>>

Вступительная статья

Автор этой книги не принадлежит к тому ряду канонизированных авторитетов,

имена которых на слуху у психологов (и не только у них) еще со студенческой

скамьи. Виктор Франкл-классик живой, выдвинувшийся в первую шеренгу

теоретиков психологии личности только в 60-е годы, когда его книги,

опубликованные на английском языке, и прежде всего книга "Человек в поисках

смысла", изданная общим тиражом 2,5 миллиона экземпляров, разошлись по всему

свету и принесли их автору поистине мировую известность и славу.

До нашей

страны эхо этой славы докатилось на рубеже восьмидесятых годов в виде

ходивших по рукам самодельных переводов, дававших, казалось, ответы на очень

многие из животрепещущих нравственных и психологических вопросов, которые

задавал себе каждый мыслящий человек. Ведь проблема, в решении которой

преуспела созданная Франклом лого-терапия-проблема утраты людьми смысла

жизни,- явилась достоянием не какой-либо одной страны или группы стран и не

ограничилась только западным обществом.

Франкл приводит свидетельства

африканских коллег, а также коллег из Чехословакии и Польши, говорящие о

том, что и в странах "третьего мира" и социалистического лагеря проявления

"экзистенциального вакуума" приобрели, хоть и с запозданием, но почти такой

же размах, как и на Западе. С этим же столкнулась сейчас и наша страна.

Нравственный кризис, о котором заговорили во весь голос относительно

недавно-позже, чем о кризисе экономическом,-это не что иное, как ощущение

огромным числом людей бессмысленности той жизни, которую им приходится

вести, нередко без возможности какого-либо реального выбора, и невозможность

найти в ней позитивный смысл из-за разрушения старых ценностей и традиций,

дискредитации "новых" и отсутствия культуры мировоззренческой рефлексии,

позволяющей прийти к уникальному смыслу своим, неповторимым путем.

Этим во

многом объясняются и те социальные патологии, которые являются сейчас болью

нашего общества,- разгул преступности, зачастую жестокой и бессмысленной,

распространение алкоголизма, рост наркомании, самоубийства. Скольких

трагедий могло бы не быть, если бы люди не были так ограничены в своих

возможностях-и внешних, объективных, и внутренних, личностных,-построить

свою жизнь разумно и осмысленно, принять на себя ответственность за

реализацию смысла своей жизни и воплотить, этот смысл в жизнь.

Экзистенциальный вакуум в нашем обществе бросает "вызов" не столько

психиатрии или, скажем, практике воспитания и психологической помощи (хотя и

им тоже), сколько государству, на протяжении многих десятилетий отучавшему и

отлучавшему людей от ответственности за нахождение и реализацию смысла.

Нравственный кризис-кризис смысла, кризис ответственности-это расплата за

теорию и практику воспитания людей-"винтиков". Поэтому выход сборника работ

В. Франкла представляется как нельзя более своевременным.

Необходимость издания этого сборника удачно совпала с соответствующей

возможностью. В свое время некоторые из книг Франкла не миновали спецхранов-

отчасти потому, что в недавнем прошлом старались избегать лишнего упоминания

всего, что связано с концлагерями, отчасти из-за излишне интимных, с чьей-то

точки зрения, взаимоотношений автора с религией-и должно было пройти еще

какое-то время, прежде чем они оттуда вышли. Событием стал приезд Франкла в

Москву в марте 1985 года. По сути, это была первая ласточка-по крайней мере

такого высокого полета-в деле налаживания нормальных научных связей

советских психологов с западными коллегами после стольких лет застоя и

изоляции. Две лекции, прочитанные Франклом в Московском университете,

собрали множество людей, специально приехавших из разных концов страны-от

Прибалтики до Закавказья. Франкл с приятным удивлением констатировал тогда

хорошую подготовленность аудитории, знание его работ.

Этот визит во многом

способствовал тому, что симпатия к Франклу как к человеку, интерес к его

работам и его популярность в Советском Союзе с тех пор еще более возросли.

До сегодняшнего дня, однако, на русском языке имелась лишь одна публикация

Франкла-небольшой отрывок в университетской хрестоматии [1]. Предлагаемая

читателям книга, замысел которой возник в дни визита в Москву, позволяет

наконец заполнить этот вакуум и дать русскоязычному читателю относительно

полное представление о системе философских и психологических воззрений

Виктора Франкла-одного из интереснейших психологов, являющихся нашими

современниками.

Виктор Эмиль Франкл родился 26 марта 1905 года в Вене, которая в те годы

была не только одним из культурных центров Европы, но и очагом новаторских

идей в психологии, можно даже сказать, колыбелью психологии личности. В 1905

году уже активно функционировало Венское психоаналитическое общество,

духовный предводитель которого Зигмунд Фрейд уже успел выпустить несколько

своих революционных книг. В его заседаниях уже принимали участие более

молодые Альфред Адлер и Карл Густав Юнг, два "великих еретика"

психоаналитического движения, которые через несколько лет один за другим

свернут со столбовой дороги психоанализа и начнут прокладывать свои

оригинальные пути в науке. Фрейд создал первую Венскую школу психотерапии,

"индивидуальная психология" Адлера стала второй Венской школой; третьей

Венской школой психотерапии впоследствии назовут школу Франкла. Но сначала

надо было пройти первую и вторую школы. Путь молодого Франкла отмечен его

публикациями и в "Международном журнале психоанализа" [2], и в

"Международном журнале индивидуальной психологии" [3]. Но и эти два

сравнительно незадолго до того возникших подхода оказались для Франкла

чересчур традиционными: после критических выступлений в адрес некоторых

положений "индивидуальной психологии" Франклу пришлось в 1927 году покинуть

общество "индивидуальной психологии", активным членом которого он был в

течение нескольких лет.

Эти годы наложили большой отпечаток на все

последующее творчество Франкла: практически во всех его трудах присутствуют

и Фрейд, и Адлер как явные или неявные оппоненты.

Получив в 1930 году степень доктора медицины, Франкл продолжает работать

в клинической психиатрии, и уже к концу тридцатых годов в статьях,

опубликованных им в различных медицинских журналах, можно найти формулировки

всех основных идей, на основе которых впоследствии выросло здание его

теории-теории лого-терапии и экзистенциального анализа. К началу войны была

закончена рукопись первой книги - "Врачевание души". Именно об этой книге

упоминает Франкл в своих воспоминаниях в концлагере (см. с. 135 настоящего

издания); эту рукопись ему удалось сохранить и издать после войны. В

настоящем сборнике публикуется большой фрагмент из этой книги под названием

"Общий экзистенциальный анализ" по более позднему переработанному

английскому изданию [4]. Рядом с датами 1942-1945 в биографии Франкла стоит

короткая строчка: пребывание в нацистских концлагерях. Эта строчка мало что

может сказать тому, кто сам не вынес на себе все ужасы концлагерей. Франкл

разделил судьбу миллионов евреев, которых ждал этот ад вне зависимости от их

пола, возраста, состояния, общественного положения, научных и иных заслуг. В

одной из своих книг он описал счастливый случай, который дал ему несколько

лет отсрочки: его судьбу должен был решать офицер гестапо, которому Франкл

незадолго до того оказывал медицинскую помощь. Это спасло Франкла от

попадания в лагерь еще раньше. Но второй раз чуда не произошло-и Франклу

пришлось пройти через ужасы нескольких лагерей, где он и встретил конец

войны. Чудом можно считать, что он выжил. Но здесь сошлись и случайность, и

закономерность. Случайность-что он не попал ни в одну из команд,

направлявшихся на смерть, направлявшихся не по какой-то конкретной причине,

а просто потому, что машину смерти нужно было кем-то питать.

Закономерность-что он прошел через все это, сохранив себя, свою личность,

свое "упрямство духа", как он называет способность человека не поддаваться,

не ломаться под ударами, обрушивающимися на тело и душу. В концлагерях

получил проверку и подтверждение его взгляд на человека, и вряд ли удастся

найти еще хоть одну философскую или психологическую теорию личности, которая

была бы в такой степени лично выстрадана и оплачена такой дорогой ценой.

Опыт этих страшных лет и смысл, извлеченный из этого опыта, Франкл описал

в книге, вышедшей вскоре после войны (5). Хотя, как признается Франкл, эту

книгу он "писал с убеждением, что она не принесет, не может принести" успех

и славу (с. 56), из всех книг Франкла именно она получила наибольшую

популярность. После того как эта книга впервые вышла в 1959 году на

английском языке, она выдержала баснословное количество переизданий,

несколько раз перерабатывалась, и общий ее тираж уже перевалил за 2,5

миллиона [6]. В настоящий сборник мы включили более короткое изложение этого

материала, опубликованное в виде статьи в 1961 году и вошедшее в один из

сборников работ Франкла [7].

Конец сороковых годов отмечен ярчайшим всплеском творческой активности

Франкла. Его книги-философские, психологические, медицинские-появляются одна

за другой. Помимо двух уже названных книг, выходят в свет "...И все же

сказать жизни "Да"" (1946), "Экзистенциальный анализ и проблемы времени"

(1947), "Время и ответственность" (1947), "Психотерапия на практике" (1947),

"Подсознательный бог" (1948), "Безусловный человек" (1949), "Человек

страдающий" (1950). В 1946 году Франкл становится директором Венской

неврологической поликлинической больницы, с 1947 года начинает преподавать в

Венском университете, в 1949 году получает степень доктора философии, в 1950

году возглавляет австрийское общество врачей-психотерапевтов, и, как уже

говорилось выше, издание его трудов на английском языке в шестидесятые годы

приносит ему всемирную славу.

Франкл много ездит по миру. Это уже не тот мир, каким он был до войны.

Мир стал более динамичным, более развитым, более богатым, если не считать

первых послевоенных лет, у людей в этом мире стало больше выбора, больше

возможностей и больше перспектив, но- парадоксальным образом-люди стали

ощущать дефицит осмысленности своего существования. Мы не будем

останавливаться здесь на анализе этого явления, отослав читателя к

включенным в эту книгу статьям самого Франкла "Человек перед вопросом о

смысле" и "Экзистенциальный вакуум: вызов психиатрии". Франкл был отнюдь не

единственным, кто констатировал в 50-60-е годы все более широкое

распространение в западном обществе утраты людьми смысла собственной жизни.

Однако никому, наверное, не удалось столь глубоко понять психологические

корни этого явления и дать ответ на многие вопросы, которые принесла с собой

новая эпоха. "Каждому времени требуется своя психотерапия",-писал Франкл (с.

24). Созданная им логотерапия отвечала на запросы времени,

и именно поэтому она смогла помочь миллионам больных и здоровых людей.

Основанное на философии человеческой ответственности мировосприятие, которое

пропагандировал Франкл, он назвал трагическим оптимизмом. Оптимизм-потому

что это вера в возможности человека, в лучшее в нем. Трагический-потому что

очень часто зло в человеке оказывается сильнее или даже предпочтительнее для

него. "Когда мы подавляем в себе ангела,- писал Франкл,-он превращается в

дьявола" [8]. Смысл надо не просто искать, за него надо бороться, и борьба

эта тяжела. Виктор Франкл и сегодня на переднем крае этой борьбы, борьбы за

смысл и за человека в человеке, и он не устает поднимать на эту борьбу людей

во всех концах планеты. "Несмотря на нашу веру в человеческий потенциал

человека, мы не должны,-пишет он,- закрывать глаза на то, что человечные

люди являются и, быть может, всегда будут оставаться, меньшинством. Но

именно поэтому каждый из нас чувствует вызов присоединиться к этому

меньшинству. Дела плохи. Но они станут еще хуже, если мы не будем делать

все, что в наших силах, чтобы улучшить их" [8, с. 83-84].

Созданная Франклом теория логотерапии и экзистенциального анализа

представляет собой сложную систему философских, психологических и

медицинских воззрений на природу и сущность человека, механизмы развития

личности в норме и патологии и на пути и способы коррекции аномалий в

развитии личности. В своем теоретическом здании Франкл выделяет три основные

части: учение о стремлении к смыслу, учение о смысле жизни и учение о

свободе воли.

Стремление к поиску и реализации человеком смысла своей жизни Франкл

рассматривает как врожденную мо-тивационную тенденцию, присущую всем людям и

являющуюся основным двигателем поведения и развития личности. Из жизненных

наблюдений, клинической практики и разнообразных эмпирических данных Франкл

заключает, что для того, чтобы жить и активно действовать, человек должен

верить в смысл, которым обладают его поступки. "Даже самоубийца верит в

смысл-если не жизни, то смерти" [9], в противном случае он не смог бы

шевельнуть и пальцем для того, чтобы реализовать свой замысел.

Отсутствие смысла порождает у человека состояние, которое Франкл называет

экзистенциальным вакуумом. Именно экзистенциальный вакуум, согласно

наблюдениям Франкла, подкрепленным многочисленными клиническими

исследованиями, является причиной, порождающей в широких масштабах

специфические "ноогенные неврозы", распространившиеся в послевоенный период

в странах Западной и Восточной Европы и в еще больших масштабах в США, хотя

некоторые разновидности таких неврозов (например, "невроз безработицы") были

описаны еще раньше. Необходимым же условием психического здоровья является

определенный уровень напряжения, возникающего между человеком, с одной

стороны, и локализованным во внешнем мире объективным смыслом, который ему

предстоит осуществить, с другой стороны (см. с. 63-65).

Сказанное позволяет сформулировать основной тезис учения о стремлении к

смыслу: человек стремится обрести смысл и ощущает фрустрацию или вакуум,

если это стремление остается нереализованным.

Учение о смысле жизни учит, что смысл "в принципе доступен любому

человеку, независимо от пола, возраста, интеллекта, образования, характера,

среды и... религиозных убеждений" [10]. Однако нахождение смысла-это вопрос

не познания, а призвания. Не человек ставит вопрос о смысле своей

жизни-жизнь ставит этот вопрос перед ним, и человеку приходится ежедневно и

ежечасно отвечать на него-не словами, а действиями. Смысл не субъективен,

человек не изобретает его, а находит в мире, в объективной действительности,

именно поэтому он выступает для человека как императив, требующий своей

реализации. В психологической же структуре личности Франкл выделяет особое,

"поэтическое измерение", в котором локализованы смыслы. Это измерение, как

явствует из построенной Франклом чрезвычайно наглядной "димензиональной

онтологии" (см. с. 49-53), несводимо к измерениям биологического и

психологического существования человека; соответственно, смысловая

реальность не поддается объяснению через психологические и тем более

биологические механизмы и не может изучаться традиционными психологическими

методами. Утверждая уникальность и неповторимость смысла жизни каждого

человека, Франкл тем не менее отвергает некоторые из "философий жизни". Так,

смыслом жизни не может быть наслаждение, ибо оно есть внутреннее состояние

субъекта. По той же логике человек не может стремиться к счастью, он может

искать лишь причины для счастья. Борьба за существование и стремление к

продолжению рода также оправданны лишь постольку, поскольку сама жизнь уже

обладает каким-то независимым от этого смыслом.

Положение об уникальности смысла не мешает Фрак-клу дать также

содержательную характеристику возможных позитивных смыслов. Для этого он

вводит представление о ценностях-смысловых универсалиях, кристаллизовавшихся

в результате обобщения типичных ситуаций, с которыми обществу или

человечеству пришлось сталкиваться в истории. Это позволяет обобщить

возможные пути, посредством которых человек может сделать свою жизнь

осмысленной: во-первых, с помощью того, что мы даем жизни (в смысле нашей

творческой работы); во-вторых, с помощью того, что мы берем от мира (в

смысле переживания ценностей), и, в-третьих, посредством позиции, которую мы

занимаем по отношению к судьбе, которую мы не в состоянии изменить.

Соответственно этому членению, выделяются три группы ценностей: ценности

творчества, ценности переживания и ценности отношения (см. с. 174, 301-302).

Приоритет принадлежит ценностям творчества, основным путем реализации

которых является труд. При этом смысл и ценность приобретает труд человека

как его вклад в жизнь общества, а не просто как его занятие (см. с. 233).

Смысл труда человека заключается прежде всего в том, что человек делает

сверх своих предписанных служебных обязанностей, что он привносит как

личность в свою работу. Ценности творчества являются наиболее естественными

и важными, но не необходимыми. Смысл жизни может, согласно Франклу, придать

задним числом одно-единственное мгновение, одно ярчайшее переживание. Из

числа ценностей переживания Франкл подробно останавливается на любви,

которая обладает богатым ценностным потенциалом. Любовь-это взаимоотношения

на уровне духовного, смыслового измерения, переживание другого человека в

его неповторимости и уникальности, познание его глубинной сущности. Вместе с

тем и любовь не является необходимым условием или наилучшим вариантом

осмысленности жизни. Индивид, который никогда не любил и не был любим, тем

не менее может сформировать свою жизнь весьма осмысленным образом (с. 253).

Основной пафос и новизна подхода Франкла связаны у него, однако, с

третьей группой ценностей, которым он уделяет наибольшее

внимание,-ценностями отношения. К этим ценностям человеку приходится

прибегать, когда он оказывается во власти обстоятельств, которые он не в

состоянии изменить. Но при любых обстоятельствах человек свободен занять

осмысленную позицию по отношению к ним и придать своему страданию глубокий

жизненный смысл. Как только мы добавляем ценности отношения к перечню

возможных категорий ценностей, пишет Франкл, становится очевидным, что

человеческое существование никогда не может оказаться бессмысленным по своей

внутренней сути. Жизнь человека сохраняет свой смысл до конца-до последнего

дыхания (с. 175). Пожалуй, наибольшие практические достижения логотерапии

связаны как раз с ценностями отношения, с нахождением людьми смысла своего

существования в ситуациях, представляющихся безвыходными и бессмысленными.

Франкл считает ценности отношения в чем-то более высокими, хотя их приоритет

наиболее низок-обращение к ним оправданно, лишь когда все остальные

возможности более активного воздействия на собственную судьбу исчерпаны.

Правильной постановкой вопроса, однако, является, согласно Франклу, не

вопрос о смысле жизни вообще, а вопрос о конкретном смысле жизни данной

личности в данный момент. "Ставить вопрос в общем виде-все равно что

спрашивать у чемпиона мира по шахматам: "Скажите, маэстро, какой ход самый

лучший?"" [1]. Каждая ситуация несет в себе свой смысл, разный для разных

людей, но для каждого он является единственным и единственно истинным. Не

только от личности к личности, но и от ситуации к ситуации этот смысл

меняется.

Вопрос о том, как человек находит свой смысл, является ключевым для

практики логотерапии. Франкл не устает подчеркивать, что смыслы не

изобретаются, не создаются самим индивидом; их нужно искать и находить.

Смыслы не даны нам, мы не можем выбрать себе смысл, мы можем лишь выбрать

призвание, в котором мы обретем смысл. В нахождении и отыскании смыслов

человеку помогает совесть, анализу которой Франкл посвятил свою книгу

"Подсознательный бог". Совесть Франкл определяет как смысловой орган, как

интуитивную способность отыскивать единственный смысл, кроющийся в каждой

ситуации. Совесть помогает человеку найти даже такой смысл, который может

противоречить сложившимся ценностям, когда эти ценности уже не отвечают

быстро изменяющимся ситуациям. Именно так, по Франклу, зарождаются новые

ценности. "Уникальный смысл сегодня-это универсальная ценность завтра" (с.

296).

В самом процессе усмотрения смысла Франкл не видит ничего, что бы не

сводилось к общепсихологическим закономерностям человеческого познания. В

наиболее общем виде Франкл характеризует познание смысла как нечто среднее

между "ага-переживанием" Карла Бюлера и восприятием гештальта по Максу

Вертгеймеру [11, с. 145]. Проводя параллель с закономерностями выделения

фигуры из фона, Франкл пишет, что восприятие смысла есть "осознание

возможности на фоне действительности, или, проще говоря, осознание того, что

можно сделать по отношению к данной ситуации" [10, с. 260].

Из закономерностей нахождения смысла человеком вытекают и специфические

задачи и ограничения логоте-рапии. Никто, и логотерапевт в том числе, не

может дать нам тот единственный смысл, который мы можем найти в нашей жизни,

в нашей ситуации. Однако логотерапия ставит целью расширение возможностей

клиентов видеть весь спектр потенциальных смыслов, которые может содержать в

себе любая ситуация. "Все, что мы можем делать,-это быть открытыми для

смыслов, сознательно стараться увидеть все возможные смыслы, которые

предоставляет нам ситуация, и затем выбрать один, который, насколько нам

позволяет судить наше ограниченное знание, мы считаем истинным смыслом

данной ситуации" [12].

Однако найти смысл-это полдела; необходимо еще осуществить его. Человек

несет ответственность за осуществление уникального смысла своей жизни.

Осуществление смысла-процесс не простой и далек от того, чтобы совершаться

автоматически, коль скоро смысл найден. Франкл характеризует стремление,

порождаемое смыслом, в отличие от влечений, порождаемых потребностями, как

то, что требует постоянного принятия индивидом решения, желает ли он

осуществить его в данной ситуации или нет (см. с. 63). Осуществление смысла

является для человека императивной необходимостью по причине конечности,

ограниченности и необратимости бытия человека в мире, невозможности отложить

что-то на потом, неповторимости тех возможностей, которые представляет

человеку каждая конкретная ситуация. Осуществляя смысл своей жизни, человек

осуществляет тем самым сам себя; так называемая самоактуализация является

лишь побочным продуктом осуществления смысла. Тем не менее человек никогда

так и не знает до самого последнего мгновения, удалось ли ему действительно

осуществить смысл своей жизни.

Поскольку стремление к реализации уникального смысла своей жизни делает

каждого человека уникальной личностью, Франкл говорит также о смысле самой

личности человека, его индивидуальности. Смысл человеческой личности всегда

связан с обществом, в своей ориентации на общество смысл индивида

трансцендирует себя (с. 198-200). И наоборот, смысл общества в свою очередь

конституируется существованием индивидов.

Нам остается охарактеризовать лишь еще одно введенное Франклом понятие, а

именно понятие сверхсмысла. Речь идет о смысле того целого, в свете которого

приобретает смысл человеческая жизнь, то есть о смысле Вселенной, о смысле

бытия, о смысле истории. Этот смысл трансцендентен человеческому

существованию, поэтому никакой ответ на вопрос о сверхсмысле дать

невозможно. Франкл подчеркивает, что из этого не следует вывод о

бессмысленности или абсурдности бытия, с чем якобы приходится мириться

человеку. Человеку приходится мириться с другим-с невозможностью охватить

бытие в целом, с невозможностью познать его сверхсмысл. Естественно, что

сверхсмысл осуществляется независимо от жизни отдельных индивидов. Так,

"...история, в которой осуществляется сверхсмысл, происходит либо через

посредство моих действий, либо наперекор моему бездействию" [9, с. 275].

Говоря о сверхсмысле, нельзя обойти вопрос о понимании Франклом религии.

С одной стороны, бог занимает почетное место в теории, а религиозная вера-в

практике логотерапии. С другой стороны, как верно отмечено в предисловии Г.

Гутмана к одной из книг Франкла, понятие религии используется им в столь

широком смысле, что оно включает в себя и агностицизм, и даже атеизм [7, с.

11]. "Логотерапевт,-пишет Франкл,-...должен быть озабочен тем, чтобы его

логотерапевтическая методика и техника применялись к любому больному,

верующему или неверующему, и могли применяться любым врачом, вне зависимости

от его мировоззрения" (с. 338). Совесть и ответственность, к которым

апеллирует логоте-рапия, присущи и религиозным, и нерелигиозным людям.

Отличие, согласно Франклу, заключается лишь в том, что нерелигиозный человек

не задается последним вопросом-перед кем он несет ответственность за

реализацию смысла своей жизни. Для человека религиозного этой последней

высшей инстанцией является бог. Бог для Фран-кла-это тот собеседник во

внутреннем диалоге, к которому обращены наши наиболее сокровенные мысли. Тем

самым бог в логотерапии-это персонализированная совесть, а совесть-это

"подсознательный бог", таящийся в каждом человеке,-в каждом, поскольку у

каждого человека, по Франклу, существует глубинное стремление к общению с

подобным собеседником (хотя у многих это стремление глубоко вытеснено).

Завершая рассмотрение учения о смысле жизни в теории Франкла, повторим

основной тезис этого учения: жизнь человека не может лишиться смысла ни при

каких обстоятельствах; смысл жизни всегда может быть найден.

Основной тезис третьего учения Франкла-учения о свободе воли-гласит, что

человек свободен найти и реализовать смысл жизни, даже если его свобода

заметно ограничена объективными обстоятельствами. Признавая очевидную

детерминированность человеческого поведения, Франкл отрицает его

пандетерминированность. "Необходимость и свобода локализованы не на одном

уровне; свобода возвышается, надстроена над любой необходимостью" (с. 106).

Франкл говорит о свободе человека по отношению к своим влечениям, к

наследственности и к факторам и обстоятельствам внешней среды.

Свобода по отношению к влечениям проявляется в возможности сказать им

"нет", принять или отвергнуть их. Даже когда человек действует под влиянием

непосредственной потребности, он позволяет ей определять свое поведение и

сохраняет свободу не позволить этого. Аналогичным образом обстоит дело и

тогда, когда речь идет о детерминации человеческого поведения ценностями или

моральными нормами,-человек позволяет или не позволяет себе быть ими

детерминированным. Свобода по отношению к наследственности-это отношение к

ней как к материалу, возможность свободного духа строить из этого материала

то, что ему необходимо. Франкл характеризует организм как инструмент, как

средство, которым пользуется личность для реализации своих целей. Похожие

отношения существуют между личностью и характером, который также сам по себе

не определяет поведения. Напротив, в зависимости от личности характер может

претерпевать изменения или сохранять свою неизменность. Свобода человека по

отношению к внешним обстоятельствам хотя и не беспредельна, но существует,

выражаясь в возможности занять по отношению к ним ту или иную позицию. Тем

самым само влияние обстоятельств на человека опосредуется позицией человека

по отношению к ним.

Человек свободен благодаря тому, что его поведение определяется прежде

всего ценностями и смыслами, локализованными в ноэтическом измерении и не

испытывающими детерминирующих воздействий со стороны рассмотренных выше

факторов. "Человек-это больше, чем психика: человек-это дух" [13]. В этом

своем качестве человек характеризуется двумя фундаментальными

онтологическими характеристиками: способностью к самотранс-ценденции и

способностью к самоотстранению. Первая выражается в постоянном выходе

человека за пределы самого себя, в направленности его на что-то,

существующее вне его. Вторая выражается в возможности человека подняться над

собой и над ситуацией, посмотреть на себя со стороны. Эти две способности

позволяют человеку быть (не абсолютно, а в определенных пределах)

самодетерминирующимся существом; механизмы этой самодетерминации принадлежат

к поэтическому измерению человека.

Наконец, важным вопросом учения о свободе воли является вопрос, для чего

человек обладает свободой. В разных работах Франкл предлагает несовпадающие

формулировки, однако общий их смысл-это свобода взять на себя

ответственность за свою судьбу, свобода слушать свою совесть и принимать

решения о своей судьбе. Это свобода изменяться, свобода от того, чтобы быть

именно таким, и свобода стать другим. Франкл определяет человека как

существо, которое постоянно решает, чем он будет в следующий момент.

Свобода-это не то,

что он имеет, а то, что он есть. "Человек решает за себя; любое решение

есть решение за себя, а решение за себя- всегда формирование себя" (с. 114).

Принятие такого решения - акт не только свободы, но и ответственности.

Свобода, лишенная ответственности, вырождается в произвол. Эта

ответственность сопряжена с бременем выбора человеком, какие таящиеся в мире

и в нем самом возможности заслуживают реализации, а какие нет. Это

ответственность человека за аутентичность его бытия, за правильное

нахождение и реализацию им смысла своей жизни. По сути, это ответственность

человека за свою жизнь. Проблема ответственности является узловой проблемой

логотерапии, и мы не останавливаемся на ней более подробно лишь благодаря

возможности прямо отослать читателя к текстам, опубликованным в данной

книге.

Осталось сказать несколько слов о собственно психотерапевтическом аспекте

логотерапии. Существуют специфическая и неспецифическая сферы применения

логотера-певтических методов. Специфической сферой являются ноогенные

неврозы, порожденные утратой смысла жизни. В этих Случаях используется

методика сократического диалога, позволяющая подтолкнуть пациента к открытию

им для себя адекватного смысла. Большую роль играет при этом личность самого

психотерапевта, хотя навязывание им своих смыслов недопустимо.

Неспецифическая сфера применения логотерапии-это психотерапия разного рода

заболеваний с помощью методов, построенных на соответствующем подходе к

человеку. В работе "Теория и терапия неврозов", включенной в данный сборник,

неспецифическое применение логотерапии иллюстрируется примерами

использования техник парадоксальной интенции и дерефлексии при лечении

соответственно фобий и навязчивых состояний, с одной стороны, и сексуальных

неврозов-с другой. Механизм действия этих техник основывается на двух

названных выше фундаментальных онтологических характеристиках человека:

способности к самоотстранению и к самотрансценденции.

Конечно, невозможно дать хоть сколько-нибудь систематичное изложение

основ логотерапии и экзистенциального анализа в ограниченном объеме

вступительной статьи. Поэтому мы довольствуемся сказанным выше и хотим в

заключение остановиться на вопросе о философских корнях теории Франкла, а

также на удивительных моментах сходства ряда идей Франкла с идеями ведущих

советских психологов.

Экзистенциалистская ориентация Франкла несомненна. Основной тезис

экзистенциалистской философии- "существование предшествует сущности" -

находит в работах Франкла последовательное, продуманное и оригинальное

воплощение. Вместе с тем к ряду положений экзистенциализма Франкл относится

более чем критически. Примеры этого читатель может найти в его статье

"По-тенциализм и калейдоскопизм", включенной в данный сборник. Франкл

аргументирование отстаивает позицию, что мир не сводится к нашим

субъективным "проектам", а существует объективно и независимо от нас.

Обосновывая эту позицию, которую он называет реализмом, Франкл цитирует в

одной из своих работ философские тексты Ленина [14]. Экзистенциальный анализ

Франкла вобрал в себя, помимо экзистенциалистских и психоаналитических идей,

многое из довольно разных философских течений нашего столетия, включая и

Ницше, и Гарт-мана, и Ленина, и многое другое. Франкл рассказывает

любопытный случай: "Когда я впервые приехал с лекциями в Соединенные Штаты,

мне говорили, что я привез им что-то новое, по крайней мере по сравнению с

психоанализом. Однако позднее, во время моих поездок в Азию- в Индию и

Японию,-мне говорили прямо противоположное. Люди говорили мне, что я сообщаю

старые истины, которые можно найти в древних Ведах, в учении Цзен или в

трудах Лао-цзы [12, с. 188]. Нам представляется, что именно своеобразная

преемственность экзистенциального анализа Франкла, вобравшего в себя многие

гуманистические идеи и традиции как западной, так и восточной философской

мысли, позволила ему претендовать на выражение запросов своего времени.

Эта преемственность объясняет и те параллели в развитии идей Франкла, с

одной стороны, и ведущих советских психологов - с другой, которые мы бы

хотели здесь отметить. Мы хотим обратить внимание на три из них. В общем

методологическом пафосе подхода к личности Франкл оказывается

единомышленником Выготского. Оба буквально одними и теми же словами

выдвигают лозунг построения вершинной психологии как оппозиции психологии

глубинной. Ограничимся двумя цитатами. Франкл: "Экзистенциальный анализ есть

нечто противоположное так называемой... глубинной психологии. Глубинная

психология забывает, что ее противоположностью является не поверхностная, а

вершинная психология... Глубинная психология в чести, но "лишь вершина

человека- это человек" (Парацельс)" (с. 165). Выготский: "Наше слово в

психологии: от поверхностной психологии-в сознании явление не равно бытию.

Но мы себя противопоставляем и глубинной психологии. Наша психология-

вершинная психология (определяет не "глубины", а "вершины" личности)" [15].

В понимании места человека в мире Франкл идет теми же путями, что и С.Л.

Рубинштейн. Вновь две цитаты. Франкл: "Не только мир существует в

сознании... но и сознание существует в мире, "содержится" в нем, сознание

"имеет место"" [9, с. 207]. Рубинштейн: "Человек находится внутри бытия, а

не только бытие внешне его сознанию" [16]. Оба автора выражают в этих

тезисах то, что позднее было названо Ф. Е. Василюком "онтологией жизненного

мира",- представление о неразрывном единстве человека и мира, первичном по

отношению к их атрибутивным свойствам.

Наконец, третьей точкой соприкосновения экзистенциального анализа Франкла

и советской марксистской психологии являются представления о роли предметной

деятельности в становлении личности. Здесь Франкл протягивает руку

А.Н.Леонтьеву, выделяя у себя курсивом следующее положение: "Я не только

поступаю в соответствии с тем, что я есть, но и становлюсь в соответствии с

тем, как я поступаю" (с. 114). Этот принцип деятельности сочетается в

работах Франкла с принципом предметности, или, в более привычной для Франкла

терминологии, интенциональности. Интенциональная, предметная направленность

человека, творящего себя самого в процессе свободной деятельности,

являющейся связующей нитью между субъектом и миром,-таков общий пафос

экзистенциального анализа Франкла и деятельностного подхода А. Н.Леонтьева

[17].

Осталось сказать лишь несколько слов о структуре книги. Составители

оказались перед сложной задачей выбора текстов, совокупность которых

наилучшим образом представила бы читателю Виктора Франкла во всей полноте

его идей. В окончательном варианте в книгу были включены работы из пяти

разных книг Франкла, изданные частью на немецком, частью на английском

языке. Открывает этот сборник статья "Человек перед вопросом о смысле", в

которой Франкл, анализируя современную социокультурную ситуацию,

обосновывает социальную значимость логотерапии как психотерапии нашего

времени. Остальные работы разбиты на три раздела. В первый раздел включены

философские и общеметодологические работы, в которых сформулирован общий

подход Франкла к человеку, его природе и сущности и его представления о

путях построения научного человекозна-ния. Во второй раздел включены две

большие работы, в наибольшей степени касающиеся непосредственно проблем

человеческой жизни. Это статья, посвященная анализу опыта концлагеря, и

работа "Общий экзистенциальный анализ", в которой Франкл со своих

философских позиций рассматривает проблемы любви, страдания, жизни и смерти,

труда-основные реалии нашей жизни. Наконец, в третьем разделе собраны

статьи, посвященные большей частью конкретным вопросам теории личности и

психотерапии.

В целом, как нам кажется, книга достаточно хорошо отражает все основные

линии и направления развития идей Франкла. Знакомство с идеями этого

выдающегося мыслителя и гуманиста нашего времени, несомненно, позволит

обогатить подходы, разрабатываемые психологами в нашей стране.

От автора

С огромной радостью я узнал, что на русском языке издается сборник моих

работ, переведенных в свое время на многие языки. Когда я находился в Москве

по приглашению МГУ имени М. В. Ломоносова и читал курс лекций на

психологическом факультете, мне сообщили об этом, но я не ожидал, что книга

выйдет так скоро. Чем, спрашивается, это можно объяснить?

Возможно, тем, что, как говорили московские коллеги, мои концепции

каким-то образом "созвучны русской душе". Что ж, в свою очередь на меня

огромное влияние оказали сочинения таких русских писателей, как Достоевский

и Толстой (которых я постоянно цитирую в своих трудах). Не удивительно

поэтому, что я убежден в том, что страдание, вина и смерть-названные мною

"трагическим триединством человеческого существования" - ни в коей мере не

умаляют смысла жизни, но, наоборот, в принципе всегда могут

трансформироваться во что-то положительное.

Несомненно, что поэт несравненно лучше и проще, чем ученый, донесет до

неискушенного читателя суть подобной посылки; в конце концов, она адресована

прежде всего сердцам, нежели только умам; здесь нами руководят наши сердца!

Если эта книга, за издание которой я столь благодарен, сможет хоть в

какой-то мере быть полезной для русскоязычного читателя, мое сердце

наполнится гордостью и на склоне дней моя жизнь обогатится еще одним, новым

смыслом. Или, говоря словами Р. У. Эмерсона: "Есть лишь одна честь--честь

оказать помощь, есть лишь одна сила-сила прийти на помощь".

Человек перед вопросом о смысле

У каждого времени свои неврозы-и каждому времени требуется своя

психотерапия.

Сегодня мы, по сути, имеем дело уже с фрустрацией не сексуальных

потребностей, как во времена Фрейда, а с фрустрацией потребностей

экзистенциальных. Сегодняшний пациент уже не столько страдает от чувства

неполноценности, как во времена Адлера, сколько от глубинного чувства утраты

смысла, которое соединено с ощущением пустоты,-поэтому я и говорю об

экзистенциальном вакууме [1].

Я бы хотел просто процитировать здесь пару фраз из письма, которое

написал мне один американский студент: "Здесь, в Америке, я со всех сторон

окружен молодыми людьми моего возраста, которые отчаянно пытаются найти

смысл своего существования. Недавно умер один из моих лучших друзей,

которому найти этот смысл не удалось". Мои личные впечатления от

американских университетов-а только в США я имел возможность читать лекции и

общаться таким образом со студентами в 129 университетах-подтверждают

репрезентативность приведенного отрывка из письма в той мере, в какой оно

касается общего настроения и ощущения жизни, которые владеют сегодня

академической молодежью.

И не только они. Что касается поколения сегодняшних взрослых, я

ограничусь лишь ссылкой на результат исследования, проведенного Рольфом фон

Экартсбергом на выпускниках Гарвардского университета. Через 20 лет после

окончания многие из них, несмотря на то что за это время они не только

сделали карьеру, но и жили внешне вполне благополучной и счастливой жизнью,

жаловались на непреодолимое ощущение полной утраты смысла.

Все множатся признаки того, что ощущение отсутствия смысла становится все

более распространенным явлением. Сегодня уже и коллеги чисто

психоаналитической ориентации, и марксисты отмечают это.

Что касается марксистских кругов, следует назвать доктора Выметала,

бывшего в свое время руководителем психиатрической клиники Оломоуцкого

университета (ЧССР). Ссылаясь на данные других авторов из Чехословакии и

Германской Демократической Республики, он привлек внимание к факту наличия в

коммунистических странах экзистенциальной фрустрации и выдвинул требование

разработки для ее преодоления новых терапевтических приемов. Наконец, стоит

упомянуть Клицке, американского ученого, работавшего приглашенным

профессором в одном из африканских университетов. В недавно опубликованной в

"Журнале гуманистической психологии" работе ("Студенты в пробуждающейся

Африке- логотерапия в Танзании") он аргументированно показывает, что

экзистенциальный вакуум становится заметным и ощутимым явлением в странах

"третьего мира"-по меньшей мере или в особенной степени в кругах

академической молодежи. Подобными данными мы также обязаны Джозефу Л.

Филбрику ("Кросскультурное исследование смысла жизни в русле теории

Франкла").

Когда меня спрашивают, как я объясняю себе причины, порождающие этот

экзистенциальный вакуум, я обычно использую следующую краткую формулу: в

отличие от животных инстинкты не диктуют человеку, что ему нужно, и в

отличие от человека вчерашнего дня традиции не диктуют сегодняшнему

человеку, что ему должно. Не зная ни того, что ему нужно, ни того, что он

должен, человек, похоже, утратил ясное представление о том, чего же он

хочет. В итоге он либо хочет того же, чего и другие (конформизм), либо

делает то, что другие хотят от него (тоталитаризм).

За этими двумя следствиями важно не пропустить и не забыть третье, а

именно появление специфических невротических заболеваний, которые я

обозначил как "нооген-ные неврозы" [2]. B отличие от неврозов в узком смысле

слова, являющихся, по определению, психогенными заболеваниями, ноогенные

неврозы проистекают не из комплексов и конфликтов в традиционном смысле

слова, а из угрызений совести, из ценностных конфликтов и-не в последнюю

очередь-из экзистенциальной фрустрации, проявлением и воплощением которой

может в том или ином случае выступать невротическая симптоматика. Джеймсу С.

Крамбо, руководителю психологической лаборатории в Миссисипи, мы обязаны

разработкой теста (PIL-Purpose in Life-Test), позволяющего отличить

ноогенные неврозы от психогенных в целях дифференциальной диагностики. После

того как он обработал полученные данные с помощью компьютера, он пришел к

выводу, что при ноогенных неврозах имеет место действительно иная картина

болезни, которая не только в диагностическом, но и в терапевтическом аспекте

не вмещается в границы компетенции традиционной психиатрии.

Что касается частоты встречаемости ноогенных неврозов, то на этот счет

имеются данные статистических исследований Нибауэр и Люкас в Вене, Фрэнка М.

Бакли в Уорчестере (Массачусетс, США), Вернера в Лондоне, Лангена и

Вольхарда в Тюбингене, Прилла в Вюрцбурге, Попельского в Польше и Нины Толл

в Мидлтауне (Коннектикут, США). Данные тестирований согласованно показывают,

что примерно 20% неврозов относятся к ноо-генным.

Из статистики известно, что среди причин смертности у американских

студентов второе место по частоте после дорожно-транспортных происшествий

занимают самоубийства. При этом число попыток самоубийства (не закончившихся

смертельным исходом) в 15 раз больше.

Мне сообщили интересные статистические данные, полученные при опросе 60

студентов Университета штата Айдахо после подобных попыток самоубийства. У

них подробнейшим образом выяснялось все, что связано с мотивом этого

поступка, и вот что было обнаружено: 85 процентов из них не видели больше в

своей жизни никакого смысла; при этом 93 процента из них были физически и

психически здоровы, жили в хороших материальных условиях и в полном согласии

со своей семьей; они активно участвовали в общественной жизни и имели все

основания быть довольными своими академическими успехами.

Во всяком случае, о неудовлетворенных потребностях не могло быть и речи.

Это тем более заставляет нас задать себе вопрос, каковы условия, делающие

возможной попытку самоубийства, что должно быть встроено в "condition

humaine", чтобы когда-нибудь привести человека к такому поступку, как

попытка самоубийства, несмотря на удовлетворение повседневных потребностей.

Представить себе это можно лишь в том случае, если человек как таковой-или

если он им уже перестал быть, это по крайней мере было изначально-добивается

того, чтобы найти в своей жизни смысл и осуществить его. Это и есть то, что

в логотерапевтической теории мотивации мы описываем понятием "стремление к

смыслу" [4]. На первый взгляд, правда, может показаться, что мы

переоцениваем человека, ставя его на чересчур высокий пьедестал. В этой

связи мне всегда вспоминается то, что мне как-то раз говорил инструктор,

обучавший меня в Калифорнии вождению самолета: "Предположим, я хочу лететь

на восток, и при этом дует боковой ветер с севера, тогда меня с моим

самолетом отнесет на юго-восток, если же направлю машину на северо-восток,

то тогда я полечу именно на восток и приземлюсь там, где я хотел". Не так ли

обстоит дело и с человеком? Принимая его таким, какой он есть, мы делаем его

хуже; принимая же его таким, каким он должен быть, мы заставляем его быть

таким, каким он может стать. Эти слова, впрочем, принадлежат не моему

калифорнийскому инструктору, а Гёте.

Как известно, существует так называемая-сама себя так

называющая-"глубинная психология". Где же, однако, "вершинная психология"

[5], включающая в поле своего зрения стремление к смыслу? Во всяком случае,

от стремления к смыслу нельзя отмахнуться, как от простого хотения,

смиренного пожелания. Скорее речь здесь идет о "самоосуществляющемся

пророчестве", как называют американцы рабочую гипотезу, которая сама

выступает причиной того, что в ней же прогнозируется. Мы, врачи,

сталкиваемся с этим ежедневно и ежечасно (в приемные часы). Например, мы

измерили пациенту кровяное давление и установили, что оно равно 160. Если на

вопрос пациента о его давлении мы скажем "160", то это уже не будет правдой,

поскольку давление у пациента в ответ на это сообщение мгновенно поднимется

до 180. Если же, напротив, мы скажем ему, что давление практически

нормальное, то мы не солжем. Со вздохом облегчения он сознается, что у него

был страх паралича, но, по-видимому, этот страх оказался совершенно

безосновательным. Если мы теперь снова измерим у него давление, то убедимся,

что оно действительно тем временем упало до нормального уровня.

Оказалось, что концепция "стремления к смыслу" может быть верифицирована

и чисто эмпирическими методами. Сошлюсь лишь на работы Крамбо и Махолика [6]

и Элизабет С. Люкас, разработавших оригинальные тесты для количественного

измерения стремления к смыслу. В дюжинах диссертаций, выполненных в основном

с помощью этих тестов, логотерапевтическая теория мотивации получила свое

подтверждение.

Рамки, в которых я нахожусь, не позволяют мне остановиться на всем этом

подробно. Я, однако, не могу отказать себе в том, чтобы сослаться в

дискуссии на результаты исследований, авторы которых не являются моими

учениками. Кто еще станет сомневаться в существовании стремления к смыслу

(подчеркнем: не больше и не меньше, чем специфической для человека

мотивации), взяв в руки доклад американского Совета по вопросам образования,

в котором приведены данные опроса 189733 студентов в 360 университетах.

Главный интерес у 73,7 процента опрошенных выражается в цели "прийти к

мировоззрению, которое сделало бы жизнь осмысленной". Или возьмем доклад

Национального института психического здоровья: из 7948 студентов в 48 вузах

наибольшее число (78 процентов) выразили желание "найти в своей жизни

смысл".

Отсюда понятно и пророчество Джозефа Каца из Университета штата Нью-Йорк,

что следующая волна людей, которые вольются в производство, будет

интересоваться лишь профессиями, которые приносят не только деньги, но и

смысл.

Конечно, всякий больной желает в первую очередь стать когда-нибудь

здоровым, а любой бедняк- когда-нибудь разжиться деньгами. Однако столь же

верно и то, что оба стремятся к этому лишь затем, чтобы иметь возможность

вести такую жизнь, какую они считают осмысленной, осуществить смысл своей

жизни!

Как известно, Маслоу ввел различение низших и высших потребностей, имея в

виду при этом, что удовлетворение низших потребностей является необходимым

условием для того, чтобы были удовлетворены и высшие. К высшим потребностям

он причисляет и стремление к смыслу, называя его даже при этом "первичным

человеческим побуждением". Это свелось, однако, к тому, что человек начинает

интересоваться смыслом жизни лишь тогда, когда жизнь у него устроена

("сначала пища, потом мораль"). Этому, однако, противоречит то, что мы-и не

в последнюю очередь мы, психиатры,-имеем возможность постоянно наблюдать в

жизни: Потребность и вопрос о смысле жизни возникает именно тогда, когда

человеку живется хуже некуда.. Свидетельством тому являются умирающие люди

из числа наших пациентов, а также уцелевшие бывшие узники концлагерей и

лагерей для военнопленных.

Вместе с тем, разумеется, не только фрустрация низших потребностей

порождает вопрос о смысле, но и удовлетворение низших потребностей, в

частности, в "обществе изобилия". Мы не ошибемся, пожалуй, если усмотрим в

этом кажущемся противоречии подтверждение.на-шей гипотезы, согласно которой

стремление к смыслу представляет собой мотив sui generis, который несводим к

другим потребностям и невыводим из них (как это уже удалось эмпирически

показать Крамбо и Махолику, а также Кратохвилу и Плановой).

Мы встречаемся здесь с феноменом, который я считаю фундаментальным для

понимания человека: с самотранс-ценденцией человеческого существования! За

этим понятием стоит тот факт, что человеческое бытие всегда ориентировано

вовне на нечто, что не является им самим, на что-то или на кого-то: на

смысл, который необходимо осуществить, или на другого человека, к которому

мы тянемся с любовью. В служении делу или любви к другому человек

осуществляет сам себя. Чем больше он отдает себя делу, чем больше он отдает

себя своему партнеру, тем в большей степени он является человеком и тем в

большей степени он становится самим собой. Таким образом, он, по сути, может

реализовать себя лишь в той мере, в какой он забывает про себя, не обращает

на себя внимания.

Здесь необходимо упомянуть один из 90 фактов, полученных в эмпирическом

исследовании госпожи Люкас, а именно: оказалось, что среди посетителей

Пратера- знаменитого венского парка отдыха и развлечений- объективно

измеренный уровень экзистенциальной фру-страции был существенно выше, чем

средний уровень у населения Вены (который практически не отличается от

аналогичных результатов, полученных и опубликованных американскими и

японскими авторами). Другими словами, у человека, который особенно

добивается наслаждений и развлечений, оказывается в конечном счете

фрустрировано его стремление к смыслу, или, говоря словами Маслоу, его

"первичные" запросы.

Это каждый раз напоминает мне один американский анекдот. Человек

встречает на улице своего домашнего врача, который справляется о его

здоровье. Выясняется, что пациент стал в последнее время туговат на ухо.

"Вы, наверное, слишком много пьете,-отвечает ему врач.- Вам надо бросать".

Через пару месяцев они вновь встречаются на улице, и врач, специально

повысив голос, спрашивает пациента о его здоровье. "О,-отвечает тот,-не надо

говорить так громко, я снова прекрасно слышу". "Я вижу, вы бросили

пить,-говорит врач.-Отлично, так и продолжайте". Новая встреча еще через

пару месяцев: "Как поживаете?"-"Простите, что Вы сказали?"-"Я спрашиваю, как

Вы поживаете?" Наконец, пациенту удается понять. "Вот, вы видите, я опять

стал хуже слышать".-"Вы, наверное, опять начали пить?" "Видите ли,-

объясняет ему пациент,- сначала я пил и стал плохо слышать, затем я бросил

пить и стал снова слышать лучше, но то, что я услышал, было гораздо хуже,

чем виски". Мы можем утверждать следующее: если у человека нет смысла жизни,

осуществление которого сделало бы его счастливым, он пытается добиться

ощущения счастья в обход осуществлению смысла, в частности с помощью

химических препаратов. На самом деле нормальное ощущение счастья не

выступает в качестве цели, к которой человек стремится, а представляет собой

скорее просто сопутствующее явление, сопровождающее достижение цели. Это

сопутствующее явление, этот "эффект" может быть, однако, "уловлен", и

принятие алкоголя дает такую возможность. Б. А. Маки, директор Центра

реабилитации алкоголиков военно-морских сил США, утверждает: "Работая с

алкоголиком, мы очень часто убеждаемся, что жизнь, по-видимому, потеряла для

него смысл". Моя ученица в Международном университете Соединенных Штатов в

Сан-Диего в своих исследованиях, результаты которых составили ее

диссертацию, получила данные о том, что для 90 процентов исследованных ею

случаев тяжелого хронического алкоголизма характерно выраженное ощущение

утраты смысла. Тем самым становится и более понятным то, что Крамбо с

помощью групповой логотера-пии алкоголиков, направленной на снятие

экзистенциальной фрустрации, удалось добиться большего успеха, чем в

контрольных группах, в которых терапия велась традиционными общепринятыми

методами.

Подобные вещи мы наблюдаем и в случаях наркомании. Если верить Стэнли

Криппнеру, 100 процентов случаев наркоманий связаны с ощущением утраты

смысла: на вопрос, все ли представляется им бессмысленным, 100 процентов

наркоманов отвечали утвердительно. Моя диссертантка Бетти Лу Педелфорд, а

также Шин и Фехтман, исследовавшие экзистенциальную фрустрацию, показали,

что у наркоманов уровень ее более чем вдвое выше, чем в контрольной группе.

И здесь понятно, почему Фрейзеру, возглавляющему в Калифорнии центр

реабилитации наркоманов и применившему там логотерапию, удалось добиться

40-процентного излечения по сравнению с 11 процентами в среднем при

традиционных методах лечения.

Наконец, в этой связи нельзя не упомянуть данные Блэка и Грегсона из

Новой Зеландии, согласно которым уровень экзистенциальной фрустрации у

преступников существенно выше среднего. Соответственно, Барберу,

занимавшемуся логотерапией с несовершеннолетними преступниками, помещенными

в его калифорнийский реаби-литационный центр, удалось, снизить процент

рецидивов с обычных 40 до 17. Рискнем теперь сделать еще один шаг и

распространить наши соображения и рассуждения на масштаб всей планеты.

Спросим себя, не нужна ли подобная переориентация также и в области

исследований проблем мира. По сути, эта область уже давно жестко завязана на

проблематику агрессивных потенциалов, и никто пока еще не осмелился выйти в

человеческое измерение. А между прочим, именно войдя в то измерение, где

существуют собственно человеческие проявления-туда, где мы только и можем

встретиться с такими феноменами, как стремление к смыслу,-можно, по всей

видимости, установить, что в конечном счете именно фрустрация этого

стремления к смыслу, экзистенциальная фрустрация и распространяющееся все

шире ощущение бессмысленности поддерживают (подчеркиваем: не у животных, а у

человека, на человеческом уровне!) агрессивность, если вообще не являются ее

причиной.

В пространстве собственно человеческих проявлений попросту не существует

агрессии, которая, присутствуя в определенном "количестве", давит на клапан

и заставляет меня, ее "беспомощную жертву", искать глазами какие-нибудь

объекты, на которые я мог бы ее направить. Как бы агрессия ни

преобразовывалась на биологическом уровне и ни укоренялась на

психологическом, на человеческом уровне она у меня исчезает, она у меня

"прорастает" (в гегелевском смысле) во что-то совсем иное. На человеческом

уровне я ненавижу. А ненависть в отличие от агрессии интенционально

направлена на нечто, что я ненавижу.

Ненависть и любовь-это человеческие проявления, поскольку они

интенциональны, поскольку человек, ненавидящий что-либо или любящий

кого-либо, имеет для этого основания. Речь идет именно об основании, а не о

причине-психологической или биологической,-которая "из-за его спины" или

"через его голову" порождает агрессивность и сексуальность. С биологической

причиной мы сталкиваемся, например, в эксперименте В. Р. Хесса, которому с

помощью электродов, вживленных в подкорковые мозговые центры кошки,

удавалось вызывать у нее вспышки ярости.

Как несправедливы были бы мы к борцам Сопротивления против

национал-социализма, если бы стали рассматривать их как жертв собственных

"агрессивных потенциалов", которые лишь более или менее случайно оказались

направлены против Адольфа Гитлера. Объектом их борьбы был не он, а именно

национал-социализм как система. Они противостояли не человеку, а делу. И

ведь, по сути, лишь тогда, когда мы в состоянии стать "деловыми" именно в

этом смысле, мы становимся по-настоящему человечными, тогда, когда эта

направленность на дело дает нам силы не только жить, но и умереть ради него.

До тех пор, пока исследования проблем мира будут заниматься лишь

интерпретацией субчеловеческого феномена "агрессия" и не будут анализировать

человеческий феномен "ненависть", они обречены на бесплодие. Человек не

перестанет ненавидеть, если ему внушить, что им владеют некие механизмы и

импульсы. Этот фатализм связан с непониманием того, что, когда я веду себя

агрессивно, дело не в механизмах и импульсах, которые могут во мне быть, а в

том, что лично я ненавижу и что на мне лежит не вина за это, а лишь

ответственность.

Следует сказать о якобы имеющейся возможности канализировать и

сублимировать "агрессивные потенциалы". Мы, психологи, могли бы показать,

как агрессивность, которую якобы можно переключить на безвредные

объекты-например, на телеэкран,-в действительности лишь подкрепляется этим

и, подобно рефлексу, еще сильнее закрепляется.

Социолог Кэролин Вуд Шериф опровергла бытующее представление о том, что

спортивные состязания представляют собой эрзац-войну без кровопролития.

Наблюдения за тремя группами подростков в закрытом летнем лагере показали,

что спортивные состязания не снижают, а, наоборот, усиливают взаимную

агрессию. Однако, что самое интересное, был один случай, когда взаимную

агрессию обитателей лагеря как рукой сняло. Ребят пришлось мобилизовать для

транспортировки в лагерь завязших в глинистой почве тележек с

продовольствием. Отдавшись делу, хоть и трудному, но осмысленному, они

буквально "забыли" про свою агрессию.

Здесь я скорее вижу новый конструктивный подход к исследованию проблем

мира, чем в бесконечном пережевывании темы "агрессивных потенциалов",

призванном убедить человека, что насилие и войны-это его судьба. На самом же

деле похоже, что агрессивные импульсы разрастаются прежде всего там, где

налицо экзистенциальный вакуум. Что верно по отношению к преступности, может

быть применено и к сексуальности: лишь в экзистенциальном вакууме набирает

силу сексуальное либидо. Эта гипертрофия в условиях вакуума повышает

готовность к невротическим сексуальным реакциям.

Ведь то, что было сказано выше о счастье как побочном эффекте, столь же

верно и по отношению к сексуальному наслаждению: чем сильнее человек

стремится к наслаждению, тем сильнее оно от него ускользает. Десятилетия

клинического опыта дают мне смелость утверждать, что нарушения потенции и

оргазма в большинстве случаев сводятся именно к подобной схеме реагирования.

Другими словами, сексуальность нарушается по мере того, как усиливается

сознательная направленность и внимание к ней. Чем больше внимание смещается

с партнера на сам половой акт, тем больший ущерб наносится половому акту. В

частности, это мы наблюдаем во всех тех случаях, когда наши пациенты-мужчины

в первую очередь озабочены тем, чтобы продемонстрировать свою потенцию или

пациенты-женщины заинтересованы прежде всего в том, чтобы доказать самим

себе, что они в состоянии переживать полноценный оргазм и ничуть не

фригидны. Мы видим, что здесь опять целью ставится то, что в норме является

лишь сопутствующим эффектом и должно им оставаться, если мы не хотим, чтобы

оно было нарушено.

Эта опасность возрастает, поскольку сексуальность разрастается в

экзистенциальном вакууме в больших масштабах. Ведь сегодня мы сталкиваемся с

сексуальной инфляцией, которая, как и любая инфляция, в том числе на

денежном рынке, идет рука об руку с девальвацией. Сексуальность

обесценивается в той мере, в какой она обес-человечивается. Ведь

человеческая сексуальность-это больше, чем просто сексуальность, и большим,

чем просто сексуальность, она является в той степени, в какой она - на

человеческом уровне-выступает носителем внесек-суальных, личностных

отношений*.

Забота о том, чтобы сексуальные контакты были направлены в русло

отношения к партнеру, не сводящегося к чисто сексуальному отношению, чтобы

они брали начало на человеческом уровне, была бы в самых кровных интересах

даже тех, которых в конечном счете не волнует ничего, кроме сексуального

удовлетворения и наслаждения. На человеческом же уровне сексуальность

обладает еще одной функцией. Она выступает выражением любовного отношения,

"инкарнацией", воплощением такого феномена, как любовь или же просто

влюбленность. То, что лишь в этом случае сексуальность может действительно

приносить счастье, показывают результаты недавнего опроса, организованного

американским журналом "Psychology Today": 20 000 ответов на вопрос, что

сильнее всего стимулирует потенцию и оргазм, выдвинули на первое место как

надежнейший стимулятор "романтизм", то есть влюбленность в партнера, если не

больше-любовь к нему.

Однако желательная с точки зрения профилактики сексуальных неврозов

"персонификация" сексуальности должна быть направлена не только на личность

партнера, но и в такой же степени на собственную личность. Нормальное

сексуальное развитие и созревание человека заключается в возрастающей

интеграции сексуальности в целостную структуру его личности. Отсюда

явствует, что любая изоляция сексуальности, напротив, противоречит

интегративным тенденциям и тем самым поддерживает невротизирующие тенденции.

Дезинтеграция сексуальности, вырывание ее из контекста личностных и

межличностных внесексуальных отношений означает, говоря одним словом,

регресс.

Однако в таких регрессивных тенденциях находит свой единственный шанс,

свой уникальный бизнес индустрия сексуальных развлечений. И начинается танец

вокруг золотой свиньи. Опасным здесь с точки зрения профилактики сексуальных

неврозов является принуждение к сексуальному потреблению, исходящее от

индустрии "просвещения". Мы, психиатры, постоянно видим у наших пациентов,

насколько же они под давлением этой индустрии "просвещения", манипулирующей

общественным мнением, чувствуют себя прямо-таки обязанными стремиться к

сексу ради него самого, развивать интерес к сексуальности в ее

деперсонализированном и дегуманизированном обличье. Однако мы, психиатры,

знаем и то, насколько сильно все это сказывается как раз на ослаблении

потенции и оргазма. И того, кто видит свое исцеление в рафинированности

"любовной" техники, эта техника только лишает остатков той спонтанности, той

непосредственности, той самостоятельности, той искренности, которая является

условием и предпосылкой нормального сексуального функционирования и в

которой как раз так нуждается человек, страдающий сексуальным неврозом. Все

это никоим образом не означает обоснования каких-либо табу или отрицания

свободы в сексуальной жизни. Однако свобода, которую имеют в виду те, кто

так много о ней говорит,-это в конечном счете свобода делать бизнес с

помощью так называемого просвещения. Мы все против лицемерия в вопросах

сексуальной жизни, однако мы должны выступить также против того лицемерия,

которое творит "свобода", имея в виду деньги.

Вернемся теперь к экзистенциальному вакууму, к чувству отсутствия смысла.

Фрейд писал в одном из своих писем: "Когда человек задает вопрос о смысле и

ценности жизни, он нездоров, поскольку ни того, ни другого объективно не

существует; ручаться можно лишь за то, что у человека есть запас

неудовлетворенного либидо". Я считаю специфически человеческим проявлением

не только ставить вопрос о смысле жизни, но и ставить под вопрос

существование этого смысла. В частности, привилегией молодых людей является

демонстрация своей взрослости прежде всего тем, что они ставят под сомнение

смысл жизни, и этой привилегией они более чем активно пользуются.

Эйнштейн как-то заметил, что тот, кто ощущает свою жизнь лишенной смысла,

не только несчастлив, но и вряд ли жизнеспособен. Действительно, стремление

к смыслу обладает тем, что в американской психологии получило название

"ценность для выживания". Не последний из уроков, которые мне удалось

вынести из Освенцима и Да-хау, состоял в том, что наибольшие шансы выжить

даже в такой экстремальной ситуации имели, я бы сказал, те, кто был

направлен в будущее, на дело, которое их ждало, на смысл, который они хотели

реализовать. Позднее американские психиатры получили этому подтверждение на

материале военнопленных, находившихся в японских, северокорейских и

северовьетнамских лагерях. Не должно ли то, что является верным по отношению

к отдельным людям, быть верно и по отношению к человечеству в целом? И не

должны ли мы в рамках так называемых исследований проблем мира уделить

внимание вопросу: не заключается ли единственный шанс человечества на

выживание в общей для всех задаче, в одном общем стремлении к одному общему

смыслу?

Вспомним, с чего мы начали. У каждого времени свои неврозы-и каждому

времени требуется своя психотерапия. Теперь нам известно больше: лишь

регуманизирован-ная психотерапия способна понять приметы времени-и ответить

на запросы времени. Лишь регуманизированная психотерапия может справиться с

деперсонализирующи-ми и дегуманизирующими тенденциями, повсеместно берущими

верх. Так можем ли мы дать сегодняшнему экзистенциально фрустрированному

человеку смысл? Ведь мы должны радоваться уже, если его у сегодняшнего

человека не отнимают, внедряя в его сознание редукционистские схемы.

Достижим ли смысл? Возможно ли вновь оживить утерянные традиции или даже

утраченные инстинкты? Или же был прав Новалис, заметивший однажды, что

возврата к наивности уже нет, что лестница, по которой мы поднимались,

упала?

Попытка дать человеку смысл свелась бы к морализированию. А мораль в

старом смысле слова уже доживает свой век. Через какое-то время мы уже не

будем морализировать, мы онтологизируем мораль. Добро и зло будут

определяться не как нечто, что мы должны делать или соответственно делать

нельзя; добром будет представляться то, что способствует осуществлению

человеком возложенного на него и требуемого от него смысла, а злом мы будем

считать то, что препятствует этому осуществлению.

Смысл нельзя дать, его нужно найти. Процесс нахождения смысла подобен

восприятию гештальта. Уже основатели гештальтпсихологии Левин и Вертгеймер

говорили о побудительном характере, присущем каждой отдельной ситуации, в

которой мы сталкиваемся с действительностью. Вертгеймер зашел даже так

далеко, что приписал содержащемуся в каждой ситуации требованию объективный

характер. Адорно, впрочем, также ясно говорит: "Понятие смысла включает в

себя объективность, несводимую к деятельности".

Отличает нахождение смысла от восприятия гештальта, на мой взгляд,

следующее: в отличие от восприятия просто фигуры, которая бросается нам в

глаза на "фоне", при восприятии смысла речь идет об обнаружении возможности

на фоне действительности. И эта возможность всегда единственна. Она

преходяща. Однако лишь возможность является преходящей. Если она уже

осуществлена, если смысл реализован, то это уже раз и навсегда.

Смысл должен быть найден, но не может быть создан. Создать можно либо

субъективный смысл, простое ощущение смысла, либо бессмыслицу. Тем самым

понятно и то, что человек, который уже не в состоянии найти в своей жизни

смысл, равно как и выдумать его, убегая от чувства утраты смысла, создает

либо бессмыслицу, либо субъективный смысл. Если первое происходит на сцене

(театр абсурда!), то последнее-в хмельных грезах, в особенности вызванных с

помощью ЛСД. В этом случае, однако, это сопряжено с риском пройти в жизни

мимо истинного смысла, истинного дела во внешнем мире (в противоположность

сугубо субъективному ощущению смысла в себе самом). Это напоминает мне

подопытных животных, которым калифорнийские исследователи вживляли электроды

в гипоталамус. Когда электрическая цепь замыкалась, животные испытывали

удовлетворение либо полового влечения, либо пищевой потребности. В конце

концов они научились сами замыкать цепь и игнорировали теперь реального

полового партнера и реальную пищу, которая им предлагалась.

Смысл не только должен, но и может быть найден, и в поисках смысла

человека направляет его совесть. Одним словом, совесть-это орган смысла. Ее

можно определить как способность обнаружить тот единственный и уникальный

смысл, который кроется в любой ситуации.

Совесть принадлежит к числу специфически человеческих проявлений, и даже

более чем специфически человеческих, ибо она является неотъемлемой составной

частью условий человеческого существования, и работа ее подчинена основной

отличительной характеристике человеческого существования-его конечности.

Совесть, однако, может и дезориентировать человека. Более того, до

последнего мгновения, до последнего вздоха человек не знает, действительно

ли он осуществил смысл своей жизни или лишь верит в то, что этот смысл

осуществлен. После Петера Вуста в нашем сознании слились "неизвестность и

риск". Пусть даже совесть держит человека в неизвестности относительно того,

постиг ли он смысл своей жизни, такая "неизвестность" не освобождает его от

"риска" повиноваться своей совести или по крайней мере прислушиваться к ее

голосу.

С упомянутой "неизвестностью" связан, однако, не только этот "риск", но и

смирение. То, что мы даже на нашем смертном одре не узнаем, не вела ли нас

наша совесть-орган смысла-по ложному пути, означает также и то, что одному

человеку не дано знать, был ли прав другой, поступая по своей совести.

Истина может быть лишь одна, однако никто не может похвастаться знанием, что

этой истиной обладает именно он и никто другой. Смирение означает также

терпимость, однако терпимость не тождественна безразличию; ведь чтобы

уважать иные верования, отнюдь не требуется идентифицировать себя с ними.

Мы живем в век распространяющегося все шире чувства смыслоутраты. В такой

век воспитание должно быть направлено на то, чтобы не только передавать

знания, но и оттачивать совесть так, чтобы человеку хватило чуткости

расслышать требование, содержащееся в каждой отдельной ситуации. В век,

когда десять заповедей, по-видимому, уже потеряли для многих свою силу,

человек должен быть приготовлен к тому, чтобы воспринять 10000 заповедей,

заключенных в 10000 ситуаций, с которыми его сталкивает жизнь. Тогда не

только сама эта жизнь будет казаться ему осмысленной (а осмысленной - значит

заполненной делами), но и сам он приобретет иммунитет против конформизма и

тоталитаризма-этих двух следствий экзистенциального вакуума. Ведь только

бодрствующая совесть дает человеку способность сопротивляться, не

поддаваться конформизму и не склоняться перед тоталитаризмом.

Так или иначе, воспитание больше чем когда-либо становится воспитанием

ответственности. А быть ответственным-значит быть селективным, быть

избирательным. Мы живем в "обществе изобилия", средства массовой информации

заливают нас потоками стимуляции, и мы живем в век противозачаточных

средств. Если мы не хотим утонуть в этом потоке, погрузиться в тотальный

промискуитет, то мы должны научиться различать, что существенно, а что нет,

что имеет смысл, а что нет, за что отвечать, а за что нет.

Смысл-это всякий раз также и конкретный смысл конкретной ситуации. Это

всегда "требование момента", которое, однако, всегда адресовано конкретному

человеку. И как неповторима каждая отдельная ситуация, так же уникален и

каждый отдельный человек.

Каждый день и каждый час предлагают новый смысл, и каждого человека

ожидает другой смысл. Смысл есть для каждого, и для каждого существует свой

особый смысл.

Из всего этого вытекает, что смысл, о котором идет речь, должен меняться

как от ситуации к ситуации, так и от человека к человеку. Однако смысл

вездесущ. Нет такой ситуации, в которой нам бы не была предоставлена жизнью

возможность найти смысл, и нет такого человека, для которого жизнь не

держала бы наготове какое-нибудь дело. Возможность осуществить смысл всегда

уникальна, и человек, который может ее реализовать, всегда неповторим. В

логотерапевтической литературе имеются публикации Брауна, Касциани, Крамбо,

Дансарта, Дурлака, Кратохвила, Люкас, Лансфорда, Мэйсона, Мейера, Мэрфи,

Плановой, Попельского, Ричмонда, Робертса, Ру-ха, Сэлли, Смита, Ярнела и

Янга, из которых следует, что возможность найти в жизни смысл не зависит от

пола, от интеллекта, от уровня образования, от того, религиозны мы или нет *

и если да, то какую веру исповедуем. Перечисленными авторами было также

показано, что нахождение смысла не зависит от характера человека и от среды.

Ни один психиатр и ни один психотерапевт-в том числе логотерапевт-не

может указать больному, в чем заключается смысл. Он вправе, однако,

утверждать, что жизнь имеет смысл и даже, более того, что она сохраняет этот

смысл в любых условиях и при любых обстоятельствах благодаря возможности

найти смысл даже в страдании. Феноменологический анализ неискаженного

непосредственного переживания, которое мы можем наблюдать у простого

"человека с улицы", переведя его затем на язык научной терминологии,

помогает увидеть, что человек не только ищет смысл в силу своего стремления

к смыслу, но и находит его, а именно тремя путями. Во-первых, он может

усмотреть смысл в действии, в создании чего-либо. Помимо этого, он видит

смысл в том, чтобы переживать что-то, он видит смысл в том, чтобы кого-то

любить. Но даже в безнадежной ситуации, перед которой он беспомощен, он при

известных условиях способен видеть смысл. Дело в позиции и установке, с

которой он встречает свою судьбу, которой он не в состоянии избежать или

изменить. Лишь позиция и установка дают ему возможность продемонстрировать

то, на что способен один лишь человек: превращение, преображение страдания в

достижение на человеческом уровне. Один студент-медик из Соединенных Штатов

писал мне: "Недавно умер один из лучших моих друзей, потому что он не смог

найти в жизни смысл. Сейчас я знаю, что, если бы он был жив, я смог бы,

пожалуй, помочь ему средствами логотерапии. Его уже нет, но сама его смерть

будет теперь всегда побуждать меня оказывать помощь всем тем, кто в ней

нуждается. Я думаю, что не может быть более глубинного мотива. Несмотря на

мое горе, вызванное смертью друга, несмотря на мое чувство вины в этой

смерти, его существование-и его "уже-не-существование" наполнено смыслом.

Если мне когда-нибудь достанет силы работать врачом и эта ответственность

будет мне по плечу, значит, он умер не напрасно. Больше всего на свете я

хочу одного: не допустить, чтобы эта трагедия случилась еще раз- случилась с

другим".

В жизни не существует ситуаций, которые были бы действительно лишены

смысла. Это можно объяснить тем, что представляющиеся нам негативными

стороны человеческого существования-в частности, трагическая триада,

включающая в себя страдание, вину и смерть,- также могут быть преобразованы

в нечто позитивное, в достижение, если подойти к ним с правильной позиции и

с адекватной установкой.

И все же дело доходит до экзистенциального вакуума. И это-в сердце

общества изобилия, которое ни одну из базовых, по Маслоу, потребностей не

оставляет неудовлетворенной. Это происходит именно оттого, что оно только

удовлетворяет потребность, но не реализует стремление к смыслу. "Мне 22

года,-писал мне один американский студент,-у меня есть ученая степень, у

меня шикарный автомобиль, я полностью независим в финансовом отношении, и в

отношении секса и личного престижа я располагаю большими возможностями, чем

я в состоянии реализовать. Единственный вопрос, который я себе задаю,-это

какой во всем этом смысл".

Общество изобилия порождает и изобилие свободного времени, которое хоть,

по идее, и предоставляет возможность для осмысленной организации жизни, в

действительности же лишь еще сильнее способствует проявлению

экзистенциального вакуума. Мы, психиатры, имеем возможность наблюдать это на

примере так называемых "воскресных неврозов". И этот избыток свободного

времени, по всей видимости, увеличивается. Институт демо-скопии в Алленсбахе

был вынужден констатировать, что если в 1952 году время в воскресенье

тянулось слишком медленно для 26 процентов опрошенных, то сегодня уже для 37

процентов. Тем самым понятно и сказанное Джерри Манделем: "Техника избавила

нас от того, чтобы мо-билизовывать все наши способности на борьбу за

существование. Мы создали государство всеобщего обеспечения, которое

гарантирует каждому сохранение жизни без личных усилий с его стороны. Если

однажды дойдет до того, что благодаря технике 15 процентов американских

рабочих фактически смогут обслуживать потребности целой нации, перед нами

встанут две проблемы: кто должен принадлежать к этим 15 процентам работающих

и что будут делать остальные со своим свободным временем-и с потерей смысла

их жизни? Может быть, логотерапия сможет сказать Америке следующего столетия

больше, чем она уже дала Америке этого столетия".

К сожалению, здесь и сегодня проблема выглядит иначе. Нередко избыток

свободного времени является следствием безработицы. Уже в 1933 году я описал

картину болезни при "неврозе безработицы". При отсутствии работы жизнь

кажется людям бессмысленной, а сами они считают себя бесполезными. Их

угнетает не безработица как таковая, а ощущение смыслоутраты. Человек живет

не единым пособием по безработице.

В отличие от тридцатых годов сегодняшний экономический кризис вызван

кризисом энергетическим: мы с ужасом обнаружили, что источники энергии не

являются неисчерпаемыми. Я надеюсь, что меня не сочтут легкомысленным, если

я рискну здесь утверждать, что энергетический кризис и сопутствующее ему

уменьшение роста промышленности есть единственный серьезный шанс для нашего

фрустрированного стремления к смыслу. У нас есть шанс осмыслить самих себя.

В век общества изобилия большинство людей имеют достаточно средств для

жизни, однако многим людям совершенно неизвестно, ради чего им жить. Теперь

же вполне возможным становится смещение акцентов от средств к жизни да

жизненные цели, на смысл жизни. И в отличие от источников энергии этот смысл

неисчерпаем, вездесущ. Какое, однако, мы имеем право утверждать, что жизнь

никогда и ни для кого не перестает иметь смысл? Основанием для этого служит

то, что человек в состоянии даже безвыходную ситуацию превратить в победу,

если рассматривать ее под человеческим углом зрения. Поэтому даже страдание

заключает в себе возможность смысла. Само собой разумеется, что речь здесь

идет только о ситуациях, которые нельзя устранить, нельзя избежать и нельзя

изменить, о страдании, которое не может быть устранено. Как врач, я,

конечно, имею в виду прежде всего неизлечимые болезни, неоперируемые раковые

опухоли.

Осуществляя смысл, человек реализует сам себя. Осуществляя же смысл,

заключенный в страдании, мы реализуем самое человеческое в человеке. Мы

обретаем зрелость, мы растем, мы перерастаем самих себя. Именно там, где мы

беспомощны и лишены надежды, будучи не в состоянии изменить

ситуацию,--именно гам мы призваны, ощущаем необходимость измениться самим. И

никто не описал это точнее, чем Иегуда Бэкон, который попал в Освенцим еще

ребенком и после освобождения страдал от навязчивых представлений: "Я видел

похороны с пышным гробом и музыкой-и начинал смеяться: не безумцы

ли-устраивать такое из-за одного-единственного покойника? Если я шел на

концерт или в театр, я обязательно должен был вычислить, сколько

потребовалось бы времени, чтобы отравить газом всех людей, которые там

собрались, и сколько одежды, сколько золотых зубов, сколько мешков волос

получилось бы при этом". И далее Иегуда Бэкон спрашивает себя, в чем мог

заключаться смысл тех лет, которые он провел в Освенциме: "Подростком я

думал, что расскажу миру, что я видел в Освенциме, в надежде, что мир станет

однажды другим. Однако мир не стал другим, и мир не хотел слышать об

Освенциме. Лишь гораздо позже я действительно понял, в чем смысл страдания.

Страдание имеет смысл, если ты сам становишься другим".

| >>
Источник: Виктор Франкл. В борьбе за смысл. 0000

Еще по теме Вступительная статья:

  1. ВСТУПИТЕЛЬНАЯ СТАТЬЯ АВТОРА
  2. Вступительная статья М. И. Гольдсмит[10]
  3. 1. Вступительное заявление защитника
  4. Вступительная часть
  5. § 17. Вступительные замечания
  6. ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО О КНИГЕ «ВЕРХОВЕНСТВО ПРАВА И ПРОБЛЕМЫ ЕГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ в ПРАВОПРИМЕНИТЕЛЬНОЙ ПРАКТИКЕ»
  7. Научная статья - законченное авторское произведение небольшого объема, представляющее результаты оригинального научного исследования (первичная научная статья) или посвящённое рассмотрению ранее опубликованных научных работ, связанных обще
  8. Статья 6.9.1. Уклонение от прохождения диагностики, профилактических мероприятий, лечения от наркомании и (или) медицинской и (или) социальной реабилитации в связи с потреблением наркотических средств или психотропных веществ без назначения врача Статья 6.10. Вовлечение несовершеннолетнего в употребление алкогольной и спиртосодержащей продукции или одурманивающих веществ Комментарий к статье 6.10
  9. Статья 50
  10. Статья 1.
  11. Статья 41.
  12. Статья 5.
  13. Статья 64. Относимость доказательств
  14. Статья 121. Сроки совершения процессуальных действий
  15. Статья нормативно-правового акта
  16. Статья 2. Задачи исполнительного производства