Гражданский строй должен рассматриваться как источник цивилизации

, потому что он несет с собой необходимые условия для возникновения духовных ценностей[125]. «Гражданская жизнь (подразумевается жизнь в рамках и условиях гражданского строя),— пишет дальше Ориу,— возможна только если в полной мере обеспечены ценность и значение собственности.

Бесспорно, аристократические режимы также обеспечивали правящему классу необходимое для духовной творческой деятельности благополучие. Однако эти аристократические режимы допускали существование правовых форм — и даже не только допускали, а требовали их,— которым присущи были жесткость и грубость, не приемлемые для гуманного сознания, а именно рабство и крепостное право.

Кроме того, государство располагает средствами, которые могут уменьшить неблагоприятные последствия такого фактического неравенства и которые реально и глубоко связаны с сущностью гражданского строя, основанного на частной собственности. Совокупность этих средств можно назвать административной системой, существующей параллельно с системой гражданской. Сущность административной системы состоит в том, что государство берет на себя целый ряд практических служб, которые раньше просто не существовали или были делом частных предприятий. При выполнении государством таких обязанностей заинтересованность в материальной выгоде, которая от них может быть получена, отходит на второй план; государство интересуется прежде всего тем, чтобы при выполнении этих обязанностей была полная регулярность и полное равенство по отношению ко всем, чтобы услуги эти были предоставлены всем одинаково. Такой регулярный и всеобщий характер этих услуг позволяет оказывающим их административным учреждениям предоставить одинаково всем, даром или по чрезвычайно низкой цене, ряд «общественных удобств», как очень хорошо называют их французы. Таким образом, при помощи услуг, оказываемых административными учреждениями, многочисленные потребности неимущих часто удовлетворяются легче и лучше, чем удовлетворялись подобные же потребности имущих до возникновения административного строя, когда они добивались того, что им было нужно, просто частным экономическим путем. Так достигается в общем значительное повышение уровня жизни широких неимущих народных слоев.

Ho если государственные административные учреждения берут на себя удовлетворение многочисленных потребностей отдельных лиц, а частные предприятия тем самым в некоторой степени заменяются государственной бюрократией, это означает (говоря о настоящем времени, о нашей эпохе) как возврат к государственно-полицейскому строю абсолютной монархии ХѴІІ-ХѴШ веков, так и осуществление того, что принято называть социализмом и что (если мы осмелимся освободить это слово от того поэтического ореола, которым принято его окружать) в государственном, правовом смысле не предствляет ничего иного, как крайнее развитие административного строя, бюрократизацию общественной жизни и в конечном итоге, в некотором смысле, возрождение старого полицейского строя. Таким образом, эти два аспекта обсуждаемого развития в значительной степени совпадают.

Хотя, как было уже сказано, развитие административной системы и выполнение целого ряда обязанностей по обслуживанию населения бюрократическим аппаратом, бесспорно, вначале дает положительные результаты, тем не менее это развитие становится отрицательным и опасным с того момента, как оно переступает известную границу, приводит к чрезмерному росту административных учреждений, начинающих предлагать публике услуги, которых та от них не требовала и не ожидала. Ориу пишет: «Сама суть административной централизации такова, что, раз начавшись, она будет неизбежно стараться расшириться и с этой целью размножать общественные ведомства и учреждения». Этот процесс проявляется по-разному: например, свободные профессии, которые всегда являются носителями если не прямо идеи свободы, TO во всяком случае стремления к свободе, заменяются бюрократическими учреждениями или сами бюрократизируются. A главным образом частное предринимательство заменяется государственными предприятиями. Чрезмерное расширение административного строя или социалистических элементов в рамках государства угрожает задушить основу современного свободного государства, иными словами, гражданский строй, основанный на индивидуалистических принципах,— просто разрушить тип государства, созданный западным миром.

Наконец, чрезмерное развитие администрации может грозить и политической свободе, ибо политическая свобода основана на различных формах разделения власти. Развитие бюрократической администрации всегда ведет к централизации и чрезвычайной концентрации власти, так что все формы разделения власти полностью исчезают или продолжают существовать как чисто формальные явления, начисто лишенные подлинного содержания. Свободное высказывание общественного мнения со временем также подавляется чрезмерным развитием административного строя[126].

Однако, как говорит Ориу, государство представляет собой чрезвычайно богатое возможностями учреждение. B разумных пределах административная система является действенным средством для исправления недостатков одностороннего гражданского строя. Можно найти противовес опасностям чрезмерного развития административного строя. Этот противовес — конституционный строй. Между централизованной администрацией и конституционным правом, направленным на осуществление политической свободы; между административным строем и конституционным есть определенное противоречие[127]. Первая система основана на централизации и сосредоточении власти, вторая на децентрализации и разделении власти. Статья 16 Декларации прав гласит даже: «Общество, в котором не обеспечены права и не проводится в жизнь разделение власти, не имеет конституции».

Вследствие возникновения представительного и конституционного строя, структура государства приобретает различные формы и аспекты и сущность его обогащается. B таком государстве мы можем различать три системы, или три структурных элемента: 1. Гражданский строй: сферу субъективного права, личной свободы, частной автономии. 2. Административную систему: сферу централизации и сосредоточения государственной власти, социального или государственного обеспечения и авторитарного руководства. 3. Конституционный строй: конституцию, т. e. сферу самоограничения государственной власти путем возникновения основного равновесия между отдельными государственными органами или, как называют их французы, общественными органами власти, при помощи децентрализации власти, иными словами, при помощи ее разделения.

Классическое разделение власти — это separation des pouvoirs, о котором говорит Монтескье в своем произведении «Дух законов» (Esprit des loix). Это разделение власти представляет собой в какой-то мере автономию законодательной власти и противопоставление ее правительству, которое принято чрезвычайно неточно называть властью исполнительной (я говорю «неточно», потому что, разумеется, функции правительства никоим образом не могут быть ограничены одним только исполнением законов), а также властью судебной.

Защита субъективного права от нарушений со стороны государства не одинакова в различных странах, располагающих одинаково развитым конституционным строем. B большинстве стран такая защита ограничивается защитой субъективного права граждан от нарушения со стороны административных органов правительства. Лишь в Соединенных Штатах Америки судебной власти поручается не только защищать справедливо полученные права отдельной личности от незаконных действий со стороны правительственных органов, но ей вверена защита всего гражданского строя и индивидуалистических правовых принципов, лежащих в основе такого строя, от нарушений также со стороны законодательной власти. Суды Соединенных Штатов имеют право отказываться применять изданные законодательной властью новые законы, если эти законы противоречат основным принципам индивидуалистического гражданского строя и Декларации прав, которая считается основой конституции этого государства. Это означает, что основные права, содержащиеся в Декларации, и основные принципы индивидуалистического либерального общественного порядка, провозглашенные этой декларацией, воспринимаются как нерушимое, естественное или природное право человека. Поэтому законодательная власть имеет право издавать лишь такие законы, которые не противоречат этим основным принципам, имеющим значение и ценность конституционной сверхзаконности. Таким образом, судебной власти здесь, в рамках конституционного строя, обеспечено совершенно особое положение, и именно здесь становится наиболее ясно, что одна из самых важных сторон конституционного строя — служить гарантией гражданскому строю[130].

Такое соотношение между конституционным строем и гражданским, о котором мы только что говорили, цитируя современного специалиста по государственному праву Ориу, подтверждает концепцию классического либерализма, построенного в основном на учении Монтескье, что политические права представляют собой развитие прав гражданских и что политическая свобода прежде всего является гарантией свободы гражданской[131].

Из такого соотношения между гражданским строем и конституцией, между гражданской свободой и свободой политической вытекает принципиальное ограничение законодательной власти и ее глубокая связь с началами индивидуалистического гражданского порядка даже там, где связь эта вовсе не гарантирована судом. Существует эта связь также и в тех случаях, когда сами принципы индивидуалистического гражданского строя не сформулированы четко в конституционном праве[132].

Можно считать необходимой и абсолютной ценностью именно политические права членов государственного общества, их политическую свободу. B таком случае надо исходить из того, что законодательная или учредительная власть в государстве не связаны никакими правовыми принципами, в государстве же есть орган этой власти, постановления которого (принимающие форму законов) обязательно выливаются в создание подлинного права, независимо от существования правовых принципов. Вопрос о том, в какой мере содержание новых законов соответствует основным принципам индивидуалистического правопорядка, тем самым полностью теряет значение, так же как и вопрос о том, в какой мере решения, принятые государством или законодательной властью и облеченные в форму законов, на самом деле являются настоящим правом: ведь при таком подходе заранее принята предпосылка, что эти законы именно и есть настоящее право. Согласно такой концепции, законы обязательно должны восприниматься как право, потому что заранее признано, что право есть просто выражение народной воли, воплощенной в законодательном органе или в государственной власти.

Один из важнейших источников для понимания этой концепции — «Социальный контракт» Pycco (Le Contrat Social). Правда, Pycco признает (кн. 2, гл. 4), что кроме «общественного лица», т. e. всего народа в целом, надо еще учитывать мнения и потребности отдельных людей, частных лиц, жизнь и свобода которых, разумеется, независимы от того, что он называет «общественным лицом». Он то же говорит о природном праве, которое — достояние всех граждан просто потому, что они — люди. Однако Pycco развивает теорию о том, что общая воля всегда справедлива и всегда направлена на общую пользу. Воля эта, таким образом, по его концепции, представляет собой источник подлинного закона. Следовательно, законы ни в коем случае не могут быть несправедливыми, «ибо никто не несправедлив по отношению к самому себе». Ведь сама суть общей воли и созданного ею социального контракта такова, что «подданные, подчиненные только такого рода соглашениям^ тем самым не подчиняются уже никому, кроме своей собственной воли» (кн. 2, гл. 4). A из этого логически вытекает, что если суверенная власть и есть просто совокупность отдельных воль, она никак не может быть заинтересована в том, чтобы противостоять какой-либо из них, а поэтому и совершенно не нужно подданным искать каких- то гарантий по отношению к этой самой власти. Вообще «Социальный контракт» утверждает, что гарантия прав личности не нужна в отношении того общественного организма, к которому сама личность принадлежит или к которому она присоединилась. Bce статьи «Социального контракта» можно было бы по сути дела свести к одной только статье о полном отчуждении всех прав каждого отдельного члена в пользу коллектива (кн. 1, гл. 6). Отчуждение это безоговорочно, ни один член не имеет права чего-либо требовать (там же). Наверное, Pycco все же отдавал себе отчет в затруднениях, вытекающих из следующего вопроса: как можно установить в каждом конкретном случае, что суверенную власть (т. e. народную волю) воплощает тот, кто выступает в качестве главы государства, а не тот, кто выполняет обязанности судьи? T. e. как можно установить, что правящая власть действительно выражает общую волю (кн. 2, гл. 4)? Надо сказать, что Pycco скорее обошел, чем решил эту проблему[133]. Ho

теории Pycco были достаточны, чтобы убедить его оптимистически настроенных последователей в том, что народное представительство обязательно выражает своими законами общую волю и что поскольку речь идет об общей воле, то и нет надобности гарантировать ни субъективные права каждой отдельной личности, ни основные принципы индивидуалистического правопорядка.

Ho при такой концепции сам принцип разделения власти теряет почти все свое значение. Если законодательная власть, т. e. народное представительство, является органом, выражающим общую волю, то, конечно, нельзя противопоставлять efr другие органы власти, т. e. правительство и судебную власть, как равные факторы; наоборот, их скорей надо рассматривать как нечто из законодательной власти вытекающее и в какой- то мере ей подчиненное. При такой концепции нельзя говорить о подлинном разделении власти, речь может идти только о распределении функций между отдельными органами ее. Конечно, распределение власти в том смысле, в каком понимал его Монтескье, тоже было связано с распределением функций. Однако основной принцип разделения власти состоит в том, что за каждым органом власти должен стоять реальный общественный фактор, находящий себе в данном органе выражение. Кроме того, разделение власти возможно и без распределения функций; таково было разделение власти между двумя консулами в Риме: оно было подлинным, хотя и без распределения функций. Английский Magnum Consilium 1225 г. (впоследствии превратившийся в парламент страны) по сути дела представлял собой именно разделение власти. Ему переданы были некоторые полномочия, до тех пор принадлежавшие монарху и у монарха отобранные. Однако неправильно было бы считать, что все дело в одном только распределении функций; тут важно как раз не это, а то, что в Англии королевская власть, с одной стороны, и власть аристократии (выражением которой был Magnum Consilium) были двумя факторами реальной власти, друг от друга независимыми[134].

Таким образом, учение Pycco — это теоретическое оправдание всемогущества закона и законодателя по принципу, выраженному в старой латинской поговорке «что нравится князю, имеет силу закона», только тут слово «князь» надо заменить словами «парламентское большинство»: то большинство в народном представительстве, которое возникло вследствие результатов всеобщих прямых, равных и тайных выборов. Никакие ненарушимые правовые принципы не могут быть противопоставлены закону, принятому решением такого большинства. Закон — это право, потому что он воплощает общую волю. Интересно, что и позже, отказавшись уже в общем от учения об «общей воле», все же упорно продолжали настаивать на полноценности этой последней сентенции, просто заменяя понятие «общей воли» понятием государства как юридического лица.

Co временем интерес к проблеме разделения власти стал уменьшаться. Это и понятно. Дело ведь в том, что перестали думать о ненарушимости индивидуалистических правовых начал, которые, являясь как бы своего рода социальной конституцией, служат предпосылкой и основой для конституции политической. Разделение власти нужно для того, чтобы ограничить действие одной власти другой властью, и делается это именно во имя индивидуалистических начал правопорядка. Так зачем же нужно разделение власти, раз этим началам не придается больше решающего значения? B результате полностью теряют смысл слова Монтескье, включенные в Декларацию прав: «Общество, в котором не обеспечены права и не осуществлено разделение власти, не имеет конституции». Тут мы уже имеем дело C новым, принципиально совершенно иным пониманием конституции, направленным на скорейшее ее превращение просто в парламентский устав, цель которого — облегчение беспрепятственного проведения B жизнь программы очередного парламентского большинства. Такую политическую и юридическую концепцию никак нельзя считать либеральной. Надо признать, что это — концепция радикальная, полностью противоречащая либерализму, который ставил себе целью сохранение существующего индивидуалистического правопорядка и существующих законно приобретенных прав человека.

Ведь за политической свободой как самодовлеющей целью нет ни социальной программы, ни правовых начал. При ней все возможности открыты. Если вступить на этот путь, то индивидуалистический правопорядок либеральной социальной конституции может быть заменен возрождением самых крайних форм административной системы и вмешательства власти, и даже чистым коллективизмом. Замена индивидуалистического правопорядка коллективизмом, однако, означает гораздо больше, чем принятие некоторых новых юридических принципов: это — конец определенной цивилизации, глубокий разрыв всей культурной традиции. B этом хорошо отдавал себе отчет один из последних крупных представителей старой России, Столыпин. Именно это имел он в виду, говоря Второй думе в 1907 r., что разрушение существующего правопорядка в России во имя социализма заставит впоследствии на развалинах строить какое-то новое, никому не известное отечество.

B этой эволюции конституционной идеи скрываются зачатки разрушения или, вернее, саморазрушения современного западноевропейского правового государства. Если на смену либеральной демократии (т. e. такому государству, в конституцию которого включены, в качестве сверхзаконности, основные принципы индивидуалистического социального порядка) придет чисто формальная, абсолютная демократия или демократический абсолютизм, то тем самым откроется путь для развития империалистической формы демократии[135]. Ha самом деле, все аспекты вышеуказанного развития подготовляют возникновение империалистической демократии. B той мере, в какой законы не принимают во внимание основные принципы индивидуалистического социального порядка и существующие субъективные права, основанные на этих принципах, а базируются лишь на выражении воли законодателя и являются воплощением этой воли, которая соответствует просто данным обстоятельствам и условиям,— в этой мере теряет значение вопрос, является ли законодатель избранным представителем самих носителей субъективных прав, т. e. граждан, или же он просто властитель, который, независимо от выборов, считает себя призванным к власти и уполномоченным выражать и формулировать законодательную волю нации. Кроме того, если принцип подлинного разделения власти исчезает и правительство рассматривается лишь как исполнительный орган законодательной власти, оно гораздо легче и скорее согласится с развитием административного аппарата и с бюрократической концентрацией власти. Наличие сильно развитого и централизованного бюрократического аппарата представляет собой, бесспорно, благоприятную предпосылку для развития империалистической формы государственного правления. Особенно легко такая тенденция может восторжествовать, если развитие административного строя перейдет определенные границы и поэтому достигнет известной степени национализации — перехода всего во власть государства, иными словами, произойдет изгнание и подавление гражданского строя. Ведь именно так устраняется одно из самых важных и принципиальных разделений власти, а именно разделение власти политической и экономической[136].

Значительное разрушение гражданского строя и концентрация экономической власти в руках государственного правительства предоставляют этому правительству, можно сказать, почти безграничные средства власти. Такое небывалое увеличение средств власти, находящихся в распоряжении правительства, бесспорно, поощряет возникновение диктатурных форм правления и тиранической государственной власти. Вряд ли это можно всерьез оспаривать.

B моей статье «Зависимость и самостоятельность при разделении власти»[137] я с особенным вниманием отнесся к отделению политической власти от экономической. Я указывал там, что экономическая власть, находящаяся в руках капиталистов при буржуазной системе, в социалистическом государстве объединяется с политической властью в руках государственной власти и фактически находится в руках бюрократии. Таким образом уничтожается разделение власти, которое было весьма благоприятным не только для самостоятельности буржуазного строя (это само собой разумеется), но и для свободы рабочего класса, и неизбежно должно было действовать в пользу рабочего класса, поскольку разделение власти всегда освобождающе отзывается на положении отдельной личности. Для того, чтобы несколько подробнее и точнее обосновать это утверждение, я приводил полностью следующий важный пассаж из произведения Ориу «Принципы общественного права» (произведение это еще недостаточно широко известно): «...Экономическая власть обладает способностью создавать средства для существования в своей области; экономической властью располагает тот — будь это собственник современного промышленного предприятия или собственник поместья или военный руководитель,— кто в той или иной форме располагает большим количеством запасов жизненных средств, которые он может распределять по своему усмотрению среди своих служащих и подчиненных или среди своих клиентов. Политическая власть имеет возможность создавать в рамках правового порядка выгодные ситуации, которые открывают доступ к источникам жизненных средств. B каком-то смысле, значит, и та и другая власть должны удовлетворять людским потребностям, а это и есть та точка зрения, которая больше всего волнует людей. Только надо заметить, что экономическая власть касается человеческого существования и человеческих потребностей гораздо более непосредственным образом, чем власть политическая...