<<
>>

«Восприемница»

«Пролить свет» — «А6yoig щфаѵіааі», то есть «сделать ясным с помо­щью слов», а для этого необходимо прежде всего дать «темному виду» такое имя, которое верно отражало бы его сущность.

Это имя должно охватить и закрепить ускользающее, расплывающееся понятие в одной точке, а затем можно будет фиксировать его и в других местах, пытаясь разглядеть его очертания и разветвления. «Прежде всего, это — воспри­емница и как бы кормилица всякого рождения» (49a). «Восприемница» (rj Вехоцеѵг}, 49a, 50в, 52d, 53а),или «воспринимающее» (то Bs%opbsvov), или «всевосприемлющее» (то TravBe%eg, 50в, 50d) — первое, наиболее употре­бительное и, так сказать, главное имя, данное Платоном новому виду. Однако, «сколь ни верны эти слова, — тут же замечает Тимей, — нужно определить предмет с большей ясностью», — и «третий вид» получает ряддругих обозначений. B самом деле, «восприемница», может быть, и указывает на какое-то важное свойство этого вида, а в слове «кормили­ца», вероятно, заключается какая-то разъясняющая его метафора, но сами по себе эти имена не говорят ничего.

Существительное и прилагательные

Первое разъяснение, которое дает Платон слову «восприемница», носит отчасти лингвистический характер. Исходя из многократно уже повторяющегося тезиса, что все видимое и вообще доступное чувствам беспрерывно меняется, необходимо прийти к заключению, что ни о чем на этом свете нельзя сказать, что оно есть «вот это», а не что-нибудь другое. Все, что мы видим, слышим и осязаем, не может быть названо словами «то», «это» или «нечто»: оно в один момент «такое», а в следую­щий — уже «этакое». Если и есть что-то, что мы вправе называть словом «это» и «нечто» — или, в переводе на современный язык, именем суще­ствительным — это то, что принимает беспрерывно новые облики раз­ных вещей, но в своей сущности вечно остается неизменным.

Напротив, все видимые вещи, несмотря на кажущуюся «существенность», пред­ставляют собой не что иное как качества этого субстрата: огонь — его теплота, разреженность и легкость, земля — это он же, только остыв­ший, отяжелевший и темный и такдалее. Иными словами, все видимые нами вещи так же относятся к «восприемнице», как в грамматике опре­деления относятся к подлежащему.

Однако внимательный читатель не может не задаться здесь вопро­сом, почему словами «это» и «нечто», которые не могут быть приложе­ны к чувственным вещам, так как выражают некоторую определенность и постоянство, не могут быть названы «вечные» и «тождественные себе» идеи, подобиями которых служат вещи. Наша — лингвистическая или логическая — потребность опереться на что-нибудь устойчивое, сказав «именно это, а не другое», вполне удовлетворяется признанием идей и не нуждается в изобретении «третьего вида».

Вторая трудность: похожие, выраженные в тех же примерно терми­нах рассуждения мы находим в «Кратиле» (43d) и «Теэтете» (182c), од­нако выводы там делаются другие. B «Кратиле» нам предлагается, если только мы хотим поступать разумно, ни о чем не говорить «нечто» или «чье-то» или «мое», «это» или «то» и вообще ни к чему не применять хоть сколько-нибудь устойчивое имя. Ведь поскольку все движется, пе­ремещаясь и изменяясь, разве можно дать имя чему-нибудь так, чтобы назвать его правильно? («Теэтет», I82d, пер. T.B. Васильевой).

Третий вопрос: занимается ли Платон здесь решением чисто «логи- ко-семантической» проблемы, по выражению Э.Н. Ли, выявляя «про­тиворечие между комбинацией субъекта и атрибута, с одной стороны, и чистым атрибутом, с другой»?[69] A если нет, если он действительно занят поисками вселенского первоначала, и язык служит лишь случайным примером, на котором удобно пояснить суть дела, то как можно оправ­дать такую аргументацию: в чувственном мире все меняется; следова­тельно, ни одну вещь здесь нельзя назвать «чем-то», но можно только звать «каким-то» — до сих пор все законно; далее — но мы все-таки говорим «это» и «нечто», в нашем языке эти слова существуют, следова­тельно, ивдействительности существует это «нечто», принимающее вид всех предметов, становящееся то «таким», то «этаким».

Последний ар­гумент явно нарушает законы логики: из того, что свойственно языку, выводится следстйЦедля вселенской реальности. Языковая область, взя­тая, казалось, для примера и играющая роль безразличного фона — так, следующим примером станетрасплавленное золото, потом воск, затем — мазь без запаха — этот безразличный фон вдруг определяет смысл того, для чего он служил фоном. Именно из-за этого и стали возможными споры, является ли рассуждение об «этом» и «таком» в «Тимее» лингви­стическим или онтологическим.

Незаметное слияние образа, взятогодля примера, и понятия, кото­рое этим примером должно поясняться, обнаруживается здесь так же, как и в случае с Демиургом: понятие неотделимо от образа и наоборот, так что они становятся взаимозаменимыми.

Что касается соотношения «Тимея» (49d-e) с «Кратилом» и «Теэте- том», то противоречие, возникающее между высказанными здесь и там взглядами на именование вещей, можно решить, допустив эволюцию платоновского мировоззрения. Если принять датировку диалогов, со­гласно которой «Тимей» написан после «Кратила» и «Теэтета», то вве­дение «третьего вида» можно рассматривать как развитие платоновской теории идей (см. 152,57; 127,4)[70]; если же считать, то «Кратил» и «Теэ- тет» написаны позже, значит, Платон отказался впоследствии от этого понятия (см. 176, 323,)[71]. Однако наиболее убедительной представляет­ся точка зрения Г. Чернисса, согласно которой взгляды Платона в этом пункте не испытывали радикальной перемены: соображение о невоз­можности называть что бы то ни было каким бы то ни было именем высказываются в «Кратиле» и в «Теэтете» сторонниками Гераклита. Платон отчасти разделял их точку зрения — применительно к чувствен­ному миру, отчасти преодолевал — введением устойчивого мира идей; «третий вид» в «Тимее» — еще один аргумент против Гераклита: сам бес­прерывный круговорот явлений, в котором все «течет и изменяется», оказывается неизменным и устойчивым. Благодаря ему такие опреде­ления, как «это» и «нечто», сохраняют смысл и не остаются пустым зву­ком (125, 1 15)[72].

Тем самым разрешается и первое затруднение, а именно, почему или зачем Платон, желая противопоставить изменчивости ве­щей что-то устойчивое, вводитдля этого «третий вид», не удовлетворя­ясь неизменностью идеального мира.

Таким образом, когда Платон говорит, что из всех вещей в космосе только одна может быть по праву названа «это» или «нечто», имя, дан­ное им «темному виду», содержит одновременно и полемику против по­следователей Гераклита, и опровержение натурфилософских теорий, согласно которым первоначалом являлся один из четырех «элементов», или «стихий», или же все четыре разом. Кроме того, в этом имени заклю­чено неразвернутое сравнение природы и языка: «восприемница всего сущего» так относится ко всем видимым вещам, и прежде всего к четы­рем элементам, как подлежащее относится к определениям. Эксплицит­ное выражение этого образа составит основу учения Аристотеля о мате­рии как «первом подлежащем». Наконец, рассуждение об «этом и о «та­ком» исполняет и свое прямое назначение: объясняет, точнее, не столько объясняет, сколько показывает читателю в самой простой и доходчивой форме, что такое таинственная «восприемница».

To SKfJbaysTov

Следующее объяснение — оно опять представляет собой скорее кар­тину, нежели логическую цепь доводов — еще более ясно и доходчиво: это так называемая «золотая аналогия». «Положим, некто, отлив из зо­лота всевозможные фигуры, без конца бросает их в переливку, превра­щая каждую во все остальные; если указать на одну из фигур и спросить, что это такое, то будет куда осмотрительнее и ближе к истине, если он ответит «золото» и не станет говорить о треугольниках и прочих рожда­ющихся фигурах как о чем-то сущем... Так обстоит дело и с той приро­дой, которая приемлет все тела (ѵ\ та ттаѵта dszopevy). Ee следует всегда именовать тождественной (asi таѵтдѵ), ибо она никогда не выходит за пределы своих возможностей... Природа эта по сути своей такова, что принимает любые оттиски (sxpaysTov фѵоеі ттаѵті хвТтаі — букв.: мягкий материал, или даже просто воск, предоставляющий себя в распоряже­ние любых печатей — Т.Б.) ...

и меняет формы под действием того, что в нее входит, и потому кажется, будто она в разное время бывает разной; а входящие в нее и выходящие из нее вещи — это подражания вечносу- щему, отпечатки по его образцам, снятые удивительным и неизъясни­мым способом...» (50a-c).

Как и большая часть образов «Тимея», эти сравнения — с расплав­ленным золотом и с мягким материалом, предназначенным для оттиски­вания печатей — кажутся понятными без всяких разъяснений. Сравнение с воском, на котором остается любая печать, оказалось, по-видимому, настолько удачным, что имя «ехрауеТоѵ» сохранилось за материей в нео­платонической традиции на много столетий. Особенность его — как и большинства других платоновских сравнений и метафор — заключается в том, что оно является частью вполне конкретного, и потому не имеюще­го прямого отношения к объясняемому предмету образа: если мы сравним истинно сущее (то ovTcog оѵ) с «образцом» (ттaqadeiypa), то видимый мир и все его части будут как бы отражениями (рірцрата, eixovsg) этого образца, а «третьему виду» в рамках этого сравнения будет соответствовать то, в чем отражается реально существующий образец, то есть «ехрауеТоѵ».

Казалось бы, связь двух сравниваемых предметов не должна выхо­дить за рамки одной общей черты; во всем остальном они, как правило, не имеют ничего общего: если мы сравнили щеки с розами, это не зна­чит, что щеки могут иметьлепестки, а розы — веснушки. Однако пла­тоновские сравнения часто не придерживаются этого правила, и многие, наиболее устойчивые и любимые автором сравнения начинают жить своей самостоятельной жизнью. Соотношение между «вечно сущим бытием» и «вечно возникающим и гибнущим, но никогда не существую­щим в действительности» чувственным миром разъясняется — вернее, рисуется — Платоном только в терминах «образца — отражения», то есть плоскости сравнения, так, как будто все, что верно для отражающегося в зеркале предмета, будет безусловно верно и для первоначала всего сущего.

Точно так же и здесь: «кхцауыоѵ», в сущности, часть того же сравне­ния, оказывается полномочным представителем понятия «третьего вида» в целом.

B самом деле, до сих пор единственное существенное различие между «первым» и «третьим видом» сводилось только к тому, что «пер­вый» вид — это отражаемое, а «третий» — отражающее, то есть «кхрьауеТоѵ» или «восприемница», в то время как «второй вид» — это отражение. Между первым и вторым видами, однако, было проведено детальнейшее разли­чение, касавшееся самого их существа: один есть, другой только кажется существующим; один неизменен и неподвижен, другой беспрерывно из­меняется и движется; один вечен, другой — эфемерен; один познается умом, другой — неразумным ощущением; первый всегда тождественен самому себе, второй — всегда другой по отношению к самому себе. Эта схема, разделяющая два вида по всем параметрам, дается с такой стро­гостью и четкостью, что после заявления о недостаточности двух и о необходимости выделения третьего вида, мы вправе ожидать столь же строгого определения его по отношению к первым двум. Ho оказывает­ся, что основные его характеристики состоят в том, что он «вечен» (то alBiov), «всегда тождественен самому себе» (50в); противопоставлен чув­ственному миру, так как тот непрерывно движется и изменяется, а «тре­тий вид» неизменен и устойчив: «золотая аналогия» и рассуждение об «этом» и «таком» свидетельствуют, что в отличие от чувственного мира, только кажущегося чем-то реальным, единственной подлинной реаль­ностью является «третий вид» (на вопрос «ЧТО ЭТО?», ОТНОСЯЩИЙСЯ K любой вещи в космосе, справедливо будет ответить только: «это третий вид» — 50в). Спрашивается: какая же разница между первым и третьим видами, между идеей Платона и его материей? Эта разница должна со­ставлять самую сущность «третьего вида», ведь он — вселенское перво­начало. Ho разница эта указывается Платоном только в сравнении: если мы сравним идею с тем, что отражается в зеркале или отпечатывается на воске, то «третий вид» — это зеркало или воск, словом «среда», то, в чем возникают отражения. Следовательно, слово «ехцауеТоѵ», полуиноска- зательное и полуабстрактное (потому что это не конкретное «воск», «таб­личка» или «зеркало») выражает самую сущность того, что раньше именовалось «третий вид», а теперь с полным правом называется ехцауеТоѵ или «восприемница». Таким образом метафора становится именем.

<< | >>
Источник: Бородай Т.Ю.. Рождение философского понятия. Бог и материя в диалогах Платона. 2008

Еще по теме «Восприемница»:

  1. Статья 23.12. Федеральный орган исполнительной власти, осуществляющий государственный надзор и контроль за соблюдением трудового законодательства и иных нормативных правовых актов, содержащих нормы трудового права Комментарий к статье 23.12
  2. Материя, таким образом, - возможность; форма - дей­ствительность. Вещь же - единство формы и материи: воз­можность, ставшая действительностью.
  3. [Материя не зло]
  4. Два принципа терминологической организации «Тимея»
  5. Зло как побочный продукт индивидуации
  6. Известно, что толкование Платона — дело чрезвычайной трудно­сти
  7. Проблемы интерпретации «третьего вида» («хора» Платона и «материя» Аристотеля)
  8. Главное в платоновской мате­рии — ее место в иерархии бытия: она находится на противоположном конце вертикального порядка сущих, нежели божественное первонача­ло; она — внизу, творческий принцип — вверху.
  9. Павликов С. Н., Убанкин Е. И., Левашов Ю.А.. Общая теория связи. [Текст]: учеб. пособие для вузов – Владивосток: ВГУЭС,2016. – 288 с., 2016
  10. Уткина Светлана Александровна. Английский язык в профессиональной сфере Рабочая программа дисциплины Владивосток Издательство ВГУЭС 2016, 2016