Время отделило зерна от плевел

. И в исторической перспективе «красный монарх», безусловно, оказался прав. Иными словами, Сталин предал революцию ради государственной эволюции. K подобному выводу приходили различные исследователи творчества и практической деятельности Сталина.

И еще одно мнение. «Если И.В. Сталин действительно был марксистом до конца своих дней, то это характеризует его как слабоумного...»^[511].

И завершая анализ полемики Сталина и Троцкого, следует привести, на мой взгляд, оценку, которую дал деятельности «второго человека в партии» Ленин. Например, он называл Троцкого «иудушкой», замечая, что «...сей Иудушка бьет себя в грудь и кричит о своей партийности, уверяя, что он отнюдь перед впередовцами и ликвидаторами не пресмыкался.

Такова, — заключает Ленин, — краска стыда у Иудушки Троцкого»^[512].

B работе «О праве наций на самоопределение» Ленин также дает несколько едких характеристик Троцкому.

«Услужливый Троцкий опаснее врага! Ниоткуда, как из «частных разговоров» (т.е. попросту сплетен, которыми всегда живет Троцкий)...»^[513]. И еще одна цитата. «Никогда еще, ни по одномусерь- езному вопросу марксизма Троцкий не имел прочных мнений, всегда «пролезая в щель» тех или иных разногласий и перебегая от одной стороны к другой»^[514].

Ленинское отношение к Троцкому блестяще подметил и Д.А. Волкогонов. Так, он писал: «...Ленин, не сдерживая себя в нетерпимости, именовал Льва Давидовича «Балалайкиным», «позером», «подлейшим карьеристом», «проходимцем», «шельмецом», «лжецом», «жуликом», «свиньей»...»^[515].

Здесь, полагаю, следует затронуть такую болезненную для общественного сознания тему, как сталинские репрессии. Необходимо сразу заметить, что автор не ставит своей целью оправдание творившихся в то время беззаконий. Однако необходимо для полноты историко-правового анализа выявить объективные причины, заставившие диктатора пойти на подобные меры в отношении своих политических противников. Истоки действий Сталина следует, полагаю, также искать на страницах «Государя» H. Макиавелли.

Мыслитель писал: «...следует остерегаться злоупотребить милосердием. Чезаре Борджа многие называли жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил и привел к повиновению. И, если вдуматься, проявил тем самым больше милосердия, чем флорентийский народ, который, боясь обвинений в жестокости, позволил разрушить Пистойю. Поэтому государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствуют беспорядку {выделеномной — В.Б.). Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, нала- гаемыхгосударем, страдаютлишь отдельные лица»^[517]. Сравните с одним из афоризмов Ницше: «Мы плохо всматриваемся в жизнь, если не замечаем в ней той руки, которая щадя — убивает»^[518].

Рассуждение Макиавелли имеет, намой взгляд, ключевое значение для оценки деятельности Сталина в период политических репрессий, а также для оценки действий современных правителей в борьбе с «чумой XXI века» — международным терроризмом.

Для начала следует отметить, что многие обвинения, приписываемые политическим противникам Сталина, и воспринимавшиеся в советское время как фантастика (в частности — обвинения в свержении Советской власти и развале СССР) сейчас могут восприниматься совершенно иначе, поскольку приобрели уже реальные геополитические очертания (см. приложение № 4).

Эта же тема фигурирует и в другихдокументах. B докладе на пленуме ЦК ВКП(б) 3 марта 1937 года Сталин заявил: «Реставрация капитализма, ликвидация колхозов и совхозов, восстановление системы эксплуатации, союз с фашистскими силами Германии и Японии для приближения войны с Советским Союзом, борьба за войну и против политики мира, территориальное расчленение Советского Союза с отдачей Украины немцам, а Приморья — японцам, подготовка военного поражения Советского Союза в случае нападения на него враждебных государств и как средство достижения этих задач — вредительство, диверсия, индивидуальный террор против руководителей Советской власти, шпионаж в пользу японо-немецких фашистских сил — такова развернутая Пятаковым, Радеком и Сокольниковым политическая платформа нынешнего троцкизма»^[519].

«Подготовка военного поражения» страны — обвинение, удивительно похожее на преступную деятельность революционеров против государственных устоев Российской империи в годы первой мировой войны. Именно такая деятельность и помогла им взять тогда власть. Возможно, что сторонники Троцкого рассчитывали использовать подобный план повторно — на этот раз уже против советской империи. Ho «красный монарх» оказался гораздо прозорливее императора Николая II. Повторю, что данное рассуждение следует воспринимать не как утверждение, а одну из возможных исторических версий.

B определенной степени данную версию и серьезность намерений противников Сталина подтверждают архивные документы (см. приложение № 5).

C аналогичной точки зрения, на мой взгляд, следует рассмотреть и тему репрессированных народов. Так, в 1943-44 гг. были выселены с места постоянного проживания крымские татары, ингуши и другие народы.

Следует также отметить, что Сталин прекрасно отдавал себе отчет, к чему могут привести безнаказанность и попустительство в отношении бандитов. Или, как справедливо отмечал русский философ и правовед И.А. Ильин, «человек злодействует не только потому, что он злодей, а еще потому, что он приучен к этому безвольным самоунижением окружающих»^[520]. Спустя многие десятки лет об этом же говорят и современные правоведы (см. приложение № 7).

Существуют аналогичные документы, касающиеся деятельности крымских татар, а также жителей прибалтийских республик в годы Великой Отечественной войны (см. приложение № 8).

При этом следует подчеркнуть, что Сталин вовсе не был пионером в применении репрессий к целым народам. Президент США Франклин Рузвельт в феврале 1942 года выселил из западных штатов свыше ста тысяч японцев — граждан США в спецлагеря, расположен-

198

382

ные в пустынной местности⁵²².

Ha мой взгляд, указанные действия Сталина и Рузвельта следует рассматривать с макиавеллистских позиций, с точки зрения соотношения политического и морального способов социального бытия. Они кардинально отличаются друг отдруга и прежде всего измерением тех или иных действий и поступков. C точки зрения Макиавелли

— у морали — шкала «добро — зло». У политики — «польза — вред». Как известно из истории, добиться полного соответствия морали и политики практически невозможно. И с этой точки зрения действия Рузвельта и Сталина выглядят аморальными, зато дают правителям определенный выигрыш («польза») в борьбе с внешним и внутренним врагом. Примечательно, что и современные ученые — юристы возвращаются к рассмотрению данной проблемы. Например, известный американский адвокат и профессор Гарвардского университета Алан Мортон Дершовиц посвятил в своей книге этой теме отдельную главу под названием «Как аморальное общество может бороться с терроризмом?».

— международным терроризмом. Напомню, что книгаА. Дершовица «Почемутерроризмработает» появиласьпослечудовищной по своему цинизму и наглости террористической атаки на здания Всемирного торгового центра в Нью-Йорке.

Данную главу Дершовиц предваряет цитатой из «Вашингтон таймс»: «Пожалуй, никто не может найти оправдание принесению в жертву миллионов жизней для того, чтобы избавить кровожадного психопата от короткого приступа сильной боли, который он к тому же может прекратить по своему собственному выбору. Когда угроза настолько велика и решение выглядит таким простым, мы все на стороне шекспировского персонажа, который сказал: «Нет большей

доблести, чем необходимость (There is no virtue like necessity)»^[521].

Иными словами, лучше добровольно сделать то, что все равно неизбежно. По мнению Дершовица, терроризм является тактикой, которая весьма эффективна именно «против открытых демократий. Она гораздо менее эффективна против закрытых тираний»^[522].

Дершовиц предлагаетрассмотреть ситуацию, в которой общество, не скованное требованиями морали, может одержать победу в борьбе с терроризмом. Для этого необходимо предоставить возможность специально уполномоченному лицу или органу управления (Дершовиц называет такое лицо или орган управления “антитеррористическим царем (самодержцем)”) «делать все возможное в военном и технологическом отношении, не считаясь при этом с моральными или юридическими ограничениями. Для других это будет означать нахождение приемлемого соотношения между возможным, моральным и юридическим. Единственная работа такого самодержца заключается в том, чтобы мыслить вне пределов морального и юридического пространства и предложить эффективные способы для достижения поставленной цели — искоренения терроризма»^[523].

Выселение народов являлось, по своей юридической сути, коллективным наказанием. Следует заметить, что принцип коллективной ответственности и превентивные наказания обосновывали, в частности, представители такого политико-правового учения, как древнекитайский легизм (IV век до нашей эры). Дершовиц отмечал, что коллективное наказание является «возможно, наиболее эффективной — и в то же время наиболее безнравственной — техникой для борьбы с терроризмом»^[524]. Дершовиц подчеркивал, что «Сталин практиковал коллективное наказание безжалостно и вполне эффективно в качестве противоядия для личной храбрости тех, кто желал рискнуть собственной свободой и жизнью»^[525]. Дершовиц также объясняет причины, почему правители прибегали к подобной, «вполне эффективной» тактике: «Тираны понимали, что убийством невиновных родственников, друзей, соотечественников, единоверцев и сторонников террористов, они могут повернуть людей — потенциальных жертв репрессий — против террористов»^[526].

Ha мой взгляд, заслуживает самого пристального внимания, как Дершовиц обосновывает применение коллективного наказания. Он абсолютно справедливо заявляет, что «терроризм сам по себе является одной из наиболее безнравственных форм коллективного наказания невинных людей, основанного на их вероисповедании, национальности или месте жительства»^[527]. Также, по справедливому замечанию американского профессора, «те, кто поддерживает терроризм, часто являются наиболее голосистыми критиками любого ответа терроризму, который пахнет коллективным наказанием. Террористы используют коллективное наказание и как меч, и как щит»^[528].

Причем в рассуждениях Дершовица отчетливо видно, что на первое место он ставит эффективность воздействия на террористов.

Так, он писал: «Вопреки эффективности... экстремальной формы коллективного наказания, мы связаны моральными ограничениями и юридическими запретами в его применении. Ho еще раз повторю, что существуют шаги, которые мы можем предпринять, шаги, совместимые с моралью и правом, чтобы устрашить террористов — смертников, сделав их терроризм своеобразным спусковым механизмом для репрессий против тех, кто укрывает, финансирует или другим способом поддерживает террористов, или надеется извлечь выгоду из их действий»^[529].

Следующий эффективный способ борьбы с терроризмом, по мнению Дершовица — целевые ликвидации (Targeted Assassinations). Их весьма широко применяли тоталитарные режимы. B частности, Дершовиц приводит в качестве примера убийство Льва Троцкого в Мексике. Дершовиц пишет, что и «Соединенные Штаты, несомненно, пытались убивать иностранных лидеров в течение долгого времени. Наш «хит-лист» (hit-list) включал Фиделя Кастро, так же как Патриса Лумумбу, Муаммара Каддафи и Саддама Хуссейна. Хотя мы непосредственно не убивали Сальвадора Альенде или Hro Диема (Ngo Dinh Diem), мы несомненно играли активную роль в помощи другим, чтобы устранить их. Сегодня мы обсуждаем опять устранение Саддама Хуссейна и назначаем награды за головы Усамы Бен Ладена и муллы Мохаммеда Омара»^[530].

Весьма интересна на мой взгляд, точка зрения известного американского юриста на то, как демократическому обществу следует воспринимать описанные им инструменты борьбы с терроризмом, которые широко используются тоталитарными режимами. Прежде всего, Дершовиц считает, что их нельзя безоговорочно отвергать^[531]. По мнению профессора, «целевые ликвидации, так же как и коллективное наказание, функционируют вдоль континуума»^[532]. Полагаю, что графически данный континуум можно представить следующим образом.

hard end

(максимальное значение)

soft end

(минимальное значение)

И дальше Дершовиц поясняет. «В максимальной точке континуума (hard end) целевые ликвидации представляют собой широко развернутую охоту на всех убежденных политических оппонентов, как практиковали это Гитлер и Сталин. B точке минимума (soft end) — то, что делает Израиль — устранение определенных лидеров террористов, активно участвующих в планировании или координации террористических атак, тех, кто не может быть арестован, как Ехия Аяш (Yehiya Ayash), известный как Инженер, главный изготовитель бомб для движения «Хамас». Израильские агенты убили Инженера в январе 1996 года, разместив взрывчатку в его мобильном телефоне»^[533]. Таким образом, Дершовиц вовсе не исключает использование инструментов подавления, характерных для тоталитарных режимов, в демократическом обществе. Вопрос только в масштабе их применения...

По мнению Дершовица, положительная сторона целевых ликвидаций «заключается именно в том, что они позволяют избежать побочного ущерба и коллективных наказаний»^[534].

C подобной точки зрения Дершовиц рассматривает и другой инструмент — нанесение упреждающих ударов (Preemptive Attacks). Данная тактика, по мнению американского правоведа, также «функционирует вдоль континуума. Тиранические режимы используют ее как оправдание для агрессивной войны, что делала Германия в конце 30-х годов прошлого века. ...На другом конце континуума упреждающие удары выглядят как часть оборонительной войны»^[535].

По мнению Дершовица, к таким акциям при определенных условиях прибегали практически все демократические режимы. Следовательно, убежден Дершовиц, «существует возможность подобных действий и в войне против терроризма»^[536]. B качестве других инструментов, которые тоталитарные режимы могут использовать в борьбе против терроризма, американский юрист называет секретные военные суды, акции массового возмездия, а также — применение пыток для получения нужной информации. Информации, с помощью которой можно предотвратить теракт. Дершовиц подчеркивает, что именно несвязанность моральными и юридическими ограничениями позволяет использовать всех доступные и мыслимые средства в войне против терроризма. Для эффективного противодействия преступникам Дершовиц также считает необходимым установить контроль за передвижениями граждан внутри страны и над средствами массовой информации. Контроль над СМИ, кстати, существенно ограничивает террористов в достижении общественного резонанса.

Действие всех указанных инструментов Дершовиц рассматривает «вдоль континуума», не исключая их применение и демократическими режимами, связанных конституционными ограничениями и концепцией «господства права» (the rule of law)^[537]. A также соображениями пропорциональности и гуманности. Иван Ильин кстати, отмечал по этому поводу, что «духовно здоровый человек не может не возмущаться при виде внутренно торжествующего и внешне изливающегося зла; он не может не чувствовать, что несопротивление ему есть не только попущение, и одобрение, и молчаливое одобрение, HO и соучастие в его поступке»^[538].

Рассуждая о возможности применения пыток к террористам для получения информации, необходимой для предотвращения теракта и спасения сотен невинных людей, Дершовиц допускает «нелетальный» вариант пыток, например, загонять под ногти стерилизованные иглы. Он пишет: «Жизни тысяч невиновных должны быть оценены выше физической целостности одной виновной персоны»^[539]. И предлагает считать «нелетальные пытки средством спасения жизней»^[540]. По мнению Дершовица, применение подобных методов борьбы C терроризмом вполне оправдано и в демократических странах, но при системном и централизованном контроле.

Дершовиц в своей книге пытается найти компромисс между чрезвычайно эффективными, но безнравственными средствами борьбы и общепринятымидемократическими принципами. Фактически, по- лагаетДершовиц, предстоитделать «трагический выбор: немыслимое против невообразимого»^[541]. Ho террористы сами могут легко остановить все планируемые против нихжестокие меры. Способ существует только один — отказаться от терактов. A единственная, по мнению Дершовица, «сущностная причина терроризма заключается в том, что он успешен»^[542]. Иными словами, позволяет бандитам и убийцам добиваться поставленных целей и уходить при этом от ответственности. Об этом в свое время с возмущением писал и Иван Ильин: «И неужели здравый человек может серьезно полагать, что достаточно любому негодяю сослаться на свои негодяйские “убеждения”, для того чтобы обеспечить себе объективную правоту и общественную беспрепятственность?»^[543]. Ильин подчеркивал, что «необходимость оборонять родину, веру и святыни ставит человека в положение не воспитателя, а воина; его призванием является не пробуждение очевидности и любви в душе нападающего, не размягчение его ожесточенности и не облагорожение его намерений, нет, он призван физически остановить и пресечь, он должен принудительно положить конец напору; необходима гроза, сеющая страх, страдание и смерть»^[544].

Следует заметить, что взгляды Дершовица перекликаются с точкой зрения и известного немецкого юриста Карла Шмитта. Он прямо не говорит о рассмотрении явления в пределах континуума, но после прочтения «Политической теологии» это логически следует из его рассуждений. Континуум Карла Шмитта представляется мне в следующем виде:

правопорядок хаос

(норма) (решение)

Именно отсюда, на мой взгляд, берет исток его теория «децисио- низма», теория «решения», проявляется ее юридическая природа. B исследованиях Карла Шмитта ценность государства, порядка и стабильности в целом гораздо выше ценности конкретного государства. Именно с данной точки зрения и следует рассматривать его научные изыскания.

Карл Шмитт писал: «Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении. ...Под чрезвычайным положением здесь следует понимать общее понятие учения о государстве, а не какое- либо чрезвычайное постановление или любое осадное положение»^[545].

По справедливому замечанию Шмитта, правовой нормы, которую можно применить в условиях хаоса, просто не существует. Он точно подметил, что сначала «должен быть установлен порядок, чтобы имел смысл правопорядок»^[546]. Таким образом, считает немецкий юрист, «исключительный случай, случай не описанный в действующем праве, может быть в лучшем случае охарактеризован как случай крайней необходимости, угрозы существованию государства или что-либо подобное, но не может быть описан по своему фактическому составу. ...В смысле правового государства здесь вообще нет никакой компетенции. Конституция может в лучшем случае указать, кому позволено действовать в таком случае. ...Суверен стоит вне нормально действующего правопорядка и все же принадлежит ему, ибо он компетентен решать, может ли быть in toto (в целом (лат.) — В.Б.) приостановлено действие конституции. Bce тенденции современного развития правового государства ведут к тому, чтобы устранить суверена в этом смысле»^[547].

И вот как Шмитт обосновывает возможность принятия решений в ситуации чрезвычайного положения: «Поскольку чрезвычайное положение всегда есть еще нечто иное, чем анархия и хаос, то в юридическом смысле все же существует порядок, хотя и не правопорядок. Существование государства доказывает здесь на деле [свое] несомненное превосходство над действием правовой нормы. Решение освобождается от любой нормативной связанности и становится в собственном смысле слова абсолютным. B исключительном случае государство приостанавливает действие права в силу, как принято говорить, права на самосохранение. Два элемента понятия «право

— порядок» здесь противостоят друг другу и доказывают свою понятийную самостоятельность. Подобно тому, как в нормальном случае самостоятельный момент решения может быть сведен до минимума, в чрезвычайном случае уничтожается норма. Тем не менее, исключительный случай также остается доступным для юридического познания, потому что оба элемента, как норма, так и решение, остаются в рамках юридического»^[548].

C теорией «решения» перекликаются взгляды Шмитта на правовую природу диктатуры. По мнению немецкого юриста, в условиях диктатуры «ради поставленной цели устраняются, в частности, правовые барьеры и препятствия, которые, судя по положению дел, являются несообразной этому положению помехой на пути к достижению этой цели. ...Подобно самообороне диктатура всегда является не только действием, но и противодействием. Поэтому она предполагает, что противник не придерживается тех правовых норм, которые диктатор считает определяющими в качестве правового основания. ...Комиссарская диктатура упраздняет конституцию in concreto (в отдельном случае (лат.) — В.Б.), чтобы защитить эту же конституцию с ее конкретным содержанием. C давних пор многими воспроизводился один и тотже аргумент (чаще и настойчивее всего — Линкольном): если содержание конституции находится под угрозой, его можно спасти, временно приостановив действие конституции. Диктатура защищает конкретную конституцию от посягательства, которое грозит эту конституцию уничтожить»^[549].

Либеральная парламентская демократия, считает Шмитт, слишком ненадежна и слаба. И постоянно тонет в дискуссиях.^[550].

Ha эту же тему в свое время высказался и другой выдающийся немецкий мыслитель. «Не привязываться к нашим собственным добродетелям и не становиться всецело жертвою какого-нибудь одного из наших качеств, например, нашего «радушия», — такова опасность из опасностей для благородных и богатых душ, которые относятся к самим себе расточительно, почти беспечно и доводятдо порока добродетель либеральности»^[551].

Шмитт также справедливо замечал, что «любое притязание [на принятие] решения должно быть для анархиста злом, ибо правильное образуется само собою, если только не нарушают имманентность жизни подобными притязаниями»^[552].

Ha похожих позициях находился и другой известный мыслитель — итальянец Джованни Джентиле. Он — представитель философской системы актуализма, основной и единственной категорией которой является акт в действии. А.Л. Зорин во вступительной статье к его книге «Введение в философию» писал: «Джентиле... утверждал, что социализм — это одна из форм вырождения демократии и парламентаризма и что противостоять ему может лишь... “новый либерализм”. Последний, по его мнению, коренным образом отличается от классического либерализма английского образца, для которого характерно то, что корень свободы он помещает в индивиде — и поэтому противопоставляет его государству, которое утрачивает свою внутреннюю ценность и становится лишь средством для достижения индивидуального благосостояния. B обществе, построенном на этом принципе, господствует безудержный эгоизм, который раздирает его на части и вызывает непримиримые конфликты и противоречия. ...Есть и другой либерализм, созревший на немецкой и итальянской почве, который объявляет абсурдным “мнимый антагонизм между государством и индивидом”. Для этого либерализма свобода также является высшей целью и нормой человеческой жизни, но реализуется она через государство и его законы»^[553].

Понятие государства Джентиле определял как нацию, которая сознает «свое историческое единство»^[554]. По его мнению, основная проблема, которая мешает «четкому пониманию этического и вообще духовного характера государства, — статичная и абсолютно механическая связь, в которой представляют гражданина и государство: связь особенного и универсального. Отсюда выводят, что особенное — это особенное, а не универсальное; и наоборот. И каждый из двух элементов строго и несводимо противопоставляется другому. ... Истинное государство... не ограничивает, а расширяет; не подавляет, а возвышает личность гражданина; не угнетает, а освобождает ее»^[555].

Джентиле полагает, что правитель должен обязательно использовать в собственной управленческой практике принципы политической механики, разработанные и научно осмысленные Макиавелли^[556]. При этом принцип разделения властей итальянский философ понимал как обычное разделение труда^[557].

Подводя промежуточный итог рассмотрению политико-правового мировоззрения Сталина, а также взглядов известных юристов и философов на проблему устойчивости государства и восстановления порядка в случае возникновения хаоса, следует подчеркнуть, что для принятия соответствующего решения сувереном или движения вдоль континуума к максимальному значению (hard end) необходима прежде всего политическая воля правителя^[558].