Ценность науки.

2.

3. — Бергсон не может ограничиться констата­цией содержания науки, иначе он перестал бы быть философом. Он должен вернуться к самому корню, из которого произрастает наука. И в этом возвращении к истоку и основанию науки мы прежде всего сталкиваемся с моментом символизма: наука есть система символов, представляющих связи между вещами.

Во-первых, что касается восприятий: популярная психология времен Бергсона приучила нас всех — я говорю «всех», потому что все люди моего поколения пережили это на собственном опыте — K тому, что восприятия, считатьли их просто комплексами элементар­ных ощущений или нет, суть ментальные состояния, которые произ­водятся в нас вещами; причем сами вещи, следовательно, остаются потусторонними восприятию. Ощущение и восприятие считались теми репрезентативными способами, какими вещи пребывают в нас. Вопреки этой концепции Бергсон решительно отстаивает своего рода непосредственный реализм: воспринятое и почувствованное суть не субъективные репрезентации, а сами вещи — по той простой при­чине, что восприятие означает не пребывание вещей во мне, а мое пребывание в самих вещах. Воспринимать означает не принимать вещи, а идти к ним. Сенсорный процесс есть путь вхождения духа в сами вещи. Естественно, что эта концепция столкнулась с немалыми трудностями как научного, так и философского порядка.

Прежде всего, это трудности научного порядка: различение меж­ду чувствительными и двигательными нервами, из которых первые центростремительны, а вторые — центробежны. Бергсон отрицает, что центростремительный нервный процесс и есть восприятие. Вос­принимать означает ментально пребывать в вещах, тогда как цент­ростремительный сенситивный процесс есть всего лишь механизм, которым в каждом конкретном случае отбирается и определяется та вещь, в которой мы перцептивно пребываем. Другими словами, цен­тростремительный сенситивный процесс — это всего лишь «селек­тор» воспринятого, но не само восприятие. Восприятие — это при­сутствие духа в вещах.

Далее, это трудности философского характера. Можно ли сказать, что, когда я воспринимаю Луну, я пребывают на Луне? He легче ли Помыслить, что в восприятии скорее Луна пребывает во мне, чем ут­верждать, что я нахожусь на Луне? B этом пункте не может не прийти на ум, что еще в самом начале истории метафизики не кто иной, как Парменид — сколь бы парадоксальной ни казалась ссылка на элеата в связи с Бергсоном — призывал нас понять, что для ума всё, даже самое отдаленное, является присутствующим. C позитивной точки зрения вполне ясно, что, когда я воспринимаю Луну, я не нахожусь на Луне физически: это очевидно. Ho речь идет не об этом, а о том, что я ментально пребываю на Луне. И это пребывание, сколь бы мен­тальным оно ни было, совершенно реально. Каким образом? Когда я зрительно воспринимаю Луну, то процесс, приводящий нас к Луне, берет начало отнюдь не на сетчатке глаза, потому что происходящее на сетчатке есть всего лишь продолжение воздействия световых волн, исходящих от Луны. Поэтому процесс в целом направлен от самой Луны к мозгу, и благодаря этомудух присутствует в самом начальном моменте процесса, то есть на самой Луне. C философской точки зре­ния, воспринимать означает ментально пребывать в вещи — такой, какова она сама по себе. Восприятие прямо обращено на саму ре­альность; между Луной и моим умом нет никакого промежуточного репрезентативного состояния.

Итак, с какой стороны ни подходить к вопросу, восприятие за­трагивает саму реальность, и в этом смысле оно абсолютно. Разуме­ется, оно не охватывает ни всей целостности вещей, ни всякой вещи в целом. Ho этот отобранный сенситивным процессом аспект вещи есть аспект самой ее реальности. Поэтому наука в самом своем ис­ходном пункте касается реальности, и в этом смысле она есть нечто абсолютное.

To, что истинно говорится о восприятии, равным образом отно­сится икего концептуальной обработке. Научный интеллектдвижет- ся среди строго отточенных понятий — ясных и отчетливых. Он так разрабатывает понятия, как если бы вещи были устойчивыми, почти геометрическими телами.

4.