<<
>>

Резко критическое, отрицательное отношение русских социалистов 60—70-х годов к Гегелю не означает, что они остались вне влияния его философии

. Было бы неправильным утверждать, будто эта философия не входит в состав идейных источников их мировоззрения.

Правда, сами они далеко не всегда сознавали факт воздействия на их мышление гегелевской философии.

Более того,опреде- ление ими сущности этой философии и ее места в развитии мировой науки, как правило, не соответствовало ее действительному значению. Исключение составляют, пожалуй, Чернышевский, считавший, что «человек, не имеющий понятия о таком важном факте, как, например, Гегелева философия, не может считаться просвещенным человеком...» (194, T. VII, стр. 48), да Лавров, посвятивший учению Гегеля цикл интересных статей.

Хотя из всех новейших философов Чернышевский выделял Фейербаха, считая, что он «лучше всех», как в свое івремя Спиноза (194, т. XV, стр. 23), он не раз отмечал исторические заслуги Гегеля. Так, в 1873 г. Чернышевский пишет своему сыну:

«Знаешь ТЫ, Гегель ------ ОН ныне вышел ИЗ моды и, точно,

устарел; но по силе ума и громадности знаний никто из нынешних ученых в подметки не годится ему...» (194,

т.

XIV, стр. 588). Недостаток Конта Чернышевский видел в том, что тот не знал Гегеля (см. там же, стр. 651). Самым ценным в учении Гегеля Чернышевский считал его метод, диалектику. Об этом он писал в статье «Антропологический принцип ів философии»: «Гегель — умеренный либерал, чрезвычайно консервативный в своих выводах, но принимающий для борьбы против крайней реакции революционные принципы в надежде не допустить до развития революционный дух, служащий ему орудием к ниспровержению слишком ветхой старины» (194, т. VII, стр. 223).

Ha эти-то «революционные принципы» Гегеля Чернышевский и пытается опереться. Правда, он несколько переоценивает роль младогегельянцев и в особенности Фейербаха, полагает, что ученики Гегеля, «с строгою последовательностью развивая существенные идеи учителя, отвергли все, ЧТО B его системе Противоречило ЭТИМ OCHO1BHbIM принципам, и, наконец, преобразовали его систему так, как прежде он преобразовал систему Шеллинга» (194, т.

III, стр. 179). «Без всякого преувеличения надобно сказать,— пишет Чернышевский, — что так называемою школою Гегеля образовано было совершенно новое философское учение, которому система самого Гегеля служила не более, как предшественницею, только в этом учении получившеюсвой смысл и оправдание» (там же). Чернышевский иногда даже утверждает, что Гегель «имеет значение только как предшественник стройного и полного учения, выработанного его школою из тех принципов, которые в его системе высказывались не более, как в виде темных предчувствий, оставались без приложений и даже были подавляемы противоречащими их существенному смыслу трансцендентальными понятиями, наследием одностороннего идеализма» (там же, стр. 180).

Характерно, что, рассуждая о Прудоне и указывая — как на «одну из сильнейших его сторон» — на то, что он «проникся духом немецкой философии» (194, т. VII, стр. 237), Чернышевский видит в этом и одну из причин неудовлетворительности понятий Прудона: «...он узнал немецкую философию под формою системы Гегеля и остановился на этой форме, как на окончательном выводе, между тем как в Германии наука развивалась дальше. Система

Гегеля, проникнутая духом, господствовавшим над общественным мнением во время Рестаіврации и получившим свое начало во время Первой империи, сама по себе уже не соответствует нынешнему состоянию знаний. Надобно еще прибаівить, что Гегель по своей натуре или, быть может, по расчету облекал свои принципы в одежду очень консервативную, когда говорил о политических и теологических предметах» (там же, стр. 237—238).

Как бы то ни было, Чернышевский подобно Герцену и Белинскому и вслед за ними ставит проблему расчленения революционных иринципов, метода Гегеля и консервативных его выводов. B «Очерках гоголевского периода русской литературы», констатируя «двойственность» системы Гегеля, «разноречие» между ее принципами и выводами, духом и содержанием, Чернышевский пишет: «Принципы Гегеля были чрезвычайно мощны и широки, выводы — узки и ничтожны: несмотря на всю колоссальность его гения, у великого мыслителя достало силы только на то, чтобы высказать общие идеи, но недостало уже силы неуклонно держаться этих оснований и логически развить из них все необходимые следствия» (194, т.

III, стр. 205— 206). «Гегель ныне уже принадлежит истории, настоящее время имеет другую философию», — утверждает Чернышевский, однако тут же еще раз подчеркивает: «...ио должно согласиться, что принципы, выставлениые Гегелем, действительно, были очень близки к истине...» (там же, стр. 206).

Гегелевские понятия, приемы мышления входят в идейный арсенал шестидесятников, которые, повторяем, пользуются ими, подчас даже не сознавая этого. Так, к примеру, когда Лавров пишет, что история не есть арена, где всегда торжествует правый (см. 100, т. 1, стр. 567), он фактически воспроизводит — в несколько «отредактированном» виде — одно из положений гегелевской философии истории.

Можно сказать, что диалектика Гегеля оказала существенное влияние на формирование теоретических основ русского утопического социализма 60-х годов. Сравнивая социалистическую мысль этого времени с социализмом Герцена и Белинского 40-х годов и отмечая куда более серьезную апелляцию шестидесятников к исторической действительности, мы видим среди идей, обосновывавших социалистический идеал, и идеи, идущие от Гегеля.

Так, в работах Чернышевского мы встретим имеющую очевидную связ^> с гегелевской философией идею неодолимости общественного развития, восходящего характера исторического процесса, идею, иа которой зиждилась его вера в неизбежность социализма.

B одной из своих статей Чернышевский с большим оптимизмом писал: «Вечная смена форм, вечное отвержение формы, порожденной известным содержанием или стремлением, вследствие усиления того же стремления, высшего развития того же содержания, — кто понял этот великий, вечный, повсеместный закон, кто приучился применять его ко всякому явлению, — о, как спокойно призывает он шансы, которыми смущаются другие!.. Он не жалеет ни очем, отживающем свое время, и говорит: «пусть будет, что будет, а будет в конце концов все-таки на нашей улице праздник!»» (193, т. 2, стр. 492). Отблески гегелевской концепции можно івидеть и в некоторых других рассуждениях Чернышевского об исторической необходимости: «Ход великих мировых событий неизбежен и неотвратим, как течение великой реки...

Они совершаются по закону столько же непреложному, как закон тяготения или органического возрастания» (194, т. IV, стр. 70).

C разработкой- именно этой идеи — идеи прогрессивного развития — связывал основную заслугу Гегеля перед наукой Лавров. «Истинная философия нашего времени,— писал он, — должна включать в себя гегелизм...» (100, т. 1, стр. 303). Одну из своих задач Лавров видел в том, чтобы проследить, как Гегель был приведен всем предшествующим развитием мысли к идее безусловного развития всего сущего, к пониманию истории «как живого организ- ма» (там же, стр. 141). Хотя Лавров не считал диалектический процесс — понимаемый им как триадичное развитие — «истинным и всеобщим» (там же, стр. 162), он полагал, что Гегель «внес во всемирное убеждение, под формою диалектического процесса, великое начало развития» (там же, стр. 173). «Дело не в том, как Гегель думал о том или другом факте; дело в той важности, которую Гегель придавал общему факту исторического развития» (там же, стр. 328).

B статье «Развитие учения о мифических верованиях» (1868) Лавров с воодушевлением писал о том, как раскрывалась идея всеобщего развития в «знаменитой «Феноменологии духа»»: «Тут все исторические явленияивсеявле- ния человеческого духа предстали, как нейзбежиые фазисы развития одного безусловного духа, постепенно переходящего от чувственного убеждения к безусловному знанию. Bce прошедшее человека, точно так, как все его заблуждения, не заслуживали с этой точки зрения ни порицания, ни борьбы. Как ступени развития духа, все исторические явления в сознании и в истории необходимы и заслуживают уважения. Отречься нельзя ни от одной пережитой ступени, потому что с нею мы отрекаемся от всего следующего развития. Перескочить нельзя нигде через ступень, потому что развитие принадлежит не человеческому произволу, а неизменному закону развития безусловного, но в то же время и нельзя остановиться ни на одной ступени, потому что ни одна из них не заключает безусловного в его целости» (99, стр.

63).

Принимая из гегелевской философии идею постоянного развития, Лавров давал ей собственную интерпретацию в духе социализма.

Думается, что и один из основных тезисов разрабатывавшегося в 60-х годах народнического социализма — о возможности для России миновать капитализм — также опирается некоторыми своими гранями на гегелевские положения: о переходе исторической инициативы OT одного народа к другому, о диалектике общего и особенного. B своих общетеоретических рассуждениях о «мировых законах» Чернышевский, признавая истинным «положение современной науки о преемственности форм», вместе с тем подчеркивал, что из этого положения «непосредственно следует понятие о том, каждое ли отдельное проявление общего процесса должно проходить в действительности все логические моменты с полной их силою, или обстоятельства, благоприятные ходу процесса в данное время и в данном месте, могут в действительности приводить егоквысо- кой степени развития, совершенно минуя средние моменты или по крайней мере чрезвычайно сокращая их продолжительность и лишая их всякой ощутительной интенсивности»

(193, т. 2, стр. 477).

B произведениях Чернышевского обнаруживается еще и такая форма использования гегелевской диалектики, которая очень близка ее трактовке социалистической мыслью 40-х годов: указание на закон отрицания отрицания, принцип триадичного развития как на важный довод в доказательство того, что в конечном счете человечество придет к социализМѵ, восстановит общественную собственность, которую оно^в овое время разрушило.

Наиболее яркое представление о том, как именно применялись эти философские аргументы для доказательства неизбежности социализма, дает статья Чернышевского «Критика философских предубеждений против общинного владения» (1858): «Мы не последователи Гегеля, а тем менее последователи Шеллинга; но не можем не признать, что обе эти системы оказали большие услуги науке раскрытием общих форм, по которым движется процесс развития. Основной результат этих открытий выражается следующею аксиомою: «По форме высшая степень развития сходна с началом, от которого оно отправляется».

Эта мысль заключает в себе коренную сущность шеллинговой системы; еще точнее и подробнее раскрыта она Гегелем, у которого вся система состоит в проведении этого основного принципа чрез все явления мировой ЖИЗНИ OT ее самых общих состояний до мельчайших подробностей каждой отдельной сферы бытия. Для читателей, знакомых с немецкою ф.илософиею, последующее иаше раскрывание этого закона не представит ничего нового; оно должно служить только к тому, чтобы выставить в полном свете непоследовательность людей, не замечавших, что дают оружие сами против себя, когда налегают с такою силою на первобытность формы общинного владения.

Высшая степень развития по форме сходна с его началом — это мы видим во всех сферах жизни» (193, т. 2, стр. 457).

Оговариваясь: «Само собою разумеется, что, .при сходстве форм, содержание в конце безмерно богаче и выше, нежели в начале...», Чернышевский указывал на всеобщее «господство общей нормы, открытой новою немецкою фи- лософиею...» (193, T. 2, стр. 463).

A далее следовали положения, показывающие способ применения этой диалектической «общей нормы» к теории социализма: «Надобно ли говорить, что... все общественное устройство стремится к возвращению от рангов и разных других подразделений по привилегиям всякого рода к тому однообразному составу, из которого выделилисывсе бесчисленные рубрики?» (193, т. 2, стр. 466). «Доходя до высокой интенсивности, те самые обстоятельства, которые в менее сильной степени были враждебны первобытной

форме, обращаются в неизбежный вызов к ее восстановлению» (там же, стр. 471). /

O том, что Чернышевский закон отрицания отрицания, «подробно раскрытый», по его словам, Гегелем, принимал всерьез, свидетельствует и такое его высказывание: «...если кто-нибудь не захочет согласиться на признание всеобщего и неизменного господства этой нормы во всех без исключения явлениях материального и нравственного, индивидуального и общественного бытия, тот сделает нам большое одолжение, указав хотя один факт, который не был бы подчинен этому решительно всеобщему закону». У Гегеля, продолжает Чернышевский, «все это давным-давно уже доказано и объяснено» (193, т. 2, стр. 474). Заметим, кстати, что еще за несколько лет до этого, в 1854 r., в статье «Песни разных народов», Чернышевский подобным образом апеллировал к этому закону: «Один из величайших мыслителей нашего века івысказал идею о том, что высшая степень развития по форме совпадает с совершенною неразвитостью, существенно отличаясь от нее содержанием. B приложении к истории такая идея оказывается совершенно справедливою. Мы видим теперь, что конечный результат исторического развития состоит в теснейшем сближении всех членов нации в одно плотное духовное целое. Таково же положение людей до начала цивилизации» (194, т. II, стр. 295).

Вновь перед нами овоеобразная форма использования гегелевских идей для философского обоснования социализма. Мы уже говорили о причинах и историческом значении такого понимания диалектики Гегеля. Остается лишь добавить, что после критики Дюринга Энгельсом и Михайловского Лениным нам ясны не только сильные, но и слабые стороны такого применения диалектики. Необходимость социализма определяется действием объективных законов общественного, прежде всего экономического, развития самого капиталистического общества — и ничем иным. У Чернышевского же, как и у некоторых других социалистов-утопистов, ссылка на абстрактную диалектику, на господство ее в мире, на всеобщность ее форм служила одним из доводов в пользу идеи неизбежности нового, социалистического мира.

Однако это была всего лишь одна сторона, и притом не самая важная — в истолковании Чериышевским диалектики, примененной к историческому процессу. Мы обращаем на не$ внимание лишь для того, чтобы показать, что стремление непосредственно соединить идеи Гегеля с социалистической теорией было живо в русской мысли еще и в 60-х годах XIX в.

2

<< | >>
Источник: А.И. ВОЛОДИН. ГЕГЕЛЬ и русская социалистич еская мысль ХІХвека. 1973

Еще по теме Резко критическое, отрицательное отношение русских социалистов 60—70-х годов к Гегелю не означает, что они остались вне влияния его философии:

  1. Вплоть до 30-х годов прошлого столетия ни об учении Гегеля, ни о доктринах выдающихся социалистов Запада (мы имеем в виду А. Сен-Симона, Ш. Фурье. и P. Оуэна) русская публика не имела такого представления, которое было бы адекватно существу этих теорий.
  2. Установление «союза» между гегелевской философией и утопическим социализмом в русской мысли 40-х годов означало не только использование и соединение их животворных принципов, но также и критику их слабостей
  3. Представляется необходимым еще раз подчеркнуть, что философско-историческая концепция русской революционной демократии 40-х гОдов к гегелевской философии истории не сводилась.
  4. Диалектика русских социалистов 60-х годов раскрывается также в их сознательном применении закона единства и борьбы противоположностей к анализу исторических событий.
  5. Положение об отрицании, критике, действии в истории заняло важнейшее место среди идей русских социалистов 40-х годов, идей, раскрывающих их концепцию закономерного движения общества к социализму
  6. Отвергая в принципе гегелевскую философию как явление, характеризующее вчерашний день науки, социалисты 60-х годов ищут и предлагают иные способы и формы обоснования идеала будущей гармонии,
  7. Наука отвечает на этот вопрос резко отрицательно, поскольку это противоречит ее канонам.
  8. B «Философии духа» Гегель пишет о том, что революция невозможна без смены, реформы религии
  9. Телеологические тенденции не составляли самого существенного в философско-исторических построениях ни Гегеля, ни социалистов.
  10. теоретические искания русских социалистов-утопистов XIX в
  11. Отношение российского общества к философии Гегеля и утопическому социализму в 30-х годах XIX в.
  12. Первые русские социалисты.
  13. Можно, видимо, говорить и о некотором созвучии в общей характеристике идеального общества, данной Гегелем и социалистами-утопистами.
  14. 4.2. ОТРИЦАТЕЛЬНОЕ ВЛИЯНИЕ ИНФОРМАЦИИ НА ЗДОРОВЬЕ
  15. 4.2.2. Отрицательное влияние информации на общественное здоровье
  16. „Гегелевский пласт“ в теоретическом мышлении русских социалистов-утопистов второй половины XIX в.