Узловая станция на пути понимания природы времени
Bce заблуждения по поводу философского смысла рассуждений о времени в теории относительности проистекли вследствие отсутствия точного определения употребляемых терминов.
Анри Бергсон.
Длительность и одновременностьB апреле 1922 г. Эйнштейн приехал в Париж, где его встречали как мировую знаменитость. Были устроены обсуждения теории относительности с ведущими французскими учеными в Академии наук, в Сорбонне. 6 апреля во французском Философском обществе состоялась его очная дискуссия с Анри Бергсоном. Ожидалось, что это будет поистине исторический спор по теме, которая вызывала такой жгучий интерес, о проблеме времени. Ho плотной дискуссии не произошло.
Бергсон выступал первым, причем с самого начала заявил, что выступать не собирался, а пришел послушать. Ho все же он довольно подробно изложил свою позицию по отношению к теории относительности: она его восхищает, но он не может согласиться с парадоксами Эйнштейна, с истолкованием знаменитых «растяжений секунд». Эти сдвиги во времени Бергсон считает способом математического изображения быстрых или далеких систем, но отнюдь не реальным временем1 7.
Эйнштейн от дискуссии, можно сказать, уклонился. Ero речь была весьма краткой и свелась к намерению разделить научное и философское понимание времени. Вот что Эйнштейн говорил тогда: «Физическое время могло произойти из психологического [времени]. Первоначально индивиды имели понятие об одновременном восприятии; они могли понимать один другого и утверждать о некоторых вещах, что они воспринимаемы [одинаково]. Это был первый шаг по пути к объективной реальности. Ha самом деле объективные события не зависят от индивидов, для них они просто ментальные конструкции или логические сущности. Это не такая вещь, как время философа, просто психологическое время отличается от физического [времени]»168.
По существу, т. e. о природе времени, он не сказал ничего. Может показаться, что тут проявился свойственный Эйнштейну некоторый снобизм. Оттенок, который можно выразить словами «не снизошел», конечно, присутствует, но на самом деле, думаю, причина нежелания его вступать в конкретное обсуждение природы времени проще: он никогда на таком уровне в нее не вдумывался.B результате, в истории науки диспут получил название как «двойной монолог». Ho он не забылся и обсуждается до сих пор, причем заметно, что чем ближе к нашим дням, тем активнее. B «двойном монологе», по устоявшемуся мнению, победил Эйнштейн, а Бергсон, считается, не понял сути теории относительности169. Однако, с моей точки зрения, прошедший век сильно изменяет эти суждения. 0 поистине историческом смысле диспута мы поговорим ниже. A тогда язвительная реплика Эйнштейна о том, что всякая разумная философия должна согласовываться с естественными и физическими науками, как вскоре оказалось, вызвала далеко ведущее следствие. Принимая вызов, Бергсон написал по итогам дискуссии трактат, в котором согласовал свое понимание природы времени именно с теорией относительности. Таким образом, становится ясно, что научным итогом диспута является как раз книга Бергсона170.
Bce последующее развитие науки и особенно, понимания времени, убеждает нас ныне в верности сделанного Бергсоном в этой книге неожиданного вывода, на который тогда никто не обратил внимания: теория относительности является ничем иным, как блестящим и строгим доказательством существования единого и реального человеческого дления. Иначе говоря, две на первый взгляд несовместимые теории, причем одна выраженная математически, другая - на уровне философских терминов - оказались дополнительны.
0 содержании и смысле книги Бергсона у нас и пойдет речь в данной главе.
Среди критиков Эйнштейна, голоса которых к сегодняшнему дню уже слились в громогласный хор, аргументация Бергсона не повторяется. Ни до него, ни после никто до таких элементарных глубинных оснований теории относительности (CTO) не добирался.
B их свете теория оказалась не дискредитирована, а приобрела совершенно новый смысл.B трех начальных главах своего не объемного труда (занимающих 60 страниц из 160) Бергсон выполнил за Эйнштейна то, что тот обязан был сделать уже в первой своей статье: определить базовые понятия: время, пространство, длительность, одновременность, относительность, система и другие.
Итак, время, которое употребляется в науке с эпохи Ньютона, должно считаться реальным длением, то есть имеющим человеческую природу. Дление манифестирует непрерывность течения внутренней жизни, говорит Бергсон в главе «О природе времени». Дление есть непрерывный переход, не имеющий никакого отношения ни к какой вещи, вообще ни к чему материальному за пределами живого человека. A поскольку тот обладает интуицией и сознанием, то переживает дление независимо от того, сознает его или не сознает. Для того, чтобы сознавать, мы подключаем память. Дление является, обнаруживается нам памятью, но само по себе, объективно есть темный нерасчлененный поток жизни, а если изобразить его введенными нами единицами измерения, оно есть промежутки, интервалы между рисками на циферблате часов. Дление есть продолжение «перед» в «после», как связная мелодия, если слушать ее с закрытыми глазами.
Следовательно, оно имеет универсальный характер, покрывая весь познаваемый универсум. «Всем человеческим сознаниям свойственна одна и та же природа, - пишет Бергсон в главе с характерным названием «О природе времени», - все они воспринимают одинаковым способом, текут с одной и той же скоростью и переживают одну и ту же длительность. Ничто не мешает нам вообразить сколько угодно человеческих сознаний, рассеянных по вселенной на таких расстояниях друг от друга, что периферическая часть внешнего опыта любых двух соседних сознаний окажется общей. Они сливались бы в один опыт и развертывались в одной длительности, присущей любому из двух соседних сознаний»171.
Что касается принципа относительности, Бергсон призывает помнить, что он обоюден, действителен независимо от того, какую из систем мы избрали в качестве системы отсчета.
«Сокращения длины, замедления времени, нарушения одновременности - обоюдны (они были такими и раньше в скрытом виде, согласно самой форме уравнений), и что наблюдатель в системе S' повторит о системе S все высказанное наблюдателем в системе S о системе S'. Вследствие этого, как мы покажем в дальнейшем, рассеется все, что первоначально казалось парадоксальным в теории относительности; мы утверждаем, что единое время и независимое от длительности протяжение останутся существовать и в гипотезе Эйнштейна, взятой в чистой форме; они останутся теми же, какими всегда были для здравого смысла»172. Бергсон требует считать введенную теорией относительность - полной относительностью.Точный анализ употребляемых в теории относительности понятий позволяет Бергсону приступить к ее анализу. Как и в речи на диспуте 6 апреля 1922 г., Бергсон заявил, что восхищается этой теорией. Она имеет великое значение для понимания природы времени, но только в том случае, если отделить формализм теории от объяснения ее самим Эйнштейном, освободить ее от внесенного автором ложного «парадокса часов». Бергсон считает, то иллюзия множественности времен возникает, как это ни странно звучит, вследствие нарушения автором своего же принципа относительности.
Вот известная «железнодорожная» иллюстрация Эйнштейна из его работы 1911 г., говорит Бергсон: «События, одновременные относительно железнодорожного полотна, не одновременны относительно поезда и обратно. (Относительность одновременности). Всякая система отсчета имеет особое время»173. B этих фразах произошла незаметная самому автору подмена понятий, продолжает Бергсон. Принцип относительности гласит, что законы природы не должны меняться со сменой системы отсчета, они должны описываться одинаковъш образом. Ho как этого можно достичь, если Эйнштейн утверждает, что время, с помощью которого формулируются законы, в каждой системе отсчета, - свое, особое, местное? Именно это противоречие, двусмысленность, введенная автором теории, породили массу недоразумений, говорит Бергсон и продолжает: «Итак, если мы действительно придерживаемся того, что нами воспринимается и переживается, если мы обращаемся с вопросом к реальному наблюдателю в поезде и реальному наблюдателю на железнодорожном полотне, то мы обнаружим, что тот и другой имеет дело с одним и тем же временем.
To, что мы называем одновременностью по отношению к полотну, является такой же одновременностью по отношению к поезду»174. Оба физика - и в поезде и на полотне - дадут одну и ту же картину времени. Законы природы, выраженные формулами, будут одинаковы. Однако, по Эйнштейну на платформе у наблюдателей все часы синхронны, а в несущемся поезде у коллег показания часов последовательны.Вопрос чрезвычайно серьезный и любая неточность здесь имеет далеко идущие следствия. Может быть, ошибается не Эйнштейн, но Бергсон? Попробуем для проверки обратиться не к цитируемой популярной работе 1911 г. (хотя, справедливости ради надо сказать, Эйнштейн во всех работах рассуждал одинаково), а для чистоты логического эксперимента к самой первой и эпохальной статье 1905 г., с которой все и началось. Сопоставим две цитаты, расположенные почти рядом и тогда нам станет нагляднее суть противоречия, которое вскрывает Бергсон.
Фраза, назовем ее № 1: формулировка принципа относительности: «Законы, по которым изменяются состояния физических систем, не зависят от того, к которой из двух координатных систем, движущихся относительно друг друга равномерно и прямолинейно, эти изменения состояния относятся»1 5.
Фраза № 2: парадокс времени. Напомню, что автор рассуждает о двух инерциальных системах, в каждой из которых есть наблюдатели с измерительными стержнями и часами. Что же они фиксируют? «Итак, наблюдатели, движущиеся вместе со стержнем, найдут, что часы в точках A и B не идут синхронно, в то время как наблюдатели, находящиеся в покоящейся системе, объявили бы эти часы синхронными. Итак, мы видим, что не следует придавать абсолютного значения понятию одновременности. Два события, одновременные при наблюдении из одной координатной системы, уже не воспринимаются как одновременные при рассмотрении из системы, движущейся относительно данной системы»176.
Да, совсем нетрудно видеть, что фразы № 1 и № 2 логически противоречат друг другу. Эйнштейн затушевывает двусторонность относительности.
Ho, если у наблюдателей в одной системе часы в разных точках идут синхронно, то и в другой у других наблюдателей часы должны идти так же синхронно, а не последовательно. Иначе принцип относительности как принцип равноправия систем уничтожается. Поскольку не существует в мире никакой единой для всех, привилегированной, как говорил Эйнштейн, системы отсчета, с которой мы обязаны соотносить все остальные события, никакая система не лучше другой и законы природы в ней выглядят так же, как во всех остальных. Эйнштейн оговаривает, правда, что движущиеся физики не заметят, что у них одновременность превратилась в последовательность, это увидят покоящиеся наблюдатели, но поправка, как мы увидим далее, не меняет сути его рассуждений.Парадокс возникает, как и все логические парадоксы, в результате незаметного и неправомерного смешения понятий из разных рядов. Надо внимательно разобраться, какие же перед нами ряды? Вот две системы декартовских осевых крестов, по которым определяют координаты тел. Системы движутся одна относительно другой. Эйнштейн заявляет, что в обеих есть наблюдатели, люди с часами и измерительными стержнями. Ho далее он открывает путь в тупик. To, что они живые люди, есть проходная деталь, на которую никто, кроме Бергсона, не обращает внимания, потому что все привыкли и все подразумевают, что человек в механике не является объектом науки. Ero наличие там вообще завуалировано, он как бы предполагался, занимая положение Бога, находящегося сразу повсюду, но нигде конкретно. От присутствия субъекта, фиксирующего и описывающего события, в изучаемом объекте ничего не меняется. Эйнштейн выводит наблюдателя на авансцену, но с несколько не проявленной ролью: TO ли он живой человек, TO ли некая отделившаяся от него и действующая сама по себе функция измерения.
Для Бергсона наблюдатель - не что-то аморфное и вездесущее, а конкретный центр ситуации. Он настаивает на том, что человек-наблюдатель присутствует здесь на самом деле. Ho в математической физике, в отличие от текущей обычной жизни, наблюдатели не могут быть зафиксированы везде сразу. Логика Бергсона в отличие от визави оказывается предельно математически строгой, заставляет нас точно осознать реальность. Если в обеих системах есть наблюдатели и обе системы движутся, это один ряд понятий - обыденный, мы здесь ничего не измеряем и никакой теорией не занимаемся. Мы охватываем ситуацию интуитивно. Ho переходя к науке, мы должны ситуацию описать в точных понятиях и формулах. B математической физике мы рассуждаем не обыденно, не по здравому смыслу: мы берем ситуацию, ограниченную нашим измерением и вынуждены брать каждую систему отдельно. Следовательно, если в одной из них есть наблюдатели, и система покоится, а в другой их нет, и она движется относительно них - тут совсем другая пара или другой ряд понятий. Присутствие человека влияет на состав рядов. Логика Бергсона непривычна, но, приняв ее, мы сразу улавливаем, что первый ряд - нестрогий и не научный, он попал сюда из обыденного мышления. Второй - научный и в нем применяют определенную математическую логику.
Смешение рядов и допускает непроизвольно (и попадает в пожизненный плен своей идеи) в первой фразе положения № 2 Эйнштейн, когда говорит о двух системах, в каждой из которых естъ наблюдатели. Он сам забывает, что введенная теорией равноценность и относительность систем накладывает запрет: в любой механике движущиеся системы есть, но теоретически движущихся с ними наблюдателей не бывает нигде и никогда. Механика обходится без них, она просто измеряет свои параметры в соответствии с галилеевским принципом относительности. Система отсчета, в которой находятся наблюдатели, всегда неподвижна, даже если в реальности она движется, несется куда угодно и как угодно. Тут мы применяем реальность другую, не обыденную, а научную.
Именно таким образом в том же 1905 г. сформулировал принцип относительности Анри Пуанкаре, уже не для тел, а для новых объектов - полей: «Уравнения электромагнитного поля не изменяются в результате некоторых преобразований, которые мы будем называть преобразованиями Лоренца\ две системы, одна неподвижная, другая перемещающаяся поступательно, представляют собой, таким образом, точное изображение одна другой»177. Как видим, Пуанкаре излагает принцип в традиционной манере механики, т.е. без всяких наблюдателей. Речь идет просто о системах. И тогда становится ясно, что система отсчета всегда принимается за неподвижную, а движущаяся описывается, как изображение первой. Согласно и всей механике, и Пуанкаре, и самой теории относительности ничего не должно меняться от введения туда, в первую систему наблюдателей. C ними или без них, всегда подвижная в реальном мире, она всегда будет описываться формулами как неподвижная.
Поэтому, повторю еще раз: употребляемое Эйнштейном выражение «наблюдатели в движущейся системе» - нонсенс, языковая неряшливость. Если считать обе системы движущимися, то никакой теории у нас не будет, без точки отсчета даже понятие скорости исчезает. Если принять, что обе системы сразу двигаются, надо вводить третью систему. Тогда она и будет системой отсчета для одной и для другой, и все расчеты будут делаться отдельно для каждой. Равноправие систем относится не к паре из двух движущихся систем и не к паре состоящей из покоящейся и движущейся систем. Равноправны все покоящиеся (и любая из них) системы, перед которыми иногда требуется изобразить другую, оппозиционную систему отметок. Равноправны системы отсчета, пусть они будут системы с наблюдателями, если мы настаиваем на их присутствии, и не равноправны по отношению к ним системы отметок. Тогда эти последние называются Пуанкаре изображением системы отсчета.
Эйнштейн же ничтоже сумняшеся заявил, что в одной системе время будет синхронно, но в другой у наблюдателей, важно не забывать, что он все время о них поминает, будет особое, свое время. Тем самым он незаметно перешел на обыденный, нестрогий язык и применил правомерные понятия теории относительности из стандартной пары систем, где одна неподвижна и с наблюдателями, а другая движется и наблюдатели в ней если и есть, в расчет не принимаются, к неправомерной ситуации или к другому ряду, где в обеих системах есть наблюдатели. Равноправие нарушилось.
U*
Понятия из разных рядов, у которых объемы и содержания разные, смешались. Он спутал системы отсчета с системами отметок.
Создалось ложное представление, будто у живых людей, находящихся внутри движущейся системы, в соответствии с преобразованиями Лоренца «сокращаются» сантиметры и «растягиваются» секунды. Ho эти сокращения и растяжения относятся только к движущейся мимо них условной системе, которую они описывают с помощью вспомогательной, созданной формулами, ситуации, возникшей из условий задачи. Равноправие систем заключается в том, что если люди мысленно переместятся туда, на вторую, оппозиционную, она тут же превратится в неподвижную, а та, которую они покинули, реально или мысленно, станет движущейся и безжизненной, и движение точек в ней будет описываться со сдвигом во времени. Мы всегда будем описывать движущуюся систему, согласно Пуанкаре, как проносящееся зеркало, и каждая точка нашего времени отобразится в нем как трассирующий след. Зеркало всегда только одно, напротив нас. Гендрик Лоренц наделил эту зеркальную систему условным местным временем. Tpaccep или пунктир, видимый теорией в зеркале, и есть условность.
Эйнштейн во фразе № 1 сформулировал уточненный принцип относительности. Однако, как видим, тут же объявил, что сокращение длин и изменение масштаба длительности есть не введенный механикой прием для описания проносящихся мимо нас быстрых систем, как расценивал свои преобразования Лоренц (о работах которого Эйнштейн тогда не знал), а свойство самих движущихся мимо нас тел шіи систем отсчета. Так устроен мир, все время он повторяет. Сокращение и замедление, заявляет он, будет немедленно обнаружено, если туда поместить наблюдателей. Однако в зеркало ничего нельзя поместить, в Зазеркалье ныряют только в сказке Льюиса Кэррола.
Ошибки талантливых людей тянут за собой шлейф нелепостей. Если бы Эйнштейн рассуждал в обычных терминах математической механики, т.е. обошелся бы без всяких наблюдателей или применял бы их как некую фигуру речи, о его теории знали бы не больше, чем о любой другой из области физики, тем более узкой сферы электродинамики. Ho он поступил прямо по фантазии Оскара Уайльда. B рассказе того «Портрет Дориана Грея» изображена ситуация, когда все поступки героя отображались не в нем самом, а на портрете, стоявшем в чулане. И старел не человек, а портрет. Так и Эйнштейн счел своих условных наблюдателей безусловными, живыми. И весь образованный мир содрогнулся, потому что физика вдруг заговорила о близко всех касающихся вещах - времени, бренности, смерти, в конце концов. Так электродинамика, далекая от человека наука о движении электрона, превратилась в сенсационную науку, чего не удостоилась ни одна другая физическая дисциплина.
Ho ошибка Эйнштейна включила мысль Бергсона. Он один и увидел, что она означает. Он увидел, что присутствие наблюдателя в теории совсем не фигура речи, что Эйнштейн двинулся в верном направлении, но увлекся, наделил наблюдателями и оппозиционную систему и тем создал логическую парадоксальность, размазал смысл между изображением и реальностью. A между тем теория относительности придала человеку совершенно отчетливо новую роль: укоренила его в неподвижной системе отсчета и тем прояснила его положение в мире. Она раскрыла понятие времени Ньютона, которое было непостижимым, идущим сразу во всем мире. Теперь оно стало точным: время совпадает с жизнью неподвижных наблюдателей в системе отсчета. Из трактата Бергсона следует: время естъ обнаруженное специальной теорией относительности реальное явление природы, объективное свойство, а не условность формального описания. Вот почему оно сопротивляется логическому произволу, требует точности языка. Бергсон предостерегает: Эйнштейн принял способ описания систем за действительность, отражение в зеркале - за реальность, уверяя всех, что так устроен мир, что время в нем зависит от скорости перемещения. Бергсон возвращает все на места: время не зависит от скорости перемещения физических тел, пусть даже это тело человека.
Итак, вернемся к тексту трактата. Кроме теории относительности, Бергсон анализирует знаменитый опыт Майкельсона-Морли. И оказывается, что именно опыт дополняет логические построения Бергсона и блестящим образом подтверждает их. Загадочная невозможность сложить скорость света и Земли возникала в этом эксперименте, потому что по привычке все употребляли предвзятую концепцию абсолютного времени классической механики (в интерпретации Эйлера) или неопределенного «эфирного» времени. Развенчивая понятие абсолютного времени, Эйнштейн предположил, что эксперимент выявил невозможность достижения любым материальным объектом скорости света и «вручную» ввел в основание своей теории первый постулат: скорость света постоянна и не зависит от собственного движения источника света. Скорости света и его источника не складываются, потому что в реальности наступает «растяжение» секунд и «сокращение» сантиметров.
Ho у опыта имеется совершенно другое, более простое и четкое объяснение, причем строго механическое, говорит Бергсон. Майкельсон взялся проверить царившее в теории всеобщее предположение, что скорость света по направлению движения Земли по орбите больше, чем в боковом или противоположном направлении. Ho что мы подразумеваем под словами: Земля движется по орбите? - спрашивает Бергсон. Находясь на Земле, нам практически невозможно, во всяком случае, трудно обнаружить ее движение с помощью местных средств. Мы знаем, что Земля движется, несется по орбите, только теоретически. Где та точка или система отсчета, с которой мы могли бы хотя бы мысленно наблюдать движение Земли по орбите? B согласии с Коперником и Кеплером точка отсчета находится внутри Солнца. Ho у нас эмпирический опыт, нам ничего не даст мысленная модель рассмотрения ситуации откуда-то из другого места, Майкельсон включает свет и смотрит на построенные им приборы с Земли и при любых вариантах должен был считать планету неподвижной, как положено в механике. И, оказалось, что именно свет так себя и ведет. Он отправляется от неподвижного предмета по имени Земля, как знаменитая муха в знаменитом примере Галилея. Иначе говоря, действует реально его принцип.
B полном согласии с принципом относительности Галилея и прибор, испускающий свет, и наблюдатель находятся в системе, где идет реальное время, говорит Бергсон. Никакого опытного сложения скоростей в одной системе добиться невозможно. C помощью равномерно текущего времени измеряется физическая скорость распространения света. He меняла существа дела и гипотеза эфира, относительно которого якобы движется Земля. Мы включаем свет в математически покоящейся системе, и, естественно, к скорости его распространения от неподвижного источника ничего не прибавится, независимо от того, есть эфир или его нет. Реальный, с непревзойденной точностью поставленный эксперимент и показал истинное положение человека. B реальных условиях никаких двух систем, придуманных в мысленном опыте, не обнаружилось, скорость света в неподвижной системе одинакова во всех направлениях. Значит, никакой реальной другой длительности тоже нет, не существует. Этот результат можно получить не только в оптике, но и даже в баллистике, хотя снаряд обладает массой в отличие от света. Более того, в космонавтике при запуске ракет Земля принимается строго неподвижной. Это научная реальность в отличие от реальности здравого смысла. Когда нужно что-то рассчитать, надо пользоваться именно ею. Так же скорость снаряда от выстрелившего им самолета можно сложить с самолетной только с земли, то есть из внешней системы, но не из кабины летчика. Майкельсон в своем опыте - такой же летчик, добавлю я от себя.
Таким образом, опыт Майкельсона-Морли, рассмотренный Бергсоном, навсегда и неопровержимо подтвердил именно единственность, реальность времени, а не его относительность и множественность. Исследуя феномен длительности в 1883-87 гг., разъясняет Бергсон, он не рассматривал ее как мировое явление, он только указал на то место, где она образуется - в глубине человеческого существа1 8. Человек переживает не какую-то внешнюю длительность, а свою собственную, которую Бергсон предложил тогда называть реальным или конкретным длением. Тем он тогда и ограничился, его идея была частной, относящейся только к человеку без окружающего фона. Теперь она приобрела универсальный смысл. Опыт Майкельсона-Морли, вызвавшей огромный резонанс, преобразования Лоренца, принципы относительности в формулировке Пуанкаре и Эйнштейна, теория относительности оказались последовательными работами по ее точному подтверждению. Вот почему в предисловии к своему трактату Бергсон пишет: «Я взял один за другим все термины формул Лоренца и стал искать, какой конкретной реальности, какой воспринимаемой или могущей быть воспринятой вещи соответствуют они. Это исследование привело меня к довольно неожиданному результату. Положения Эйнштейна оказались не только не противоречащими обычной вере людей в единое универсальное время, но они утверждали ее, они сообщили ей что-то вроде доказательств»179. Дело, конечно, не в обычной вере людей, а в его собственном, точном выражении этой обычной веры - в теории реального дления.
To, что Бергсон называет конкретным человеческим существованием, продуцирующим внутри себя реальное дление, с точки зрения теоретической физики и есть важнейшая часть того, что она называет «система отсчета». B ней используется означаемое значком t время. Ho свойство чего предъявлено в значке tl Опыт Майкельсона-Морли и принцип относительности в любой формулировке (Галилея, Пуанкаре, Эйнштейна) наглядно демонстрируют то, что Бергсон ранее описал словами: время принадлежит не внешней вселенной, не вещам, не эфиру, а человеку. Время стоит в том же самом ряду, где располагаются все остальные показания, формируемые нашими ощущениями. Ведь наши приборы, в том числе и часы, есть продолжение и усовершенствование наших свойств и способностей.
Дление человека оказалось универсальным явлением, потому что из теории относительности следует с непреложностью, что в области материального движения нет какого-то неопределенного независимо ни от чего идущего времени, абстрактной абсолютной длительности для всей вселенной. Иначе говоря, теория покончила с выделенной системой классической физики и, наоборот, утвердила: только та система, где есть человек, обладает длительностью или, строже говоря, длением. Где бы мы ни находились с приборами, мы измеряем свое собственное конкретное дление и используем его для описания любых процессов.
Опыт исключил внешнее время, значит, говорит Бергсон, подтвердил, что все разнообразные внешние циклические процессы, которые мы принимаем за течение времени, есть только способы его измерения, они, как и часы - не генераторы его, а счетчики, системы отметок. B таком случае, куда бы систему отсчета человек, в строгом смысле для теории - физик-наблюдатель - ни переносил бы, он несет время с собой. Теория относительности доказала, а не просто декларировала, что всегда есть наблюдатель, он не условность и не отделим от своей системы. Эта нераздельность суть объективность, она не зависит от наших желаний. Принцип относительности построен на неустранимом объекте - человеке. Время относительно только к нему.
Однако, уяснив, что такое реальное время в системе отсчета, надо понять теперь, что такое параметрическое время в безжизненной системе отметок, то, которое растягивается? Бергсон разъясняет, что это есть всего лишь безразмерные и не имеющие никаких свойств математические точки на линии длительности. Bce используемые нами в жизни и в науке единицы времени, а не только эластичные отметки теории относительности, суть «точки одновременности», как бы мгновенные срезы воображаемой линии в пространстве, полная аналогия геометрической точки, т.е. теоретические абстракции от потока жизни. Если бы мы непрерывно шли в течение всей своей жизни, продолжает Бергсон, наши следы символизировали бы наше существование, были его изображением. Каждый такой след стал бы мгновением, секундой или чем угодно, лишь бы одного ранга с соседней единицей измерения. Их множество стало бы числовым рядом. Мы можем их складывать, делить, возводить в степень, производить с ними любые математические операции. Число остановленных одновременностей (сумма точек) и есть длительность в механике. Она, в отличие от реального дления, не имеет никаких свойств, кроме чисто количественных атрибутов.
Именно потому, что длительность представлена фиктивными математическими абстракциями, с ними и можно делать все, что требуется по логике теории - в данном случае «сжимать» или «растягивать». Если мы поместим больше или меньше точек в один и тот же отрезок прямой линии, или в такую же не имеющую измерений точку, они растянутся или сожмутся в количественном смысле, что математика позволяет делать. Любую целую единицу мы можем количественно представить как множество. C помощью этого приема мы описываем те далекие или быстрые системы, которые описать иначе невозможно. Ho если мы буцем постепенно приближаться к удаленной системе, то последовательность показаний часов двух систем будет уменьшаться, сближаться, пока показания не совпадут и при нашем прибытии наступит одновременность, то есть обычная картина одной системы. Так что эластичное «время» специальной теории относительности - договорное, условное или концептуальное, вводимое каждый раз ad hoc, оно не реальный признак вещей, а просто необходимый инструмент математики. Бергсон сравнивает ее с линейной перспективой в живописи, которой художнику надо специально обучаться. Прием перспективы однажды был изобретен в Европе, в детских рисунках и в других мировых живописных традициях его нет.
Мне представляется сравнение Бергсона чрезвычайно глубоким, богатейшим по своему содержанию. B свое время изобретение линейной перспективы изменило все положение творческого человека, вообще автора, в мире, сделало его точку зрения наглядной в живописи. Смотря на картину, зритель понимает, где находится автор. Через 700 лет после Джотто великие теоретики Лоренц, Пуанкаре и Эйнштейн достигли того же с помощью математической физики: поставили человека в центр универсума. Новый принцип относительности сохраняет эквивалентность всех представлений о вселенной, полученных с любых точек зрения, говорит Бергсон.
Bo времени реальном, в длении человека, нет никаких изобретенных нами мгновений, отметок и точек, а есть сплошной поток. 06 этом Бергсон уже писал и говорил с 1889 г. Вот почему человек присутствует только в неподвижной системе отсчета, а напротив него, в зеркале выбранной движущейся системы, изображается не что иное, как его собственное время - трассирующий пунктир отметок. Мы не замечали его в рамках галилеевского принципа относительности в силу незначительной разницы скоростей. Ho, измеряя гигантские скорости, с помощью специальной теории относительности стали реально этот пунктир применять. Теперь можно уяснить, что реальное дление есть явление единственное. B мире никакого другого темпа, кроме того, которым живет человек, не существует. Следовательно, он есть природное явление, не зависящее от воли и сознания людей, как и все остальное в нашей физиологии.
До появления этих достижений, продолжает Бергсон, мы отождествляли время с этими абстрактными точками, нарисованными на чем угодно. Мы изображали его любым природным циклом, который был удобен. И потому в уме сопрягали время с изображением этой линии, непроизвольно переносили его на текучие внешние по отношению к нам явления, считая его объективным признаком сохранности (а не в меньшей мере и порчи) вещей. C появлением принципа относительности, мы, наконец, станем отличать время реальное от его исчисления или от формального времени, необратимое дление - от обратимой длительности. Только когда наука стала измерять очень быстро движущиеся объекты, местонахождение человека для науки в целом, а не для механики перестало быть неважным и неопределенным, он занял четко оговариваемое теорией место в определенной покоящейся системе, его дление стало не абсолютным, но отделилось от «времени» внешней вещи и стало наглядно отображаемым.
* * *
Строгий научный факт неразрывности субъекта и объекта во времени, или относительность его к человеку, является наглядным образцом принципа дополнительности Бора: теории Бергсона и относительности друг без друга - неполны, непонятны, они комплементарны, предполагают и объясняют друг друга. Движение любого тела нельзя изобразить формулами (с использованием символа t) без жизненного дления субъекта, ибо мы описываем ситуацию «двух систем отсчета» с помощью этого символа, а дление реально присуще только одной из этих систем - находящейся в покое.
Собственно говоря, в диспуте «двойного монолога» только Бергсон открыто вел речь о природе времени, или о причине дления. Ho и из доводов Эйнштейна мы вполне извлекаем его мнение об источнике течения времени: он видит его вне человека. Объективность находится вне нас и лишь отражается в нашей психологии, причем наше чувственное восприятие, по его мнению, есть нечто ненадежное и зависящее от множества случайностей, жизненных ситуаций, настроений и т.п. Ero отношение к психологии тоже обыденное, он не считает ее наукой, а просто видимостью, всякими переживаниями, что мы обычно под психологией или психикой подразумеваем.
Бергсон ставит вещи в естественное и строго научное положение: реальность находится внутри человека. To, что все считают шаткой психикой, для него фактически физиология. Человек действительно интуитивно воспринимает время и восприятие, действительно, может быть изменчиво. Только все субъективные волнения накладываются не на внешние циклы, а на свой собственный, внутренний ритм и поток жизни - источник и причину феномена дления. До появления специальной теории относительности, когда все были убеждены в существовании абсолютного, то есть внешнего источника длительности, рассуждения Бергсона казались чисто словесными, логическими. Теперь ситуация изменилась. Новая теория доказала равноправие всех систем, где непременно присутствует человек, он такая же реальность, как внешняя вещественность.
Теперь стало ясно, что куца бы мы ни переместились со своими часами, говорит Бергсон, мы обязаны принимать всегда течение времени одинако- вьш, у нас всегда естъ одновременность, синхронность часов. «Вообще говоря, философу трудно утверждать с достоверностью, что два лица переживают один и тот же ритм длительности - нет строгого смысла, нельзя [этого] утверждать, - говорит Бергсон. - Он не мог бы сообщить такому утверждению точного и строго смысла. Однако же, приняв теорию относительности, он может это сделать: утверждение приобретает здесь очень точный смысл и становится достоверным, когда мы сравниваем между собой две системы, взаимно и равномерно перемещающимися друг относительно друга: ведь наблюдатели могут поменяться местами. Нужно заметить, что наше утверждение становится строгим и достоверным только в теории относительности. Bo всех других теориях две системы, как бы ни были они похожи друг на друга, все же обыкновенно в каком-нибудь отношении будут отличаться, потому что они занимают различное место по отношению к привилегированной системе. Удаление привилегированной системы и составляет как раз самое существо теории относительности. Таким образом, эта теория вовсе не исключает гипотезы о едином времени, но, напротив, подтверждает ее и сообщает ей высшую понятность, какую только можно ей сообщить»180. Теория относительности доказала, математически реализовала его идею.
Таким образом, диспут 6 апреля 1922 года содержит в себе значительно больше, чем тогда современникам казалось. Усилиями двух великих умов, за два приема найден источник реального времени: сначала Эйнштейн, еще неотчетливо и путано, но упорно вводил в свою теорию человека-измерителя. A затем Бергсон прояснил, что тот появился не случайно, а в качестве носителя дления. Личное столкновение в «двойном монологе» стало катализатором соединения теории относительности с идеей реального времени, благотворного единства строгой математики и непосредственных данных психологии. Ho это понял тогда только один человек, так что мы имеем дело с пропущенным в истории науки и требующим восстановления событием.
Научным сообществом построения Бергсона не были поняты. Почему? Мне кажется, по двум очень важным, хотя и трудно различимым причинам.
1) Bce уверены, что анализ Бергсоном природы времени - философский анализ, не переводимый на язык механики. Между тем, как мы отмечали ранее, уже первая основополагающая его работа о времени не является строго философской. Она по большей части относится к описательным наукам, а именно, к только что отпочковавшейся тогда от философии психологии. Вот как философ сам объяснил появление своего труда и его предмет. B частном письме он писал: «На самом деле метафизика и даже психология привлекали меня гораздо меньше, чем исследования, относящиеся к теории науки, особенно к теории математики; в докторской диссертации я собирался исследовать фундаментальные понятия механики. Так я занялся идеей времени. Я не без удивления заметил, что ни в механике, ни даже в физике вовсе нет речи о собственно длительности, а «время», о котором там говорится - нечто совсем иное.
Тогда я задался вопросом о том, что такое реальная длительность, и чем она могла бы быть, и почему наша математика не может ее уловить. Так постепенно я перешел с позиций математики и механики, которые вначале разделял, на точку зрения психологии. Из этих размышлений и возник «Опыт о непосредственных данных сознания», где я пытаюсь с помощью абсолютно непосредственной интроспекции постичь чистую длительность»181.
Повторю, что во всей его докторской диссертации мало ссылок на чисто философские работы, зато во множестве - на статьи по конкретной психологии того времени вплоть до ее клинического опыта, на данные тогдашней анатомии и физиологии. И в последующих своих работах Анри Бергсон выступает не как чистый философ, хотя и называет себя таковым, но как теоретик биологии (антидарвинистская «Творческая эволюция»), теоретик этнологии и открытого общества («Два источника морали и религии»). Он анализирует не категории языка, но понятия-вещи, явления природы.
B трактате «Длительность и одновременность» Бергсон успешно пользуется чисто математическим языком при анализе преобразований Лоренца и опыта Майкельсона-Морли, а вовсе не философским языком. Можно даже сказать и так: философом, и очень слабым, в споре «двойного монолога» выступил как раз Эйнштейн, а Бергсон - строгим ученым. Он даже внес в математический анализ опыта Майкельсона-Морли определенное новшество182.
2) Вторая причина - общее состояние школьного научного мировоззрения последних двух столетий, согласно которому у всех в головах имеется представление об уже упоминавшемся порядке творения мироздания. Жизнь как таковая появляется в самом конце времен, прямо по непреодоленной модели креационизма. Отсюда считается заранее, по «естественной» установке сознания: жизнь случайна в природе, незаметна в общем составе космоса и совсем недавно произошла из инертной материи на Земле. Когда следы жизни стали обнаруживать в слоях близ канонического «возраста Земли», происхождение ее перенесли в неопределенный космос.
Поэтому, даже принимая безупречную логику Бергсона относительно конкретного дления человека и всего живого, все понимают жизнь в целом как частную, незначительную черту в общем строе природы на фоне како- го-то большого, «правильного», космического «времени», которое вдет, «потому что все в мире движется».
* * *
Достойно сожаления и даже более того - достойно осуждения как нарушение этоса ученого, - что Эйнштейн, по-видимому, никогда не читал Направленного в его защиту и в его исправление трактата Бергсона. Co- гласно этому этосу, желательно читать посвященные тебе книги и хотя бы как-то реагировать на них.
Парижский диспут не нашел отражения и в биографиях Эйнштейна и в изложениях истории и невероятной славы, обрушившейся на неведомую широкой публике скромную отрасль науки под названием электродинамика. Бергсон тогда же и объяснил причину внезапного внимания общества к этой дисциплине. Именно потому, что каждый человек, ученый OH или не ученый, интуитивно и правильно чувствует, что время - это его собственная бренная жизнь и вот нашлась теория, которая что-то такое говорит об отношении ее к скорости. Никто не понимал и до сих пор не понимает, как это секунды растягиваются, но надеется на них, тайно уповает на преодоление гнетущей личность конечности.
Теория относительности есть дочь своего времени, несмотря на всю свою неожиданность. Общая позитивистская атмосфера науки начала двадцатого века предполагала презумпцию невмешательства человека в строй природы и потому идеи Бергсона о роли человека в формировании пространства и времени и единственности их казались, конечно, какими-то совершенно умозрительными, чисто философскими или даже некоторыми «психологическими вывертами». Лишь в наши дни, когда стала осознаваться для кого пугающая, для кого вдохновляющая, но неустранимая экологическая роль человека в природе, когда пересматриваются представления о месте человека в мироздании, эта концепция начинает всерьез обсуждаться и служить эвристическим материалом для рассуждений о времени. Цитируемость концепции увеличивается, книги Бергсона издаются. Ho, к сожалению, убежденность Бергсона, что теория относительности подтвердила абсолютную концепцию Ньютона, в те дни показалась неким курьезом. Как это подтвердила, восклицали все в один голос, когда она опровергла ее. Тогда как на самом деле опровергла она то, что в концепции Ньютона не содержалось, а приписывалось ему - пространство как материальное вместилище и время как всеобщий фон механического движения, а подтвердила интуицию о пространстве и времени как природном реальном произведении нематериального Существа. Разумеется, такое было трудно осознать как творцу теории, так и ее интерпретаторам.
Итак, с 1922 г. исследования природы времени и пространства пошли по двум направлениям, обозначенными позициями Эйнштейна и Бергсона. Сегодня, с почти столетней высоты, ясно, что борьба этих позиций или, иначе выражаясь, их взаимодействие составило главный нерв развития естественных наук прошедшего века. Суть разногласия заключается в уяснении причины, природы времени.
C одним и тем же временем имеют дело науки или эти времена разные? C чем имеет время наука, когда она проводит процедуру измерения времени или сравнения одновременных событий - с пунктами (точками, отметками, рисками) или интервалами (промежутками) между ними? Есть ли какая-то реальность, заключенная между числами (отметками) времени? Эти интервалы фиксированы или их можно раздвигать? Время имеет направление или нет? И главный вопрос: как образуется необратимость? Есть ли вообще в природе некий процесс с абсолютным движением (покоем, временем, пространством) или такого процесса нет?
Начиная с данного диспута, исследования развивались по двум практически не связанным друг с другом линиям или направлениям.
Многие отвечали теперь на все вышеприведенные вопросы в рамках релятивистской идеологии. B ней каждый, не предполагая обсуждать вопрос о природе времени, непроизвольно в какой-то мере продолжал спор с Бергсоном. Ero идея, говорит, например, Герман Вейль, есть форма потока сознания и к физике отношения не имеет. Чтобы применить к времени математический аппарат, достаточно «исходить из идеальной возможности фиксировать во времени с произвольной точностью некоторое точечное «теперь» как точку времени. Из двух различных временных точек, далее, одна всегда будет раньше, а другая - позже»т. Пара точек и будет, дескать, интервал. Этих двух исходных положений достаточно для всех операций со временем в математике. C физической точки зрения любые конкретные циклические процессы могут быть приняты за часы и этого тоже достаточно для применения в ней математики. Как мы видим, Вейль косвенно подтверждает наблюдение Бергсона: для физики время есть лишь числовой ряд точек, не имеющих свойств и качеств, а отношение «раньше-позже» задает им человеческое сознание. Оно как раз и свидетельствует человеку, что интервал - не пара точек, а длительность между ними.
K теоретикам того же ряда можно отнести английского астронома Артура Эддингтона, который провел пока единственный опыт для подтверждения общей теории относительности в 1919 г., добавив ей популярности. Эддингтон утверждал, что в теории относительности время объективной реальности оказалось чистой абстракцией. «Длина и продолжительность не является вещами, присущими внешнему миру: они суть отношение вещей внешнего мира к некоторому определенному наблюдателю»184. Отсюда же отношение к необратимости - она принадлежит наблюдателю, но не внешним объектам. Ho из этого исследует стабильность секунд, а не их эластичность.
Сокращение длин тел в направлении движения и уменьшение промежутков времени, утверждает Эддингтон, происходит не на самом деле, а только в связи с процедурой измерения, в приборах. B любом опыте соединены две несмешивающиеся стороны - объективный процесс и наблюдатель со своими приборами. Эддингтон пошел как бы дальше Эйнштейна и объявил не только полную относительность и равноправность всех систем отсчета, но и полное отсутствие объективного неизмеренного мира. Если такой мир в принципе и существует, о нем ничего определенного сказать нельзя, как о кантовской «вещи в себе», хотя делать предположения никто не запрещает. Он существует только в той мере, в какой мы применяем к нему процедуру познания и измерения. A для измерения требуется конструировать такие абстракции, как пространство и время.
K этой линии примыкал и немецкий теоретик Г. Рейхенбах. Да, говорит он, Бергсон утверждает, что человек ощущает время как настоящее, как нечто состоящее из определенных интервалов, а не из неких точек. Однако, надо отличать процесс психологического восприятия, интуицию о времени от реального течения его в объективной реальности, поэтому только физика в состоянии решить проблему времени. Направление времени, то есть выделенность какого-то полюса, к которому направлено его
185 w V»
течение, является предметом его книги , в которой он связал временной порядок, то есть направление времени или необратимость времени, с причинными связями. Действительно, направление времени и выделенность его возникают только в силу существования энтропии, но, согласно версии Рейхенбаха, не напрямую. Второе начало термодинамики продуцирует, упорядочивает причинность, то есть устанавливает существование причины ранее следствия, что в свою очередь продуцирует временной порядок «раньше - позже». He предрешая вопроса о длительности, Рейхенбах сосредоточивается на различных аспектах причинности, на статистическом характере ее, то есть опять же на той множественности процессов, направленных примерно как бы в одну сторону, которые и формируют время, являются источником времени.
Bce эти теоретики при всех разногласиях и сомнениях, тем не менее, сходятся в том, что только на путях физического истолкования времени мы можем что-нибудь уяснить в этом вопросе. Ho следует признать, что необратимость в физике осталась непокоренным рубежом. Предпринималось немало попыток связать ее с течением материальных процессов в направлении, совпадающим с тем, которое определяется вторым началом термодинамики, но эти попытки так и остались одинокими неудачами, хотя и производили сильное впечатление, потому что попутно развивались многочисленные побочные приложения. Последней попыткой такого рода была известная необратимая механика Ильи Пригожина.
Ощущение того, что время есть просто-напросто человеческая жизнь - с большим трудом, в лице немногих мыслителей начинает пробивать себе дорогу. Зато это сознание уже отчетливое, а самое главное - весьма обоснованное. Оно уже не просто голословное убеждение, но подкреплено развитием естественных наук.
B начале XX века незаметно нарастало противоречие между разными отраслями естествознания, между теми отделами его, которые изучают неживые объекты и теми, которые изучают жизнь. Их кардинальное различие проходит по границе отношения к времени и пространству.
Науки, изучающие мертвое вещество как таковое - физика, химия, их многочисленные ветви, изучающие движение вплоть до технических приложений - механико-математические науки, дисциплины, изучающие внешнюю вселенную - астрономия, все они используют главную парадигму, сложившуюся на основе интерпретации ньютоновской механики. Абсолютное и относительное (время, пространство, покой, движение), различавшееся самим основателем механики, с эпохи Эйлера перестало различаться, и его генеральное убеждение, что причины времени и следовательно самого времени в окружающих механически движущихся предметах не содержится, что в формулах механики, используется не истинное, а относительное время, бледное отражение действительного и математически верного, это сложное представление поблекло, «затерлось» от употребления, упрощено. Была введена наспех, так сказать, гипотеза всеобщего заполняющего мировое пространство эфира, относительно которого происходят все измерения. Иначе говоря, относительным понятиям присвоено звание абсолютных и под этим именем пущено в оборот.
B результате за два века развития такого знания, доказавшего свою эффективность в исследовании довольно простых форм движения, которые раньше тем не менее не поддавались освоению, образованные люди прививали себе примерно такую же мировоззренческую схему, которую они имели на выходе из античности, когда также неверно был понят Аристотель. Время - это свойство движущихся вещей. Bce в мире движется: звезды, планеты, земные стихии. Теперь к ним добавились открытые наукой малые тела: молекулы, атомы, электроны. Поэтому время есть как бы совокупный, усредненный результат этого всеобщего мирового движения, как считал, например, Мах. У Вселенной есть некий временной и пространственный фон, вроде задника на театральной сцене: она длится и у нее есть такое свойство как протяженность. Относительно них все якобы и измеряется, как от всеобщей точки отсчета. C эфиром так представлять было легко, хотя доказать его физическое существование оказалось невозможным, без эфира - психологически труднее, но математически, геометрически - значительно проще. Получалось, что нельзя сказать, что такое конкретно время и пространство, поскольку нельзя ими самими измерить себя, зато все остальное прекрасно измеряется и наука совершенствует процедуры измерений.
Появившаяся в начале двадцатого века теория относительности могла бы восстановить истину и вернуться к ньютоновскому представлению, поскольку она стоит на доказательстве относительности механических движений. Однако вследствие отчасти позиции самого автора теории, не удержавшегося в рамках своих построений и допустившего неправомерную экстраполяцию, ничего, кстати, не добавляющую к ним, отчасти вследствие действий интерпретаторов произошло дальнейшее углубление всеобщего заблуждения относительно времени и пространства. Образованный мир теперь решил, что произошло преодоление ньютоновского воззрения на время. Наука стала более совершенной, она стала различать детали. B результате ее развития усредненный мировой темпоральный фон рассыпался на частности; нет никакого единого абсолютного времени и пространства, решила образованная публика. Есть относительные времена и относительные пространства. Проще, наверное, говорить, что в мире множество различных качественно разнообразных движений и форм вещества. Поэтому есть множество времен и пространств, и чтобы их сравнить, надо вводить сложные процедуры измерения и сравнения их. Bce подвижно, текуче, в общем, все относительно и пусть наука, которую теперь трудно понять, с каждым видом движения разбирается отдельно.
Таково усредненное мнение, внушенное человеку развитием наук, изучавших безжизненную часть мира.
Ho людям, шедшим в описательное естествознание, изучавшим наличную природу Земли, приходилось с трудом преодолевать это мнение B своей собственной работе. Более двухсот лет натуралисты испытывали, описывали гигантское разнообразие живой и неживой природы планеты. Заложены основы геологии и биологии, они разделились на множество дисциплин. И незаметно стало складываться представление, что пространство и время, которое описывается в науках о Земле - не совсем те же, что описываются физическими дисциплинами, не те же самые, какими они представляются в астрономии, в науках, изучающих глубину атомного строения вещества.
При описании с их помощью своих объектов биология и геология шли другим путем, нежели в механическом естествознании. Они исходили не из общих теоретических концепций, которых не было, а из некоторых частных обобщений, отдельных эмпирических принципов, таких как принцип актуализма в геологии. Te факты, которые связывались обобщениями, были точными наблюдательными фактами. Они были наглядны, доступны химическим, микроскопическим, как в петрологии, кристаллографическим, минералогическим и другим измерениям, и потому были эмпирическими, непосредственными. И характер кантовских «априорных форм чувственности» здесь был другой, нежели в механике. Они выступали именно как причина времени.
A потом Ламарк, за ним Дарвин привили образованному обществу мысль о прогрессивном характере направленности эволюции и вообще о самой эволюции. Теория Дарвина произвела, как известно, впечатление сенсации, изменила весь строй мышления образованных людей. Именно тогда подспудно, интуитивно они стали понимать время как нечто связанное с их собственной, земной жизнью и потому такое неожиданное следствие, не вытекающее из существа нее самой, произведет вскоре на всех теория относительности. Никогда никакая физическая дисциплина не выделилась бы вдруг из соседних, если бы она не затронула глубинных чувств, тайных размышлений, надежд и опасений человека о течении его собственной жизни. Или представим себе, что теория относительности появилась бы на век раньше. Она никогда не произвела бы такого общественного и мировоззренческого резонанса, какой сделала в начале двадцатого, поскольку к этому времени создалась совершенно другая - динамическая умственная атмосфера. Комплекс мыслей и чувств создан и сформирован описательным естествознанием девятнадцатого века и в особенности теорией эволюции, вообще человеческим мышлением, приобретшим на рубеже веков эволюционный характер. Теория относительности упала на новое, не статическое, не циклическое, как в прошлые эпохи, а динамическое мышление человека, находящееся под влиянием идей об эволюции жизни. И произвела ошеломляющий эффект. Теория Эйнштейна, причем в популярном изложении, естественно, сложилась с теорией Дарвина и тоже в популярном изложении.
Биология явилась демиургом конструктивных опор сознания человека в девятнадцатом веке. Совершенно новое понимание, точнее сказать, неясное ощущение, кантовское «до-опытное созерцание» времени оказалось связано с течением из прошлого в будущее. He поддаваясь напрямую рассудочному сознанию, оно вырисовывалось из фактов эволюции, из знаний о прохождении родов и видов в историческом прошлом. Постепенно открывались на протяжении всего века все новые и новые факты необратимого геологического прошлого. Оно оказалось заполнено странными и заманчивыми мирами прошедшей, окаменевшей теперь жизни, о которой свидетельствовали ископаемые кости. И вся эта вымершая жизнь в теории Дарвина вдруг оказалась не посторонней как известняки или мраморы, а предшественницей человека разумного, то есть нашими собственными предшественниками. Земля представилась кладбищем предков Homo sapiens.
Еще более странными и неожиданными оказались достижения в области постижения пространства. Кроме банальных представлений о его трехмерности, в геологии возникли пространственные отношения, слагающие прошлое, а в биологии совершенно новое и неизвестное в традиционной механике чрезвычайно широкое, выходящее за пределы частных биологических закономерностей свойство - диссимметрия пространства.
Оно провело резкую и не переходимую границу между живым и неживым, открыло выход в реальный и осязаемый, но чрезвычайно странный, ни на что не похожий мир живой материи. Согласно небесной механике, направление движения планеты безразлично к описанию движения. Ничего в нем не изменится, кроме математического знака. Ho для живых организмов решительно не все равно, в каком направлении внутри себя, в создании своих структур идти или расти - в левом или в правом. Оказалось, что организмы живут не в чужом пространстве, а имеют отношение к его построению. Они его не заполняют, а производят, например, создают левые молекулы и не производят правые. Этот открытый Пастером факт, как он все время чувствовал, создает такое глубокое противоречие с миром неживой материи, что оно приведет со временем к подлинной революции во всем естествознании. Пока же следовало сказать, что из самых точных терминов, характеризующих поведение живого организма по отношению к пространству, подошел бы тот, который употребляют геометры, например, русский кристаллограф E.C. Федоров: выполнение пространства186. He заполнение готового пространства, а создание, изобретение пространства. Правда, мы еще не в состоянии воспринять эту идею: создание живыми организмами пространства, в котором направления не равноценны, их нельзя поворачивать произвольно. Создание тел, синтез - это понятно. Ho пространство? Незаметно пока для всей остальной науки, которая довольствуется физическим истолкованием пространства, равноценного во всех направлениях, или загадочно искривленного в общей теории относительности гравитацией, биология создавала своей диссимметрией представление о выделенном направлении пространства. Живому существу при синтезе своих структур не все равно, в какую сторону расти. Пространство не равноценно относительно поворотов и смещений - и в этом таился, пока скрыто, факт глобального значения. B те же годы - в первой четверти века - в географии возникла новая концепция, названная хорологией. Ee автор немецкий теоретик и географ Альфред Геттнер выдвинул идею географии как науки не о распределении природных комплексов и ландшафтов в пространстве, а о заполнении ими пространства187. Идея, близкая Федорову.
Наведенная биологическими исследованиями, инициированная достижениями Бергсона, идея жизненного времени начинает на рубеже веков циркулировать в гуманитарных дисциплинах и в философии. Ero последователями были Георг Зиммель в Германии, Валериан Муравьев в России188. Они оказали заметное влияние на развитие динамического сознания у мыслящих, следящих за последней философией, людей.
Конечно, не осталась в стороне за два века развития науки и обыденная жизнь. Самая главная черта, которой эти перемены можно охарактеризовать, - активное внедрение измерения и учета времени в жизнь, быт, в сознание человека.
Средневековый человек жил в стабильном мире. Он рождался и умирал в одной и той же постели, за одними и теми же крепостными стенами. Ero окружали на протяжении всей жизни одни и те же предметы. Вся духовная жизнь состояла из вариаций на одну и ту же библейскую тематику. И неизменность, и повторяемость одних и те же ситуаций не ощущалось как недостаток. Напротив, признавалось достоинством, поддерживала ощущение прочности, основательности, незыблемости в чрезвычайно короткой, тяжелой, страдательной жизни, вернее сказать, подавала надежду на устойчивость.
B новое время все постепенно изменилось. Природа и человек разделились, а жизнь ускорилась, стала исключительно динамичной. Прямо по Валериану Муравьеву человек овладевает временем мира. История цивилизации есть история часов. Жизнь человека стала численным порядком, стала считаться, ней появился «микропроцессор» с таймером. Она пришла в непрерывное изменение, показателем чего стали часы. B связи с развитием путей сообщения, увеличения скорости передвижения, сложности жизни, возросшей научной, деловой, торговой активности время играет все возрастающую роль в отношениях людей и соответственно, ему придают все больше и больше значения. Ero приравнивают к деньгам, то есть к аккумулированной человечеством энергии.
Если в средние века и в начале нового времени часы лучшем случае сооружались на городской площади, в XVII веке в связи с изобретением Гюйгенсом маятниковых часов их стали изготовлять в массовом порядке. Они употребляются в морских путешествиях189. Точность хронометров очень быстро достигла высот. Тогда же часы стали принадлежностью быта сначала богатых людей, затем обычных горожан. Вскоре уже часы стали носимыми, конечно, у единичных людей, но к концу девятнадцатого века это стал самый массовый прибор. Чувство времени, временная сообразность, то есть непрерывное планирование своей жизни в соответствии с временем превращалось в бытовую привычку.
Цивилизованное человечество - и мы еще не осознали этот факт - где-то на исходе девятнадцатого века настолько срослось, сжилось с временем, со слежением за ним, с его хранением, учетом, что это полностью изменило порядок всей жизни. Если предыдущее человечество просто жило, ставя перед собой обычные жизненные цели, то есть переживало свою жизнь: рождения, события личные, смерти, теперь человек стал деловым человеком. У него появилось дело, занятие, во все возрастающих масштабах он занят, у него нет праздного, свободного времени, и даже свободное время, его количество и качество планируется каждым индивидуально. B середине прошлого века Маркс делил время на рабочее (принудительное) и на свободное (приятное). За критерий развития общества Маркс принял освобождение его от производительного труда и увеличение досуга. Однако по данному признаку наиболее развитыми были бы полинезийские тропические островные племена, которым не нужно работать для экономической необходимости и время которых помимо рыбной ловли и сбора плодов большей частью как раз свободное.
Цивилизованное общество живет не по Марксу, для него и свободное время перестало быть праздным, а используется для повышения своей квалификации, для сознательного улучшения личностного развития. У некоторых людей оно наполнено глубокими интересами, а труд становится интересным, осмысленным и как раз отвлечение от него воспринимается как неприятность.
Статус времени изменился. Люди стремятся к тому, чтобы оно перестало делиться на периоды занятости и праздности, на время рабочее и свободное. Оно стало бессменным спутником жизни, сопровождает человека учащегося, который и работает и учится в течение всего своего производительного возраста. Оно служит для составления ежедневной, недельной, годовой и более долговременной программы деятельности, распределяется и членится каждым в зависимости от содержания своей жизни.
Еще по теме Узловая станция на пути понимания природы времени:
- Разбиение темы "Что значить знать?" на три узловые составляющие: обучение-понимание-сознание - представляется фундаментальным.
- § 2. Природа физического времени и характер соотношения равномерности времени и закона сохранения энергии.
- 5.4 Определение резервов времени и пути
- 6. Альтернативные пути сосуществования человека и природы
- Природа субъективного чувства (интуиции) времени
- § 1. Природа равномерности как фундаментального свойства времени.
- Космос: природа как совокупность сущего в пространстве и времени
- Гл. 2. Природа равномерности и специфика физического и биологического времени
- Основные виды, формы и методы реализации электронного банкинга, их происхождение и пути развития до настоящего времени
- Тема 13. Экспертиза узлов и петель