<<
>>

Одо Диогильский СБОРЫ КО ВТОРОМУ КРЕСТОВОМУ ПОХОДУ И ПУТЬ ЛЮДОВИКА VII ДО НИКОМЕДИИ.

1146-

1147- 1148 гг. (в 1148 г.)

Пролог

Преподобному Сугерию, аббату церкви св. Дионисия, последний из его монахов, Одо Диогильский, шлет привет!1

Я желал бы, но не знаю как, найти средство описать вам достойным образом наше странствование к св.

Гробу с тем, чтобы вы могли, переделав мой труд своим сло- [65] [66]

гом, передать его памяти потомства. При путевых затруднениях я чувствую двойное препятствие: и усталость, и свою неспособность. Но иногда следует попытаться сделать и то, на что мы не имеем сил, чтобы наша работа могла вызвать людей более смелых, которые имели бы силу исполнить то, чего мы желаем, но чего не можем. Будучи осыпан без меры во время нашего странствования милостями преславного короля Людовика (VII, Юного) и стоя в самых близких отношениях к нему, я, конечно, чувствую желание отблагодарить его, но мне недостает для того сил. Но пусть мой труд будет делом блаженного Дионисия, из любви к которому я предпринял свой подвиг, и вместе вашим, так как король вместо вас взял меня, вашего монаха.

Во всяком случае, вы обязаны ему много, вы, которого он так любит и которому он поручил свое государство, оставляя его вам по вашей ревности к проповедованию веры Христовой. Конечно, при

ОДО ДИОГИЛЬСКИЙ (ODO DE DIOGILO. Начало XII B.-1168 г.). Все, что мы можем знать о его жизни и общественных отношениях, он рассказывает сам в прологе к своему труду «О странствовании Людовика VII, французского короля, на Восток». После возвращения с королем из похода в Палестину он также оставался в близких отношениях с Людовиком VII и после смерти своего покровителя аббата Сугерия занял его место в Сен-Дени. Уступая анониму (см. о нем ниже), описывавшему тот же предмет в точности и строгой последовательности фактического изложения, Одо остается единственным писателем Второго Крестового похода, который доставил нам столь подробную и живую картину нравов как самих крестоносцев той эпохи, так и народов, с которыми им приходилось иметь дело на пути.

При всей своей ненависти к византийским грекам автор не щадит и своих соотечественников.

Издания: Одо не вошел ни в один из известных сборников, и потому мы имеем только одно старинное его издание, которое сделал иезуит Chifflet в своем небольшом сборнике «S. Bernardi Claraevall. abbatis. genus illustre assertum». (Dijon, 1660 г); оно повторено у Migne. Patrologie cursus completus, т. 195. Перевод: франц. у Guizot. Collet. XXIV, с. 279-384.

этом он соблюл и собственные интересы, так как он доверил управление делами испытанной верности и великому уму. Вы написали историю деяний его отца[67], и было бы преступлением с вашей стороны не написать того же о его сыне, жизнь которого служит образцом добродетели: с самого начала его управления, когда он был еще ребенком, мирская слава не только не была для него случаем предаться страстям, но еще более увеличила и осветила его доблести. Потому, если кто начнет писать о его жизни только после возвращения из Иерусалима, то он тем самым опустит лучшую часть этого образца, который Богу было угодно продолжить в пример королям грядущего времени. И в жизни юного Николая (св.) мы изумляемся всего более четвертому и шестому дню его рождения и другим прирожденным ему качествам более, нежели удивительной святости его епископской жизни.

Итак, вы, которому принадлежит право описать жизнь сына, после того как вами уже написана жизнь его отца, вы, который, пользуясь милостью обоих, обязаны и тому, и другому, напишите также и о сыне, начав с его детства, и с той минуты, когда в нем начала проявляться его доблесть. Вы знаете его лучше, нежели кто-нибудь другой, ибо вам как воспитывающему отцу довелось знать его самым близким образом. Что же касается меня, то я хотя и затрудняюсь своим искусством письма, но, зная хорошо все случившееся на походе к Св. Гробу - в качестве же капеллана я был неотлучно при короле, и когда он вставал с постели, и когда ложился, - я хочу в своей, так сказать, болтовне, изобразить вам истину, которую вы украсите потом цветами своего красноречия.

Не бойтесь сделать то, что вы должны сделать, если бы даже вы узнали, что многие другие решились взяться за то же дело; подумайте больше о том, что тот, кто заслуживает всеобщую похвалу, получит таким образом похвалу от многих.

Книга первая

В год от воплощения Слова 1146-й преславный король Франции и герцог Аквитании, Людовик (VII), сын короля (VI, Толстого), имея от роду 25 лет и желая быть достойным Христа, принял крест в Везеле в самый день Пасхи (31 марта) и вознамерился идти по пути Господню. Еще в предшествовавший тому праздник Рождества этот благочестивый король, восседая на сейме в Бурже и нарочно созвав более обыкновенного епископов и баронов королевства, открыл им тайну своего сердца. Тогда епископ города Лангра, человек благочестивый, рассказал, соответственно своему сану, о разрушении города Роа, известного в древности под названием Эдессы, о бедствиях, испытываемых христианами, и о неистовствах язычников; он заставил пролить слезы своим повествованием о таком плачевном предмете; потом он пригласил всех присутствовавших соединиться около короля, чтобы подать помощь христианам и вступить в борьбу за царя всего человеческого рода. Между тем король сам горел ревностью к вере и презрением к земным страстям и славе, что послужило примером, действительным более всех речей. Впрочем, все то, что в ту минуту сеял епископ словами, а король личным примером, слушатели пожали не тотчас. Был назначен другой день для собрания всех в Везеле, к празднику Пасхи, в эпоху Христовых страстей, с тем, чтобы в день воскресения все вдохновленные свыше поспешили содействовать прославлению креста.

Между тем король, исполненный забот о своем предприятии, отправил послов в Рим к Папе Евгению, чтобы возвестить ему все случившееся. Послы были приняты милостиво, с милостью отпущены и принесли с собой грамоты сладчайшие меда, которыми предписывалось повиновение королю, определялась форма вооружения и одежды, обещалось всем принявшим на себя легкое бремя Христа отпущение грехов и покровительство их детям и женам, и в заключение прилагались некоторые распоряжения, которые было угодно сделать первосвятителю в его святой и мудрой заботливости о предстоящем деле.

Он сам хотел первый приложить свою руку к тому, но не мог, так как ему воспрепятствовала тирания жителей Рима, а потому он возложил свои обязанности на св. аббата Клерво Бернарда.

Наконец, наступил день столь вожделенный для короля. Аббат, подкрепленный апостолической властью и собственной святостью, и бесчисленное множество приглашенных сошлись в одном месте и в одно и то же время. Король украсил себя крестом, присланным ему от первосвятителя, и вместе с ним приняли крест многие из баронов. Так как в замке не было места для такого множества людей, то вне его, в открытом поле построили из дерева возвышение, чтобы аббат мог говорить во всеуслышание. Он поднялся наверх, и с ним король, украшенный крестом. Когда этот божественный оратор, по своему обычаю, распространил росу небесного слова, со всех сторон и все подняли крики, требуя: «Крестов, крестов!» Аббат, не столько раздавая, сколько осыпая крестами, заранее изготовленными, должен был, наконец, разорвать свою одежду и, сделав новые кресты, продолжал наделять ими по-прежнему. Так он трудился над этим, пока стоял на том месте. Я не буду говорить о чудесах, которые происходили там в то время и из которых явствовало, что то дело было угодно Богу; я боюсь, что, сказав мало, буду обвинен в том, что не сказал больше, а сказав много, получу упрек за удаление от предмета. Наконец, когда было обнародовано, что поход откроется через год, все радостно разошлись по домам. Между тем аббат, скрывавший отважный дух в теле слабом и наполовину умершем, пустился проповедовать в другие места, так что в короткое время число странников увеличилось бесконечно. Король, находя удовольствие только в проповедовании веры и надеясь собрать еще одну многочисленную армию, отправил послов в Апулию к королю Рожеру. Рожер отвечал ему согласно его желаниям: сверх того, он послал к королю знатных людей, которые обещали снабдить его съестными припасами, кораблями и всем необходимым и говорили, что сам Ро- жер или его сын присоединятся к походу. Людовик отправил послов к императору

Константинопольскому, но имен их не знаю, потому что они не записаны в пилигримские списки.

Император отвечал нашему королю в длинном послании длинной лестью, называя его и святым, и другом, и братом, и обещал ему многое, чего на деле, как мы увидим в своем месте, не исполнил.

Далее автор говорит о французских посольствах в Германию и Венгрию с той же целью; о возвращении посланных и их отчете на сейме в Этампе 16 февраля, где король устроил регентство аббата Сугерия и графа Неверрского и куда прибыл Папа Евгений для благословения крестоносцев: определено быіло к Пасхе собраться всем в Метце и оттуда тронуться в дальнейший путь через Германию, Венгрию и Грецию, наперекор советам Рожера Сицилийского, которыгй предостерегал Людовика VII относительно коварства греков и предлагал идти через Италию и потом морем.

Перед окончательным отправлением король совершил весьма похвальный подвиг, в котором, однако, немногие ему подражали, а, может быть, даже никто из людей, равных ему по званию. Посетив сначала монастыри в Париже, он вышел за огород и отправился ходить по домам прокаженных: я сам видел его там, как за ним следовали двое служителей, а остальная свита держалась в отдалении. Между тем его мать, жена и множество людей отправились к блаженному Дионисию. Туда же отправился и наш король, где он нашел Папу, аббата и всех монахов вместе. Распростершись благоговейно на земле, он помолился своему патрону. Папа и аббат открыли небольшую золотую дверцу и, вынув осторожно серебряный ящик, дали королю приложиться к тому, что он ценил от всего сердца, с целью внушить ему большую решимость и отважность. После того, взяв с алтаря знамя и получив от Папы посох странника и благословение, он удалился в опочивальни монахов, чтобы укрыться от толпы; он не мог долее оставаться среди такого множества народа, а мать и жена его почти задыхались от слез и жары. Было бы напрасно и невозможно желать описывать плач и рыдания, которыми оглашалось то место. В этот день король, удержав при себе немногих из свиты, обедал в столовой монахов и потом, обняв всех его окружавших, удалился, напутствуемый их слезами и молитвами.

Книга вторая

Длинные речи есть вместе и скучные речи для того, кто занят великими делами; и я боюсь, не писал ли я уж слишком растянуто, идя все вперед, не переводя духа. Прошу вас простить мне, мой отец, этот недостаток. Я говорил о счастливых событиях, о своей родине, я записывал имена, вспоминал о предметах, виденных мной с удовольствием, и на ином останавливался долго, не скучая; когда человек в радости, он не торопится заняться тем, что для него горестно. Теперь же, вступая в чуждые области, я перехожу к предмету более трудному и неприятному, а потому и буду говорить о нем короче.

После удаления нашего короля из церкви блаженного Дионисия в государстве не случилось ничего достопамятного, если вы не желаете отнести к тому назначение в товарищи вам по управлению государством архиепископа Реймсского. Впрочем, не знаю, не следует ли мне уничтожить в моем рассказе имя графа Рауля, как исключенного: он был присоединен к вам третьим, чтобы вам двум не остаться без светского меча и чтобы было тем труднее разорвать веревку, когда она свита из трех шнурков.

Теперь я намерен говорить о Метце, ибо там мы собрались вместе. В этом городе король не владел ничем как своей собственностью; но, несмотря на то, жители этого города, как то прежде произошло и в Вер- дюне, толпились около короля, выражая свою привязанность, как истинные его слуги. Людовик раскинул свои палатки за городом, подождал несколько дней армию, собиравшуюся к тому месту, и издал законы о соблюдении мира и распоряжения относительно похода. Князья подтвердили все это присягой и дали клятву; но так как они впоследствии нехорошо соблюдали мир, то и я также не желаю вспоминать о том. Оттуда король отправил в Вормс людей благоразумных и благочестивых - Альвиза, епископа Арраса, и Льва, сен-бертинского аббата, для приготовления всего необходимого к переправе армии, следовавшей за ними через Рейн, протекающий перед этим городом. Они исполнили свое поручение весьма хорошо и собрали со всех сторон такое количество судов, что не было надобности в мосте. В торжественный день св. Петра и Павла (29 июня) городское население и духовенство встретили короля с большим почетом. В этом городе мы испытали в первый раз безумную необузданность своих людей. Рыцари переправились через реку, а так как они нашли там весьма обширные луга, то королю было угодно подождать Арнульфа, епископа Лизьё, также норманнов и англов. Все это время съестные припасы доставлялись нам в изобилии по реке, и наши люди находились в постоянных сношениях с туземцами. Наконец произошла ссора: наши странники бросили лодочников в реку. Видя это, граждане схватились за оружие, переранили нескольких из наших людей и одного положили на месте. Это преступление раздражило странников, и они произвели пожар, причинивший много вреда жителям, а также некоторым из наших, а именно, купцам и менялам. Наконец, волей Божьей, умные люди укротили безумцев с той и другой стороны. Граждане, однако, продолжали бояться и, уведя с собой суда на свой берег, прекратили всякое сообщение с нами. Епископ Арраса, муж благочестивый, найдя, наконец, после долгих поисков лодку, переплыл реку вместе с несколькими баронами и успокоил жителей. Тогда они сели снова на суда, возобновили сообщение и по-прежнему начали доставлять нам все необходимое.

Так в Вормсе мы испытали в первый раз то, что послужило дурным предзнаменованием будущих опасностей. После удаления оттуда многие из странников отделились от войска, чтобы идти через Альпы, потому что все вздорожало от нашей многочисленности. Король, поднявшись с места, отправил вперед в Регенсбург епископа Арраса с канцлером и аббатом Сен-Бертинским, чтобы встретить там послов Константинопольского императора, которые уже несколько дней ожидали в том городе прихода нашего короля. По прибытии туда все наши странники переправились через Дунай по весьма хорошему мосту и нашли там огромное число судов, при помощи которых наш багаж и множество народа были отправлены до Болгарии. Некоторые поместили на су-

Посвящение в рыцари св. Мартина

дах повозки в две и четыре лошади, надеясь в степях Болгарии вознаградить себя за потерю вьючного скота. Но впоследствии эти повозки оказались менее полезными, нежели можно было ожидать. Все это мы замечаем для назидания потомства; при многочисленности повозок в четыре лошади всякий раз, когда одна из них встречала препятствия, и все другие должны были также остановиться; иногда случалось найти несколько дорог, но они все загораживались ими, и тогда погонщики, преодолевая такие затруднения, подвергались величайшим опасностям. Таким образом, пало большое число лошадей, и многие жаловались на медленность пути.

Население города Регенсбурга приняло короля по-королевски. А чтобы не повторять каждый раз одного и того же, а именно, что все народы доказали нашему королю свою к нему преданность, скажу раз навсегда, что во всех селениях, замках и городах до самого Константинополя, все более или менее оказывали королю королевские почести по мере своих сил и средств и все обнаруживали свое доброе расположение; я говорю: более или менее, ибо не все имеют одинаковые средства.

Когда палатки были раскинуты и король разместился, позвали послов императора, и они явились к нему. Приветствовав его и вручив ему свои священные грамоты, они продолжали стоять на ногах в ожидании ответа: они никогда не садятся, если не получат на то приказания. Наконец, получив то, они поставили стулья, которые принесли с собой, и сели. Мы видели в первый раз такой обычай, а впоследствии узнали, что это обычай греческий, а именно, когда сидят владетельные особы, то их подданные все остаются стоять (ср. с этим замечанием рассказ у Анны Комниной, выше). При этом вы увидели бы, как молодые люди, вытянувшись, с приподнятой головой, устремив глаза на своего господина и сохраняя глубокое молчание, стоят, готовые повиноваться всякому мановению. Богатые не носят другой одежды кроме шелковых кафтанов, коротких и плотно застегнутых; рукава у них узкие, так что они походят на атлетов, изготовившихся к бою. Бедные одеваются точно так же, отличаясь только тем, что их одежда не так роскошна.

Я не хочу останавливаться на полном переводе грамот, представленных греческими послами, как потому, что это было бы неприлично, так и потому, что я не мог бы сделать того. В своей первой и главной части эти грамоты были столь низкопоклонны и написаны с таким уничижением для снискания благоволения, что можно положительно сказать: подобный язык слишком мягкий для того, чтобы вытекать из чувства привязанности, был бы неприличен не только для императора, но и для комедианта. А потому и было бы постыдно тому, кто имеет говорить о другом, останавливаться долго на подобном писании. Во всяком случае, я не могу не заметить, что французы, какими бы ни были они льстецами, не могли бы, даже если бы и захотели, сравниться в этом отношении с греками. Сначала король слушал терпеливо, хотя и краснел за то, что ему говорят подобные вещи; но он не мог себе представить, что мог значить такой язык. Впоследствии, встречая в Греции часто послов, он с трудом выслушивал их всякий раз, когда они начинали говорить в тех же выражениях.

Однажды епископ Лангра Готфрид, человек благочестивый и отважный, сжалившись над королем и не будучи в состоянии переносить длинных фраз оратора и переводчика, заметил им: «Братья мои, не говорите так часто о славе, величии, мудрости и благочестии короля; он знает себя, и мы его знаем; скажите скорее и без всяких отступлений, чего вы желаете». Несмотря на то, старинная поговорка: «Timeo Danaos et dona ferentes» (Боюсь Данаев и несущих дары) продолжала часто повторяться перед нами, и даже устами светских людей.

Во второй части грамот, относившейся прямо к делу, заключались следующие два предложения, а именно: чтобы король не отнимал у императора ни одного города, ни замка в его государстве и, сверх того, возвратил бы все принадлежавшее ему, откуда он изгонит турок; это обязательство должно быть скреплено клятвой баронов. Первое из этих предложений показалось нашим довольно рассудительным; но относительно второго возник большой спор. Некоторые говорили: «Император может приобретать у турок, что он считает своим, при помощи денег, договоров или силой; но почему же мы не можем делать того же, если нам случится овладеть чем-нибудь?» Другие, напротив, утверждали, что необходимо заключить такое условие, чтобы впоследствии не возникло споров о том, что не было определено вперед.

Между тем прошло много дней, и греки жаловались на промедление, опасаясь, как говорили они, что император, принимая свои меры предосторожности, прикажет сжечь все поля и разрушить укрепления. «Ибо, - присоединялись послы, - он объявил нам, что именно распорядится таким образом, если мы опоздаем, так как он подозревает вас в неприязненных намерениях. Если же он исполнит это, то вы не найдете по дороге ничего из необходимого для себя, даже если бы император и захотел доставить вам что-нибудь». Наконец, некоторые бароны дали клятву от имени короля, обеспечивая императору неприкосновенность его владений, и со своей стороны послы обещали нам также клятвенно от имени своего императора дешевые рынки, легкость мены и все, что мы сочтем за необходимое. Остальное же, что не могло быть устроено теми, которые вели переговоры, было отложено до личного свидания обоих государей.

После того один из послов по имени Димитрий возвратился поспешно, а другой, называемый Мавром, остался с нами. Сообразно тому, что требовал, между прочим, император, были избраны несколько баронов для отправления в Константинополь вместе с тем Мавром, а именно, Альвиз Арраский, канцлер Бартоломей, Аркамбод из Бурбона и некоторые другие. Получив свои инструкции, они поспешили отправиться, а король следовал за ними несколько медленнее, как того требовало движение многочисленной армии.

Окончание этой книги состоит из перечня городов и мест, через которые проходили крестоносцы, идя по Венгрии, Болгарии и Греции до Адрианополя, с коротким указанием дней расстояния между городами и характеристикой местности; в самом конце автор говорит несколько подробнее о делах Венгрии, где в то время король Бэла имел соперника в своем брате Борисе, убежавшем в лагерь французов; несмотря на просьбы Бэлы, Людовик VII сохранил с ним мир, но не выдал ему беглеца.

Книга третья

Сначала описываются бедствия французов, испытанные ими от вероломства греков, которое, впрочем, автор извиняет отчасти тем, что перед ними проходили немцы, позволявшие себе грабить жителей и внушившие им недоверие вообще к западным народам, а отчасти и тем, что сами французы не всегда были справедливы и вызывали месть греков.

Но все это (то есть препятствия, которые делали греки крестоносцам на их пути) можно было бы еще перенести, и даже следует сознаться, что мы сами заслужили испытанные нами бедствия, в наказание за то зло, которое мы причиняли со своей стороны грекам, если бы греки ко всему тому не присоединили богохульства. Например, если наши (латинские) священники совершали литургию на их алтарях, то греки немедленно делали очистительные церемонии и омовения, так как они считали свои алтари оскверненными. У них есть богатые домашние капеллы, украшенные живописью, мрамором и светочами; потому они могли бы справедливо сказать: «Господи, я дорожил славой твоего дома», если бы равным образом в них светился светоч православной веры. Но, о бедствие! Мы слыхали, что они совершают преступление, достойное смерти, а именно, всякий раз, когда кто- нибудь вступает в брак с кем-нибудь из наших, то до свадьбы они снова крестят тех, которые были уже крещены по римскому обряду. Мы узнали, что у них есть и другие еретичества, относительно отправления Св. Тайн и вопроса об исхождении Св. Духа. Все это не замарало бы наших страниц, если бы сам предмет не навел нас на разговор о том.

Все это было причиной того, что греки внушили нашим ненависть к себе: их заблуждения сделались наконец известными даже и мирянам. Почему они не считали греков христианами, и убить грека было нипочем; по этой же причине было трудно удержать наших от грабежа и хищничества.

Но возвратимся к нашему королю, который все это время почти ежедневно получал новые посольства от императора и жаловался на то, что не возвращаются его послы, не зная ничего, что с ними делается. Императорские же послы приносили каждый день хорошие известия, но не оправдывали их на деле; впрочем, им и не верили, ибо все они продолжали говорить самым лживым языком. Король выслушивал от них «многолетия» (приветствия), не придавая им никакого значения. Этим словом у них выражается то почтение, которое они оказывают не только королям, но и вообще всем знатным людям безразлично; при этом они низко склоняют голову и все тело или становятся на оба колена, или распростираются на земле во всю длину роста. По временам императрица писала к нашей королеве; вообще, в то время все греки как бы обратились в женщин, отреклись от всякого мужества и в языке, и в сердце. Они обещали нам с легкомысленными клятвами все, что мы, по их мнению, могли бы пожелать; но они не могли ни нам внушить доверия, ни сами сохранить достоинство. У них господствует общее мнение, что вероломство ради выгод святой империи не унижает никого.

Да не подумает кто-нибудь, что я несправедливо преследую ненавистных нам людей и из презрения к ним выдумываю то, чего не видел. Кто имел случай знать греков, тот скажет, что в минуту страха они унижаются до последней степени, но, взяв верх, делаются заносчивыми и жестоко притесняют слабейшего. В настоящее время они употребили все усилия, чтобы склонить короля отправиться из Адрианополя прямо к проливу Св. Георгия Сестского, чтобы к их выгоде он переправился как можно скорее за море. Но король не хотел сделать того первым, чего еще никогда не делали французы, сколько то было ему известно. А потому он продолжал идти вперед по пути предшествовавших ему немцев (то есть Конрада III), хотя и не с теми приключениями. Приблизившись к Константинополю на один день расстояния, он нашел своих послов, вышедших к нему навстречу; они рассказали ему об императоре все то, что мы выше изложили уже отчасти. Нашлись даже люди, которые советовали королю отступить, овладеть всей богатой страной, покрытой городами и замками, написать немедленно королю Рожеру с тем, чтобы он в то же время напал на императора, и ждать прибытия его флота с целью вместе осадить Константинополь. Но, к нашему несчастью и к несчастью всех служителей апостола Петра, эти советы не были приняты королем. Мы двинулись далее, и вот, когда перед нами открылся город, знатные, богатые, духовенство и весь народ вышли навстречу к королю и приняли его с должными почестями, прося униженно посетить императора и, соответственно его желанию, вступить с ним в переговоры. Король, сжалясь над опасениями императора и соглашаясь на его просьбу, вошел в город, сопровождаемый небольшим числом своих людей, и нашел под портиком дворца императора (Мануи- ла Комнина), который и принял его довольно прилично. Оба государя были почти одних лет и одного роста, отличаясь друг от друга манерами и одеждой. После объятий и взаимных поцелуев они вошли вовнутрь дворца и воссели оба на заранее приготовленные седалища. Там, окруженные каждый своими людьми, они беседовали друг с другом через переводчика. Император спросил о здоровье короля и его намерениях, пожелал ему всего, что дается от Бога, а что в его власти, то обещал, и дай Господи, чтобы его обещания были столь же искренни, насколько они были лестны для короля! Если бы телодвижения, доброе выражение лица и слова свидетельствовали о помыслах сердца, то все присутствовавшие могли бы утверждать, что император горячо полюбил короля; но подобные доводы только вероятны и никогда не достоверны. После этого приема они расстались, как братья; императорские вельможи сопровождали короля из дворца до самого дома, который был отведен для его помещения.

Книга четвертая

Константинополь - слава Греции, город, известный своими богатствами и еще более богатый, нежели о нем говорят, построен треугольником в виде корабельного паруса. В переднем углу видна св. София и дворец Константина, в котором находится капелла, знаменитая святейшими мощами. С двух сторон треугольник омывается морскими волнами. Когда мы прибыли в этот город, у нас с правой стороны был рукав Св. Георгия и какой-то поток, впадающий в этот рукав и берущий свое начало милях в четырех. В той стороне находится дворец, называемый Влахерной; находясь на низменном месте, но отстроенный с большим искусством и большими издержками, он выведен достаточно высоко и доставляет своим обитателям тройное удовольствие, вследствие соседства моря, полей и города, которые видны отовсюду вместе. Его внешняя красота несравненна, а внутренняя превосходит все, что я мог бы сказать. Везде позолота и разнообразие цветов; двор превосходно выстлан мрамором, и трудно решить, что увеличивает ценность или красоту этого дворца: изумительное ли искусство, употребленное на него, или дорогие материалы, из которых он отстроен. Третья сторона треугольника примыкает к полям, но защищена двойной стеной и имеет протяжение от моря до дворца около двух миль. Впрочем, эта сторона недостаточно укреплена и башни невысоки, но жители, как я полагаю, рассчитывают на свою многочисленность и на спокойствие, которым они пользуются с давнего времени. Внутри у самых стен находятся пустопорожние места, где работают плуг и заступ: они разбиты на огороды, которые доставляют городу всякого рода овощи. Подземные каналы, проведенные извне, доставляют в изобилии пресную воду. Впрочем, город грязен и вонюч и во многих его местах царствует вечный мрак. Действительно, богатые занимают своими постройками городские площади, а клоаки и мрачные улицы предоставлены бедным и иностранцам. В этих местах совершаются убийства, грабежи и всякого рода преступления, которые боятся света. Так как в городе живут без суда, и там столько же воров, сколько бедных, то ни один злодей не чувствует ни страха, ни стыда; преступление не наказывается законом и никогда не совершается явно, среди белого дня. В этом городе во всем крайность: он превышает другие города своими богатствами, а также порочностью своих жителей.

В Константинополе находится большое число церквей, менее великих, но столь же красивых, как св. София, которые, помимо своей красоты, еще более замечательны по многочисленным, находящимся в них, мощам святых. В церквах бывает столько народа, сколько они могут вместить: одни приходят из любопытства, другие по благочестию. Сам король, сопровождаемый императором, посещал св. места и по возвращении, уступая настойчивым просьбам последнего, отправился к нему обедать. Это празднество, на которое было приглашено множество гостей, было замечательно и по своему убранству, и по изысканности яств, и по роскоши игр, которыми удовлетворялся вместе и слух, и вкус, и зрение. Многие из королевских людей боялись за короля; но он, считая себя под покровительством

Посвящение в рыцари.

Со средневековой миниатюры

Бога, полный веры и мужества, не испытывал никакого беспокойства. Тот, кто не имеет намерения вредить другим, нелегко верит тому, чтобы кто-нибудь мог ему повредить; и хотя греки не подали никакого в этом случае повода думать о вероломстве, но все же думаю, что если бы они имели одни хорошие мысли, то не были бы уже в такой степени услужливы. Они только скрывали свое неудовольствие, чтобы предаться ему после, когда мы переплывем через рукав Св. Георгия. За то, что они заперли для толпы городские ворота, нельзя их упрекать, ибо нашлись между нами безумцы, которые сожгли много домов и оливковых рощ или по недостатку дров, или по дерзости, или в пьяном виде. Король очень часто приказывал резать таким уши, руки и ноги; но и этого было недостаточно, чтобы укротить их неистовства. Надобно было одно из двух: или погубить несколько тысяч человек, или терпеть их различные злодеяния.

Все это время наши рынки были хорошо снабжены провизией и со стороны моря, и у дворца; даже и в палатках нам делали весьма выгодные предложения. Так, мы покупали рубашку меньше чем за два денария, а 30 рубашек за три солида без одной марки; но, отойдя от города дня на три пути, мы покупали уже рубашку за 5 и за 6 денариев, а за дюжину платили 3 солида и одну марку.

Между тем как император поджидал прибытия шедших из Апулии и переехавших море между Брундизием и Дураццо, наступил праздник блаженного Дионисия, и король торжествовал его с должным рвением. Император был предуведомлен о том - греки также празднуют этот день - и отправил к королю избранных из своего духовенства в большом числе, снабдив каждого из них огромной свечой, украшенной золотом и разрисованной различными цветами; все это увеличило торжественность церемонии. Греческие духовные отличались от наших словами, которые они произносили, и особенным свойством голоса; их сладкое переливание тонов было приятно. Смешение тонов, слияние низких звуков с верхними, голоса евнуха с голосом мужским - а между певчими было много евнухов, - все это очаровывало французов. Кроме того, их скромные и приличные телодвижения, рукобитие, наклонение телом чрезвычайно нравились глазам. Мы привели это доказательство расположения императора, чтобы тем ярче выставить его вероломство; он показывал нам самое дружеское внимание, а в глубине своего сердца питал такие намерения, что одна наша всеобщая смерть могла бы его вполне удовлетворить. Без сомнения, никто не может знать грека, кто не испытал его лично или кто не обладает даром провидения.

Епископ Лангра, не доверявший их чести и презиравший всю их угодливость, предсказывал нам бедствия, которым мы подверглись впоследствии, и давал совет овладеть городом. Он указывал на то, что стены вет- хи и передняя их часть разваливалась на наших глазах; что народ презрен и бессилен и что можно без особого труда отвести каналы и лишить жителей пресной воды. Этот человек весьма мудрый и святых нравов, прибавлял, что по взятии этого города нам не придется нападать на другие города, которые сами подчинятся тому, кто владеет столицей. Далее он заметил, что такой поступок может быть противен христианству не на деле, а только по названию, ибо несколько лет тому назад император вместо того, чтобы помогать христианам, пошел на князя Антиохии.

За этим следует довольно длинная речь епископа на ту же тему и споры приверженцев мнения епископа и его противников, которые и одержали верх, напомнив пилигримам их обет воевать с турками, а не с греками.

Таковы были споры двух партий (то есть желавших прямо завоевать Константинополь и требовавших продолжения начатого похода в Палестину), и обе стороны приводили справедливые доводы. Я думаю, однако, что епископ одержал бы, наконец, верх, если бы греки за неимением силы, не пустили в ход хитрость. Смотря недоверчиво на наше промедление, они не смели, однако, торопить; но зато они начали сокращать подвозы на рынках и побуждали наших отправиться за море различными слухами, которые они распускали о немцах (то есть о Конраде III). Сначала они начали рассказывать, что турки собрали многочисленную армию и что немцы убили у них 14 тысяч человек, сами не потеряв ни одного. На другой день, рассказав еще более счастливый случай, они вызывали нас тем к скорейшей переправе. Они говорили, что немцы прибыли в Иконий и что еще до их прибытия население этого города разбежалось, пораженное ужасом; к этому прибавляли, что немцы торопятся идти далее и что их император писал к греческому императору, прося его принять и защищать завоеванное им без всякого труда. Такие вести волновали армию; поднялся ропот на короля: одни завидовали добычам немцев, другие - их успеху. Таким образом, король, побежденный рассказами греков и жалобой своих, решился переплыть море, не ожидая остальных. Император, желавший того, доставил ему немедленно огромное число кораблей. Но король, переплыв пролив Св. Георгия, должен был провести 15 дней в ожидании остальной части своей армии и еще 15 дней страдать от вероломства греков. Греки, достигнув желаемой цели, начали обнаруживать свои затаенные помыслы. А безумные поступки наших доставили им предлог к оправданию своей злобы. Потому многие и говорили, что греки причиняют нам зло не из ненависти к нам, но по чувству мести. Но кто знает одну сторону дела, тот судит только вполовину, и кто изучил вопрос неглубоко, тот не произнесет правильного суждения. Может быть, что греки и были оскорблены, но верно и то, что они ничем бы не были умиротворены.

Итак, мы переплыли море, а за нами вблизи следовали суда со съестными припасами и менялами. Эти последние разложили все свои богатства на берегу; их столы блестели золотом и были украшены серебряными вазами, которые они скупали у наших. К ним являлись из нашей армии люди для промена того, в чем они нуждались; а вместе с ними подходили и такие люди, которые увлеклись чужой собственностью. Однажды какой-то фландр, человек, достойный батогов или костра, видя такие несметные богатства и ослепленный корыстью, поднял крик:«Наго, haro!» и начал тащить все, что ему нравилось; он вызвал и других к такому же преступлению как своей дерзостью, так и приманкой дорогой добычи. Между тем как безумцы бросались во все стороны, люди, имевшие деньги, пустились бежать. Крики и неистовство увеличивались; столы были опрокинуты; золото разбросано и раскрадено; спасаясь от смерти, ограбленные менялы обратились в бегство; корабли приняли к себе беглецов и, оставив берег, перевезли их в город вместе со многими из наших, отправлявшихся за съестными припасами. После высадки их на берег они были убиты и ограблены; все те, которые оставались в городе, как гости, лишились также имущества. Король узнал о том и, пылая гневом, потребовал к себе виновника, которого и выдал граф Фландрский; его повесили в виду города. После того Людовик приказал разыскать все утраченное, помиловать тех, которые возвратят вещи, и грозить жесточайшими наказаниями тем, которые осмелятся утаить хоть что-нибудь. А чтобы никто не боялся его присутствия и не краснел перед ним, король дал приказание относить украденные вещи епископу Лангрскому. На следующий день призвали всех, кто бежал, и возвратили им в целости все, что они показали под присягой как похищенное у них. Многие требовали более, чем им следовало; но король желал лучше сам заплатить недостающее, нежели подвергать свою армию тревогам.

Затем автор описывает переговоры Людовика VII с императором, как по последнему делу оскорбления французов в Константинополе, так и вообще о восстановлении рынков при армии; но греки так медлили с ответом, что Людовик VII решился тронуться вперед, не ожидая ответа; и тогда император согласился на личное свидание с королем, вследствие которого и были восстановлены прежние сношения. В заключение этой книги помещено известие об окончательном поражении немцев.

Последние три книги (V-VII) содержат рассказ о том, как Людовик VII, соединившись с остатками армии Конрада III, пошел далее; как возникли неудовольствия между французами и немцами, вследствие чего Конрад III вернулся в Константинополь; как, наконец, Людовик VII прибыл в Антиохию 19 марта 1148 г. На этом событии и останавливается автор, не окончив своей истории Крестового похода.

De profectione Ludovici VII regis Francorum in Orientem. Кн. I-IV

<< | >>
Источник: М.М. Стасюлевич. История Средних веков: Крестовые походы (1096-1291 гг.) 2001. 2001

Еще по теме Одо Диогильский СБОРЫ КО ВТОРОМУ КРЕСТОВОМУ ПОХОДУ И ПУТЬ ЛЮДОВИКА VII ДО НИКОМЕДИИ.:

  1. Готфрид ОТНОШЕНИЕ СВ. БЕРНАРДА КО ВТОРОМУ КРЕСТОВОМУ ПОХОДУ. 1146 г. (после 1153 г.)
  2. КРЕСТОВЫЕ ПОХОДЫ ЛЮДОВИКА IX СВЯТОГО
  3. ПОХОД ЛЮДОВИКА VII ЧЕРЕЗ МАЛУЮ АЗИЮ И СИРИЮ ДО ИЕРУСАЛИМА. 1146-1147 гг. [71] [72] (в 1180 г.)
  4. Иоанн Киннам ЕЩЕ ИЗВЕСТИЕ О ПОХОДЕ КОНРАДА III И ЛЮДОВИКА VII. 1146 г. (в 1180 г.)
  5. Гвиберт Ножанский СБОРЫ К ПОХОДУ И ПЕТР ПУСТЫННИК.
  6. Ф.И. Успенский. История Крестовых Походов, 0000
  7. 6. Пятый Крестовый Поход
  8. ЛЮДОВИК VII
  9. Последние крестовые походы
  10. Последние крестовые походы.
  11. Второй крестовый ПОХОД
  12. Четвертый крестовый поход и падение Византии
  13. Второй крестовый поход