СОЛОВЬЕВ И ОРУЭЛЛ
Соловьева и Оруэлла ничто не роднит. Разные страны, разные эпохи, разные идеи. Один — русский философ конца XIX века, почти незнакомый миру, другой — прославленный на весь мир английский писатель середины XX века.
Один — теолог, другой________________________________агностик. Единственная причина, по которой я объединил их под одной обложкой, это исключительно живое чувство, что обоих волновала проблема зла, зла в истории, неизбежного зла. Комментируя их книги, их взгляды на мир, я шел как был двумя путями, казавшимися параллельными, то есть не пересекающимися.
И все же в диалоге Уинстона и О’Брайена четко вырисовывается силуэт одного персонажа, который фигурировал и в «Трех разговорах», где он был опознан и назван. Это дьявол. Тем не менее этого недостаточно, чтобы перебросить между этими авторами мостик. Дьявол повсеместно присутствует в литературе двух последних веков, особенно в русской и английской литературах. Дьявол и его разновидности известны всем или почти всем религиям.
Один из героев Достоевского заявляет, что многие из тех, кто верит в беса, не веря в Бога. Ho дьявол — не объект веры, хоть от него никуда и не деться. Если он становится объектом веры, к нему привязываешься. О’Брайен верит в дьявола и от его имени обращает Уинстона. После этого Уинстон прозябает в неживом состоянии, в полнейшем безразличии и к жизни, и к смерти, он в аду.И все же один эпизод романа позволяет поставить этих авторов рядом. Речь не идет об общности взглядов или веры: напротив, Оруэлл и Соловьев рассказывают о противоположных вещах, ведущих к противоположным результатам. Ho их рассказы построе-
161
Министерства Любви. Если чи-
таешь внимательно, то тебе открывается: он построен на манер страстей Господних.
Страсти Господни — это смертельная битва со злом, чей исход важен для очень многих, и сосредоточение этой битвы на личности одного человека, от победы или поражения которого зависит, каким будет мир в течение долгого времени. Уинстон, этот «последний человек», как называет его О’Брайен, — центральная фигура этой битвы. Ero поражение знаменует победу дьявола. Как лапидарно заявляет О’Брайен — наш приказ: Ты есть. Если Уинстон уступит, дьявол докажет свою созидательную силу, не меньшую, чем у Бога. Будет положено начало антисотворению мира. Таким образом, Уинстон занимает в романе Оруэлла положение сродни положению Христа.
Вот отчего до тех пор, пока не будет разыграна вся партия, изувеченное тело «последнего человека» представлено не толпе — ведь он последний, — а самому себе в зеркале. Оруэлл пишет нам в подробностях при самом ужасающем освещении, которое и не снилось ни одному художнику, полотно «Ессе Homo»*.
Ho как же слаб этот «последний человек»! Он заживо гниет. Он не верит в Бога, на что ему указывает О’Брайен, не верит в Христа, о котором он никогда не слыхал и чье имя ни разу не упомянуто в романе[87]. Злой с детства, деградировавший от жизни в Океании, участвующий в грязных партийных делах, некрасивый, потрепанный, утомленный задолго до последнего выпавшего ему испытания, — таков защитник человеческой природы. Он не добродетелен. Теологи утверждают, что вера — излечение ума, надежда — излечение памяти, милосердие — излечение воли. Ho в Уинстоне ум в корне разрушен технологией двоемыслия и подавления истины. У надежды нет шансов возникнуть, поскольку уничтожена память. Остается сострадание, иначе — воля к добру или, как минимум, желание добра. Кажется, это невозможно искоренить в нем. Уинстон испытал жалость к девушке с перевязанной рукой, и этот порыв положил начало его духовному высвобождению. Следуя ему, Уинстон почти сразу стал обретать и свое тело, и душу, и внешний мир. Согласно древним поверьям, женщина — посредница между человеком и Богом, способная управлять путями добра.
Ho все против их чувства. Любовь разрушена давно, и начальный порыв превращается в последнюю возможность.Ho как же Уинстону сохранить в себе человека? Только доказав, что он способен на безграничное милосердие, на которое ни один мужчина даже в расцвете физических сил не способен. Ему назначена «комната сто один» с самым страшным испытанием. Кто способен пережить это? Кто не завопит в последнюю минуту: «Отдайте им Джулию! He меня!» О’Брайен еще раз убедился в своей правоте. Уинстон получил по заслугам. Каков Уинстон — таково человечество. Испытание окончилось. Зло сильнее, нужно служить ему. Дьявол выиграл процесс, зло оправдано.
Апокалипсис можно рассматривать как род обучения в процессе решительного испытания, выпавшего человечеству под конец истории. Это испытание состоит не в том, чтобы разгадать тайну, завладеть чащей Грааля[88] или отыскать талисман. Оно не носит характера посвящения в таинство. Оно — из области нравственной: требуется различить добро и зло и сделать выбор. B этом смысле «1984» является частью апокалиптической литературы, с тем же правом, что и «Три разговора».
Сюжеты и конец произведений двух авторов различны. B «Трех разговорах» антихрист правит с помощью убеждения, связывая по рукам и ногам людскую волю. Почти никто не в силах устоять перед ложью, но все же немало и тех, кто выдерживает и образует христианскую церковь и синагогу. Спасение приходит от постоянно призываемого Бога, и этот всепобедительный, держащий свои обещания Бог вмешивается в земные дела. B «1984» предложено невероятное зрелище прямой власти дьявола. Дьяволу более ни к чему маскироваться перед людьми. Он намерен сломить их. Остается последний: Уинстон, самый слабый из всех.
Апокалипсис по Оруэллу соответствует протестантской версии, суть которой в обших чертах в том, что человек бессилен достичь спасения. Оруэлл испытал это на своей шкуре, затерявшись однажды среди клошаров Лондона и Парижа, а затем, отправившись сражаться в Испанию. Несмотря на свою верность социалистическим идеям, он, как и Уинстон, понял, что от пролетариев ждать нечего. Трудно найти более антипелагистское* произведение, чем «1984», в котором человеческая натура предстает окончательно испорченной. Это апокалипсис sola gratia[89]. Поскольку милости не хватает, это апокалипсис от противного, теологически неоспоримый, противоположный библейскому апокалипсису.
У русского мыслителя и английского писателя есть и общее: инстинктивное презрение к спиритуализму, сбивающему людей с пути, по которому они могут спокойно, разумно идти навстречу добру. Соловьев и Оруэлл стремятся к реальному, которое открывается лишь в отказе от возвышенного и при смиренном взгляде на то, что человеку по силам. Накануне смерти оба восхищаются простыми вещами, обычным, но настоящим миром, где возможны удовольствия, дружба, работа, игра — миром, в котором Генерал, политический деятель находят себе применение и где Уинстон напевает себе под нос:
Апельсинчики, как мед...
Еще по теме СОЛОВЬЕВ И ОРУЭЛЛ:
- 67. Интегративная школа (В. С. Соловьев)
- Тоталитаризм — это понятие, принятое Оруэллом
- ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ СОЛОВЬЕВ
- ЛЕКЦИЯ 6. B.C. Соловьев
- ЧАСТЬ ВТОРАЯ ОРУЭЛЛ, или ОПРАВДАНИЕ ЗЛА
- Но было бы неверным предполагать, что Оруэлл сравнивал тоталитаризм лишь с европейским фашизмом и советским коммунизмом.
- ЧАСТЬ ПЕРВАЯ СОЛОВЬЕВ, или ИЗВРАЩЕНИЕ ДОБРА
- Политико-правовые взгляды В.С. Соловьева
- Коммунизм
- Назовите автора следующего высказывания: «Право существует в общем народном духе и, стало быть, в общей воле, которая постольку является и волею каждого отдельного индивида».
- Как вы думаете, кто является автором следующего высказывания: «Право есть принудительное требование реализации определенного минимального добра, или порядка, не допускающего известных проявлений зла».
- СПИСОК РЕКОМЕНДУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
- Интеллектуальное и духовное сопротивление
- 4. Золотое правило в “Оправдании добра” В.С. Соловьева
- История
- Библиографический Список