацию, которую необходимо прояснить. Одно дело — знание жизни, и другое дело — строгая и точная наука, способная высветиться в этом знании. Первое может привести к ми­ровоззрению, которое, в конечном счете, представляет собою муд­рость. Ho только второе приводит к философской науке. Разумеется, эти два аспекта подчас тесно переплетаются друг с другом. Тем не менее, различие между ними очевидно: рациональные мировоззре­ния существуют с тех пор, как существуют люди, тогда как та форма рациональности, которая именуется наукой, есть продукт самого не­давнего времени. Несомненно, какие-то идеи и какие-то истины по­рой высвечиваются мудростью. Ho если мудрость проходит, то исти­на, ею высвеченная, навечно принадлежит науке человечества. Люди могут ее забыть, но это забвение не имеет ничего общего с исчезнове­нием высветившей ее мудрости. Когда возвещается истина, словоде- ржит разум, а не мудрость. Никогда нельзя смешивать философскую науку с мировоззрением и жизнью. Там, куда не досягает истина, научный разум умолкает, но не уступает место языку мудрости. Пе­ред лицом какой-нибудь математической задачи бесполезно взывать к мировоззрению, в котором были сформулированы составляющие задачу истины. Технические вопросы должны решаться при помощи техники, а не при помощи мудрости; то же самое относится к науч­ным вопросам и к философии. Случается так, что жизнь торопит, и когда философская наука не разрешает проблему с аподиктической очевидностью, она побуждает говорить мудрость. Вместо этого сле­довало бы вновь и вновь возобновлять усилие позитивной науки и философии. Мировоззрения могут спорить между собой, HO только наука способна решить вопрос об истине. Для мировоззрения важно знать, былали истинавысказанаАристотелем или Кантом, св.

Фомой или Парацельсом, или Дарвином. Для науки этот момент абсолютно иррелевантен. Решает дело не мыслитель или мировоззрение, при­нятое в его эпоху или в его окружении, а одна лишь чистая и строгая истина. Философия должна перестать быть мудростью, чтобы пре­вратиться в прямом смысле слова в строгую и точную науку. Филосо­фия как мировоззрение есть мудрость, в которой одна личность учит и приноравливает к себе другую личность. Наука же безлична: те, кто в ней сотрудничает, нуждаются не в мудрости, а в таланте к теоре­тизированию. Поэтому научное знание абсолютно лишено глубины: оно движется не в хаосе темноты, а в рамках системы, которая в иде­але притязает быть ясной и очевидной. Глубина, говорит Гуссерль, есть удел мудрости; концептуальная строгость и ясность— удел строгой теории. Поэтому наша эпоха, в которой так мало ясности, более всего нуждается в философии как науке. Разумеется, мы тем самым не отрекаемся от истории. Ho мы принимаем историю не как эмпирическую науку, описывающую эпохи и культуры, а лишь как напоминание, которое служит духовным стимулом к нашему собс­твенному научному начинанию. Стимул к исследованию не может прийти от других философий или от обсуждения других философий; он должен прийти OT вещей и состоять в объективном обсуждении проблем, поставленных вещами. Вещи не должны отождествляться ни с фактами естествознания, ни с историческими фактами. Любой психологизм и любой историцизм абсурдны. Вещи, которыми при­звана заниматься философия, — это сущностные принципы всякой эмпирической реальности; и методом их исследования может быть только феноменология. Только так возможна философия как точная и строгая наука.

Ho эта критика со стороны Гуссерля не разрешила, однако, са­мих проблем, которыми он хотел заниматься. C одной стороны, это непроясненность отношения между философским знанием и естес­твенной (если можно так выразиться) жизнью духа; с другой сторо­ны — недостаточная радикальность собственной феноменологичес­кой проблемы. Вот те два пункта, вокруг которых будет вращаться мысль ученика Гуссерля — Хайдеггера.

Хайдеггер

Позиция Хайдеггера по отношению к Гуссерлю определяется в связи с самим термином феноменологии, то есть с проблемой философии, и в то же время в связи с радикальным актом редукции, в котором открывается эта проблема. B этом последнем пункте она побуждает его также вступить в конфронтацию с Дильтеем.

I.

<< | >>
Источник: Хавьер Субири. Пять лекций о философии . 2007

Еще по теме Проблема философии.:

  1. Философия как проблема
  2. Проблемы африканской философии
  3. ПРОБЛЕМА ПРЕЕМСТВЕННОСТИ В ФИЛОСОФИИ
  4. МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ФИЛОСОФИИ ТЕХНИКИ
  5. Корень проблемы философии.
  6. 4. Проблема человека в философии ХХ в.
  7. Проблемы познания в философии Просвещения
  8. Фундаментальная проблема философии.
  9. 7. Постановка проблемы философии
  10. Формулировка проблемы философии
  11. Проблемы взаимосвязи истории философии и культуры
  12. IIL Радикальная проблема философии
  13. Лекция 7. Проблема самоопределения философии в новоевропейской культуре