<<
>>

Ф.-Р. Шатобриан ОБЩАЯ КАРТИНА ЖИЗНИ ВАРВАРОВ В ЭПОХУ ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ НАРОДОВ (1831 г.)

В эпоху великого переселения народов глазам римлян явилось то зрелище, какое могут нам теперь представить дикари со всем разнообразием, оригинальностью их жизни и свирепостью обычаев: Рим сначала постепенно, а потом вдруг увидел, в са-

мом сердце и провинциях своей империи, малорослых, худощавых и смуглых людей, или исполинов с зеленоватыми глазами, русыми волосами, омытыми в известковой воде, намазанными горьким маслом или посыпанными ясеневым пеплом; одни - нагие, украшенные ожерельями, железными кольцами, золотыми браслетами; другие - покрыты кожами, броней, в широких шароварах, узких и пестрых туниках; на головах у иных шлемы, сделанные наподобие пасти диких зверей; другие - с бритым подбородком и затылком или с длинной бородой и усами.

Одни, пешие, размахивали палицами, дубинами, молотами, копьем, с одним

ФРАНСУА-РЕНЕ ШАТОБРИАН (FRANCOIS-RENE VICOMTE DE CHATEAUBRIAND, 1768-1848). Замечательнейший писатель начала нынешнего столетия, имевший в свое время огромное общественное влияние, родился в С.-Мало (Бретань) в 1768 г, умер в Париже в 1848 г Окончив воспитание в провинциальной гимназии (college de Dol), он поступил на военную службу за три года перед революцией и был представлен ко двору Людовика XVI.

В 1790 г Шатобриан открыл свое литературное поприще идиллией «L’amour de la campagne». Дальнейшее развитие революции принудило его удалиться в Америку, откуда через год он возвратился в Старый Свет и вступил в войско французских эмигрантов. Но полученная им рана и неудачи ройялистов принудили его удалиться в Англию. Политические несчастья королевских партизан, крайняя их бедность и, наконец, известие о смерти матери наложили печать меланхолии и скептицизма на новые опыты литературной деятельности Шатобриана; падение католичества во Франции, сопровождавшееся суеверием и фанатизмом нового рода, побудило его взяться за труд: «О поэтической и моральной красоте христианской религии», который был после озаглавлен: «Le Genie du Christianisme».
Победа, одержанная в то время Наполеоном

Даки осаждают римскую крепость. Барельеф с колонны Траяна

и двумя крючками, обоюдоострыми секирами, пращами, стрелами с костяным наконечником, веревочными и кожаными арканами, длинными и короткими мечами; другие - на рослых боевых конях, покрытых железными бляхами, или на уродливых и тощих, но

быстрых, как орел, лошаденках. На ровном месте эти люди сражались врассыпную, или образовывали угол, или бросались густой толпой; в лесах они влезали на деревья, предмет их поклонения, и сражались, восседая, так сказать, на плечах и на руках своих богов.

Целые тома едва вместили бы в себе описание нравов и обычаев стольких народов.

Агатирсы, как и пикты, раскрашивали тело и волосы голубой краской; у людей низшего класса пятна были невелики и редки; у знатных они были крупнее и ближе одно от другого.

Аланы не занимались земледелием; они питались молоком и мясом животных; странствовали в своих деревянных повозках из степи в степь. Когда их животные поедали всю траву на лугах, они укладывали свой город на повозки и раскидывали его на другом месте. Место, на котором они останавливались, становилось их отечеством. Аланы были высокого роста и красивы; имели почти светло-русые волосы, взгляд страшный и вместе приятный. Рабство у них было неизвесто; они все были детьми свободы.

Готы, как и аланы, скандинавского происхождения, имели с ними сходство; но они менее переняли обычаев у славян, и были

над революцией, и его стремление возвратиться к прошлому на новых основаниях, доставили Шатобриану возможность не только явиться во Францию, но и приобрести важное влияние при реставрации католичества, к которому открывало дорогу его последнее произведение. В 1801 г к «Гению христианства» был присоединен эпизод «Atala, или Любовь двух дикарей в пустыне»; форма романа и высокое совершенство стиля еще более популяризировали новые идеи Шатобриана в смысле католической реставрации.

Между тем автор приобрел в обществе и страстных приверженцев, и непримиримых врагов: на его стороне стояли такие люди, как Ла-Гирп, артисты, молодежь и женщины; остатки революционной партии, видя в нем сильного и счастливого врага, преследовали его с ожесточением. Наполеон, к идеям которого подходила литературная деятельность Шатобриана, принял его под свое покровительство и назначил посланником в Рим (1803 г). Но согласие этих двух великих людей было кажущееся, и умерщвление герцога Энгиенского (1804 г) послужило для них поводом к окончательному разрыву. Удалившись от дел, Шатобриан вступил во второй период литературной деятельности, когда он достиг верха своей славы такими произведениями, как роман «Rene» (почти его собственное жизнеописание) и «Martyrs», описывающим страдания первых христиан, во время работы над которым он предпринял в 1806 г путешествие в Святую землю. В то же время Шатобриан, по духу оппозиции Наполеону, склонился на сторону революционной партии и, вследствие того вскоре

более расположены к воспринятию цивилизации. Сидоний Аполлинарий описывает совет готских старейшин: «Следуя древнему обычаю, их старцы сошлись при восходе солнца; лед их возраста скрывал под собой пламя юношей. Нельзя смотреть без отвращения на холстину, покрывающую их тощее тело; кожи, которыми они одеты, едва спускаются ниже колен. Они носят башмаки из лошадиной кожи, которые простым узлом привязываются посредине ноги, большая часть которой остается открытой». И для чего собрались эти готы? Для того, чтобы выразить негодование по случаю взятия Рима вандалами и избрать римского императора!

Сарацины, также как и аланы, были номады: сидя на своем верблюде, они бродили по бесконечным пустыням, переменяя каждую минуту небо и землю; вся жизнь их была постоянным бегством.

Гунны были страшны даже самим варварам: они с отвращением смотрели на этих всадников с толстой шеей, изрезанными щеками, смуглым, плоским и безбородым лицом, с головой в виде шара из костей и мяса, и глазами, которые скорее можно было назвать щелями, чем глазами; с крикливым голосом и дикими телодвижениями.

Римлянам говорили о них, как о животных,

Вожди франкских племен

ходящих на двух ногах, и сравнивали с теми уродливыми изображениями, которые в древности ставились на мостах. Им приписывали происхождение, оправдывающее ужас, который они внушали: их считали потомками каких-то волшебниц, называемых Aliommna,

после своего избрания в члены Французской академии принужден был удалиться из Парижа в окрестности, где он и выжидал падения своего врага. В 1814 г., при вступлении союзных войск в Париж, он выпустил в свет свою брошюру «De Buonaparte et des Bourbons», которая, по своему влиянию, как выразился Людовик XVIII, стоила целой армии для реставрации. С того времени Шатобриан весь предается политике, но является только человеком партии, увлекающимся оппозицией из честолюбия и изменяющим соответственно тому свой образ мыслей. До революции 30-го г. он был несколько раз министром (1816, 1822-1824 гг.), занимал места посланников в Берлине, Лондоне; удаляемый несколько раз, он то вступал в ряды ультрароялистов из оппозиции либеральному министерству, то присоединялся к либеральной прессе. Июльская революция вызвала протест со стороны Шатобриана и принудила его возвратиться навсегда к частной жизни. Последний ее остаток он посвятил снова литературе; в 1831 г. появились 4 тома его «Etudes historiques», в которых он применяет к общему ходу истории свои прежние теории, изложенные в «le Genie du Christianisme»; в то же время он составляет списки, вышедшие после его смерти под заглавием «Memoires d^utre-tombe» («Замогильные мемуары»). Он умер во время самого разгара Февральской революции. Лучшее и полное издание сочинений Шатобриана: F Didot, 5 vols. 1839; Memoires d’outre- tombe, 12 vols. 1849-1850. См.: Marin. Histoire de la vie et des ouvrages de M. de Chateaubriand etc. Par. 1833; Villemain. M. de Chateaubriand, sa vie, ses ecrits, etc. Par. 1858.

Марк Аврелий и варвары.

Мраморный барельеф с колонны Марка Аврелия

которые, после изгнания их из общества готским королем Фелимером, в пустынях соединились браком с демонами.

Отличные во всем от прочих людей гунны не употребляли огня при изготовлении кушаний. Они питались дикими травами, полусырым мясом, размягченным под сиденьем или согретым между седлом и спиной лошади. Их туники из крашеной холстины и шкурок полевых крыс завязывались около шеи и снимались только тогда, как изнашивались дотла. На голову надевались круглые кожаные шапки, а мохнатые ноги обертывались в козий мех. Можно было подумать, что они были пригвождены к лошадям, малорослым и безобразным, но неутомимым. Часто они садились на них боком, как женщины; сидя верхом, они толковали о делах, рассуждали, продавали, покупали, пили, ели, спали на узкой шее своего бегуна и созерцали в глубоком сне всевозможные сновидения.

Без определенного жилища, без очага, без закона и домашних привычек, гунны блуждали в своих повозках, служивших им жилищами. В этих подвижных шалашах жены изготовляли им одежды, рожали, кормили грудью своих детей до отроческого возраста. Никто среди этих племен не мог сказать, откуда он родом, потому что он мог быть зачат далеко от того места, где рожден, а воспитываем еще далее. Такой образ жизни в подвижных повозках был в употреблении у многих народов, и особенно у франков. Император Майориан однажды напал на часть этого племени: «На соседнем холме раздавались звуки брачного пиршества; неприятели праздновали свадьбу одного белокурого юноши, танцуя по образцу скифов. После поражения франков римляне нашли в лагере все приготовления, сделанные для праздника этих номадов: котлы, яства, угощения и благоухавшие венки цветов... Победитель захватил и повозку невесты» (Сидон. Аполлин., в панегирике Майориану).

Сидоний был замечательным свидетелем нравов варваров, вторжение которых совершилось на его глазах. «Я,- говорит он,- среди длинноволосых людей принужден слушать язык германца, рукоплескать песне пьяного бургунда с волосами, густо намазанными прогорклым маслом...

Счастливы ваши глаза, счастливы уши, ничего подобного не видящие и не слышащие! Счастлив ваш нос, не обоняющий десять раз в утро заражающий запах чеснока и лука!»

Не все варвары, однако, были так грубы. Франки, перемешанные издавна с римлянами, переняли от них кое-что в опрятности и манерах. «Молодой предводитель шел пешком, окруженный своими; его одежда из пурпура и белого шелка была украшена золотом; его волосы и цвет лица сияли подобно его убранству. Его товарищи (reguli et socii comitantes) были обуты в звериные кожи, вверх мехом; икры и колена оставались голы; пестрые верхние одежды этих воинов подымались высоко, охватывали бедра и едва опускались до подколенок; рукава не достигали локтей. Под этим первым платьем виднелась тога, зеленого цвета с красной опушкой, потом плащ, подбитый мехом и поддерживаемый застежкой. Мечи их висели на узком поясе; оружие служило для них как украшением, так и защитой: в правой руке у них было копье с двумя крючками или короткие топоры для метания; левая рука была защищаема щитом с посеребренными краями и позолоченной выпуклостью»[33].

Сидоний приезжает в Бордо и около Эврика, короля визиготов, находит различных варваров, взятых в плен. «Здесь встречается и саксонец с голубыми глазами: привыкший к морю, он робок на земле. Там старый сикамбр; победитель обстриг ему затылок и он откидывает назад вновь вырастающие волосы на его толстой шее. Далее бродит герул с зеленоватыми щеками, житель берегов отдаленного океана, с растениями которого он может поспорить в цвете; здесь и бургунд, в семь футов ростом, на коленях выпрашивает мир»[34]. Общий всем варварам обычай состоял в том, что они пили брагу, воду, молоко и вино из черепа неприятеля. Одержав победу, они прибегали к всевозможным жестокостям;

Печать Хильдерика, короля салических франков (458-481). Король одет в тунику и броню, в руке - копье.

Надпись по кругу: CHILDIRICI REGIS (печать короля Хильдерика)

Древнегерманский воин

головами римлян они окружили лагерь Вара, а центурионы были зарезаны на жертвенниках, воздвигнутых богу войны. В случае поражения они обращали ярость против самих себя. Сподвижники первого вторжения кимвров, которых рассеял Марий, были найдены на поле сражения связанными друг с другом: они хотели сделать невозможным бегство и неизбежно погибнуть. Их жены вооружились мечами и копьями: воя, скрежеща зубами от бешенства и отчаяния, они били и кимвров, и римлян: первых как трусов, вторых как неприятелей; в пылу битвы они схватывали голыми руками острые мечи римских воинов, вырывали у них щиты и заставляли убивать себя. Видели, как они, окровавленные, с распущенными волосами, в черных одеждах, входили в повозки с тем, чтобы избить своих мужей, братьев, отцов, сыновей, задушить новорожденных, бросив их под ноги лошадям, и в заключение заколоть себя. Одна из них повесилась на дышле телеги, привязав предварительно за горло двух своих детей к каждой ноге. Из-за отсутствия дерева для совершения подобной казни побежденный кимвр надевал себе на шею веревочную петлю и привязывал конец веревки к ногам или рогам быка; обращая себя таким образом в плуг особенного рода, он гнал животное рожном и удавливался.

Такие жестокие нравы встречаются у варваров V в. Их воинский крик заставлял сильнее биться сердца самых неустрашимых римлян: германцы испускали этот крик, приставляя край щита к губам. Звук готского рога был всем известен.

При сходстве и различии в обычаях, эти народы имели каждый ему только свойственный характер: «Готы - бесстыдны, лукавы, но целомудренны,- говорит Сальви- ан,- аланы - откровенны, франки - лживы, но гостеприимны; саксы - жестоки, но враги чувственных наслаждений»[35]. Тот же автор хвалит также скромность готов и особенно вандалов. Тойфалы, племя, обитавшее в Дакии, страдали противоположным пороком[36]. Гунны, вероломно нарушавшие

всякое перемирие, были снедаемы жаждой золота. Оставаясь на степени животного инстинкта, они не имели понятия о чести и бесчестии. При языке, бедном для выражения мысли, не имея никакой религии ни суеверных преданий, они не были сдерживаемы никаким внутренним страхом. Раздражительные и своенравные, они в один и тот же день покидали друзей, ничем их не оскорбивших, и опять возвращались к ним, хотя бы те ничего не сделали для смягчения их гнева[37].

Некоторые из этих племен были людоеды. Один из сарацинов, весь обросший волосами и нагой до пояса, с хриплым и страшным криком, бросается с мечом в руке в середину готов, подступивших к стенам Константинополя, после поражения Вален- та; он прильнул губами к горлу сраженного им неприятеля и начал сосать его кровь, к ужасу свидетелей этой сцены[38]. У европейских скифов проявлялся тот же инстинкт хоря и гиены; св. Иероним[39] видел в Галлии аттикотов, бретонскую орду, которые питались человеческим мясом: когда они встречали в лесах стада свиней и других животных, то вырезали груди у женщин, пасущих стадо; самые мягкие части у пастухов - лучшее блюдо их пиршеств. Аланы отрубали голову убитому неприятелю, а из кожи трупа делали попону для лошади. Будины и гелоны также из кожи побежденных выделывали одежды себе и покрывала для лошадей, а голову сохраняли. Эти самые гелоны изрезывали себе щеки; изрубленное лицо, раны, стянутые, как багровые раковины, с красной опухолью, считались высшим знаком отличия.

Независимость была целью жизни для варвара, как для римлянина его отечество, по выражению Боссюэта. Быть побежденным или порабощенным для этих детей войны и пустыни казалось более невыносимым, чем смерть: умирать с улыбкой было геройством. Саксон Грамматик говорит об одном варварском воине: «Он упал, засмеялся и умер». На языке германцев было даже осо-

Мечи германцев

бенное название для таких фанатиков смерти; мир не мог не сделаться добычей подобных людей.

Целые народы, в их героическом периоде, бывают поэтами: варвары имели также страсть к музыке и стихам; их муза пробуждалась перед сражением, при празднествах и похоронах. Германцы прославляли древними гимнами своего бога Туистона: когда они бросались в атаку, хором начинали петь военную песню, и по большей или меньшей звучности раздававшегося гимна заключали о результате предстоявшего сражения. Галльские барды были обязаны передавать в потомство воспоминания о подвигах, достойных хвалы.

Иорнанд (Иордан) рассказывает, что в то время, когда он писал, слышали еще готов, распевавших гимны в честь их одного из древних законодателей. На королевском пиру Аттилы два гепида воспевали подвиги древних героев: эти застольные песни старой славе одушевляли лица гостей воинственным жаром. Гуннские всадники, устроившие нечто вроде погребального турнира над могилой этого татарского героя, пели: «Здесь лежит Аттила, король гуннов, рожденный отцом своим Мендзуком. Он победил славнейшие народы и соединил под своей властью Скифию и Германию, чего никто до него не мог сделать. Обе столицы Римской империи трепетали при его имени: удовлетворенный их покорностью, он обратил их в своих данников. Аттила, любимый до конца дней, окончил жизнь не от неприятельского меча, не от измены домашних, но беспечально, среди радости. Есть ли какая-нибудь более приятная смерть, которая не вызывает никакой мести»1.

1 Иорнанд, гл. 45.

Франкские пешие воины VI-VIII вв.

В одном оригинальном манускрипте Фульдского аббатства, хранящемся ныне в Касселе, случайно сохранился в целости отрывок тевтонской поэмы, в которой соединены вместе имена Гельдебранда, Тео- дориха, Германарика, Одоакра и Аттилы. Гельдебранд, которого собственный сын не хочет узнать, восклицает: «Какова моя участь! Я странствовал вдали от своей родины шестьдесят зим и шестьдесят лет, и теперь мое собственное детище должно убить меня своей секирой, или я буду его палачом».

«Эдда» (бабка), сборник скандинавской мифологии, и саги, или исторические предания этой страны, песни скальдов, приводимые Саксоном Грамматиком, или сохраненные Олаем Вормиусом в его рунической литературе, представляют множество образчиков подобного рода. Вот отрывок из одной лирической поэмы о Лодброге, воинственном скальде и пирате: «Мы бились мечами... Орлы и желтоногие птицы испускали радостные крики... Девы плакали долго... Часы жизни текут: мы улыбнемся перед смертью».

Другая песня Эдды выражает ту же энергию и ту же жестокость.

Гогни и Гунар, два героя из племени ни- белунгов, находятся в плену у Аттилы. От Гунара требуют указать место, где скрыты сокровища нибелунгов, обещая взамен сохранить ему жизнь.

Герой отвечает:

«Я желал бы держать в свой руке сердце Гогни, облитое кровью, прямо из груди мужественного героя вырезанное кинжалом, притупленным о грудь этого королевского сына».

Они вырезали сердце у одного труса, который назывался Гиалли; они положили его, окровавленное, на блюдо, и подали Гунару.

Тогда Гунар, этот вождь народа, запел: «Я вижу пред собой окровавленное сердце Гиалли; оно не похоже на сердце храброго Гогни: оно дрожит вдвое более, чем когда было в груди труса».

Когда же вырывали сердце из груди Гог- ни, он смеялся; мужественный герой не думал стонать. Его окровавленное сердце положили на блюдо и подали Гунару.

Франкский воин.

Фигура из шахмат Карла Великого

Тогда этот мужественный герой из племени нибелунгов запел: «Теперь я вижу пред собой сердце храброго Гогни, оно непохоже на сердце труса Гиалли; оно мало дрожит на блюде, на котором его положили; оно дрожало вдвое менее, когда было в груди храброго.

Жаль, что ты, о Атли (Аттила), не можешь быть так далеко от моих глаз, как далек ты теперь от наших сокровищ! Отныне в моей власти скрытые сокровища нибелунгов, потому что нет Гогни в живых.

Я всегда был неспокоен, пока мы были живы оба; теперь я не боюсь ничего; я один!»

Эта последняя черта выражает величайшую нежность.

Таков характер первобытной героической поэзии; он одинаков у всех варваров и встречается как у ирокеза, предшествовавшего цивилизации в лесах Канады, так и у грека, вновь сделавшегося дикарем и пережившего свое общество на вершине Пин- да, со своей воинственной музой. «Я не боюсь смерти,- говорил ирокез,- я смеюсь над мучениями. Если бы я мог пожрать сердце моих неприятелей!»

«Ешь, птица (так говорит отрубленная голова орлу, в энергическом переводе Фори- еля); ешь, птица, ешь мою юность; насыться моим мужеством; твое крыло вырастет от того на аршин, и коготь на пядень» (Fauriel, Chants populaires de la Grece).

Даже законы принадлежали к области поэзии. Тьерри, человек редкого исторического таланта, очень остроумно заметил, что первые строки пролога салического закона представляются не чем иным, как буквальным текстом одной древней песни; он их переводит так, слогом, соответственным содержанию:

«Народ франкский, знаменитый, получивший начало от Бога, сильный в оружии, твердый в мирных договорах, глубокомысленный в совете, благородный и здравый телом, редкой белизны и красоты, смелый, ловкий и суровый в войне, с недавнего времени обращенный в католическую веру, чуждую ересей; когда он находился еще в языческой вере, то, вдохновляемый Богом, он искал ключа знаний, следуя природным своим качествам; желал справедливости, имел сострадание; салический закон был написан предводителями этого народа, которые в то время начальствовали над ним.

Да будет жив Христос, любящий франков! Да хранит он их королевство... Этот народ, малый числом, но храбрый и сильный, свергнул с себя римское иго».

Метафора господствовала в песнях скальдов: река у них пот земли и кровь долин, стрелы - дочери несчастья, секира - рука убийцы, трава - волосы земли, земля - корабль, плавающий в веках, море - поле пиратов, корабль - их конек или бегун волн.

Скандинавы имели сверх того несколько мифологических преданий в стихах: богини, руководящие сражениями, прекрасные Валькирии, сидели на конях, покрытые шлемами и щитами. «Идем,- говорили они,- пустим наших коней по этим мирам, покрытым зеленью, обиталищам богов».

Начальные правила нравственности также слагались в стихах для потомства: «К вам пришел гость, у него дрожат колени

Оружие франков V-VIII вв.

от холода, дайте ему огня. Нет ничего бесполезнее, как пить много браги: птица забвения поет над опьяневшим и крадет у него душу. Обжора ест свою смерть. Когда человек зажигает огонь, смерть может войти к нему прежде, чем этот огонь догорит. Хвалите хорошую погоду дня, когда он окончится. Не доверяйтесь ни льду, подмерзшему ночью, ни спящей змее, ни обломку меча, ни полю, недавно засеянному».

Наконец, у варваров встречаются песни любви: «В юности моей я сражался с народами Девонстгейма, я убил их юного короля; а русская дева меня презирает».

«Я знаю восемь искусств; твердо сижу на коне, плаваю, бегаю на коньках, мечу дротик, управляю веслом; а русская дева меня презирает!»

Несколько веков спустя после покорения Римской империи пение военных гимнов продолжалось по-прежнему: поражение вызывало стихотворные жалобы на латинском языке; они иногда встречаются в старинных манускриптах: так, Ангельберт оплакивает фонтенейскую битву и смерть Гуго, побочного сына Карла Великого. Страсть к стихотворству была такова, что можно встретить стихи всевозможных размеров в рукописях, хартиях восьмого, девятого и десятого веков. Одна тевтонская песня содержит воспоминание о победе, одержанной над норманнами в 881 г. Людовиком, сыном Людовика Косноязычного: «Я знал одного короля по имени Людовик, который чистосердечно служил Богу, и за что Бог его вознаграждал... Он взял копье и щит, сел поспешно на коня и полетел отомстить неприятелю».

Всем известно, что Карл Великий приказал собрать древние песни германцев.

В саксонской хронике находится стихотворный рассказ о победе, одержанной англами над датчанами, и норвежская история, апофеоза одного датского пирата, убитого с пятью другими предводителями корсаров на берегах Альбиона (Англии).

Нормандские мореходы сами восхваляли свои набеги; один из них говорил: «Я родился в возвышенной стране Норвегии, среди народов, искусных в стрельбе из лука; но я предпочел поднять мой парус, ужас прибрежных земледельцев. Я также устремлял свое судно среди подводных камней, вдаль от обиталищ людей». И этот морской скальд был прав, потому что даны открыли Винляндию, или Америку.

Эти военные песни закончились песнью о Роланде, которая была как бы последней песнью варварской Европы. «В гастингской битве,- говорит Авг. Тьерри,- один норманн по имени Талльефер, устремил свою лошадь в пыл битвы и запел славную во всей Галлии песню о подвигах Карла Великого и Роланда. Он пел и играл своим мечом, бросал его с силой вверх, и подхватывал правой рукой; норманны повторяли припев или кричали: «Помоги, Боже! Помоги, Боже!»

Уас (Wace) сохранил рассказ о том же происшествии на другом языке:

Taillefer, qui moult bien chantoit,

Sur un cheval qui tost alloit,

Devand eus alloit chantant De Karlemagne et de Rollant,

Et d’Olivier et des vassaux Qui moururent a Rainschevaux.

Талльефер, который очень хорошо пел,

На лошади скоробегущей Ехал впереди них, распевая О Карле Великом и Роланде,

Об Оливьере и вассалах,

Которые погибли при Ронсевале.

Эта баллада, которая должна была найтись в романе о Роланде и Оливьере, в библиотеке королей Карла V, Карла VI и Карла VII, пелась еще в битве при Пуатье (в XIV в.).

Пение народных песен у варваров сопровождалось игрой на флейте, барабане и волынке. Скифы во время празднеств играли на тетиве своего лука. У галлов была в употреблении гитара; на острове Британии арфа; три вещи, которые не могли быть взяты за долги у свободного человека в Валлисе, были следующие: лошадь, меч и арфа.

На каких языках были написаны или пелись эти поэмы? Главными языками были кельтский, славянский, тевтонский и скандинавский; трудно определить, к какому корню принадлежало наречие гуннов. В разговорах франков и татар высокомерное ухо греков и римлян слышало только карканье воронов, невнятные звуки, без всякого соотношения с человеческим голосом; но когда варвары восторжествовали, то пришлось принимать приказания, даваемые господином рабу. Сидоний Аполлинарий поздравляет Сиагрия с тем, что он мог правильно выражаться на языке германцев: «Я смеюсь,- говорит он,- видя, как варвар остерегается сделать при тебе варваризм на своем собственном языке». Четвертое правило Турского собора повелевает каждому епископу переводить латинские проповеди на романский и германский языки. Людовик Благочестивый приказывает перевести Библию немецкими стихами. Мы знаем, по свидетельству Лупа Феррьерского (Loup de Ferrieres), что во времена Карла Лысого посылали монахов из Феррьера в Прюм (Preym) для более короткого ознакомления с германским языком. В ту же эпоху вошли в употребление буквы, используемые норманнами для записывания своих песен; эти знаки назывались runstabath; это рунические письмена: к ним прибавили буквы, изобретенные прежде Эти- ком, образец которых дал св. Иероним.

Перейдем к религии варваров. Историки свидетельствуют о том, что гунны не имели никакой религии; мы замечаем одно - что они, как и турки, верили в предопределение. Аланы, как народ кельтического происхождения, почитали обнаженный меч, воткнутый в землю. Галлы поклонялись своему ужасному Dis, отцу ночи, которому они закалывали в жертву стариков на dolmen, или друидическом камне; германцы обожали таинственный ужас, внушаемый лесами. Насколько религия этих народов была проста, настолько религия скандинавов была многосложна.

Исполин Имер был убит тремя сыновьями Бора: Одином, Вилом и Ве. Из тела Имера образовалась земля, из его крови - море, из черепа - небо. Солнце еще не имело своего будущего дворца; луна не сознавала своего могущества, и звезды не знали места, которое они должны были занять.

Другой исполин, по имени Норв, был отцом Ночи. Ночь, отданная в замужество за одного из членов фамилии богов, родила День. День и Ночь были помещены в небе, на двух колесницах, влекомых двумя конями: Грим-факс (ледяная грива) везет Ночь: капли его пота производят росу; Скин-факс (светоносная грива) влечет День. Под каждым конем находится мех, наполненный воздухом, что производит свежесть утра.

Мост ведет от земли к небесной тверди: он трехцветный и называется радугой. Он будет разрушен тогда, когда злые гении, перейдя адские реки, проедут верхом по этому мосту.

Город богов помещается под дубом Игг- Дразилл, который осеняет мир. На небе существует много городов.

Бог Тор - старший сын Одина; Тор - божество побед. Гейндалл, с золотыми зубами, рожден десятью девами. Лок - бог обмана. Волк Фенрис - сын Лока; с трудом побежденный богами, он извергает из пасти пену, которая служит источником реки Вама (порока).

Фрига - глава двенадцати богинь-вои- тельниц; они называются валькириями. Га- дур, Роста и Скульда (будущее), самая младшая из этих двенадцати фей, всякий день отправляются верхом на поле битвы выбирать жертвы.

На небе есть обширный зал, Валгалла, где обитают храбрые после смерти. Этот зал имеет пятьсот сорок дверей; в каждую из этих дверей выходят восемьсот умерших воинов для битвы с волком. Эти неустрашимые скелеты увеселяются тем, что ломают себе кости и потом вместе сходятся обедать: они пьют молоко козы Гейдруны, которая обгладывает листья дерева Лера- ды. Это молоко есть мед: им наполняют всякий день кувшин довольно большого размера, чтобы опьянить павших героев. Мир окончится пожаром.

В культе некоторых варваров встречаются волшебницы, феи, предсказательницы, обезображенные боги, заимствованные из греческой мифологии. Сверхъестественное свойственно человеческому духу: что более удивительно, чем толпа эскимосов, собравшихся вокруг волшебника, на берегу их неподвижного моря, при самом входе в этот столь долго отыскиваемый проход, который своей вечной ледяной преградой замыкал путь для корабля неустрашимого капитана Парри?

От религии варваров перейдем к их правительству. Правительство у них вообще имело вид военных республик, начальники которых были избираемы, а иногда на время делались наследственными, под влиянием привязанности, славы или отцовской тирании. Весь древний европейский мир язычества и варваризма знал только избирательную верховную власть: верховная власть наследственная является в христианскую эпоху; такая власть утверждалась внезапно, всякий раз, когда право засыпало ввиду совершившегося факта.

Естественное общество представляет в себе все разнообразие правительств в обществах цивилизованных: там встречаются вместе деспотизм, абсолютная монархия, монархия умеренная, республика аристократическая и демократическая. Часто даже дикие народы изобретали политические формы удивительной сложности и тонкости, как то доказывало правительство гуронов. Некоторые германские трибы избранием короля и военного предводителя создавали две верховные власти, независимые одна от другой: сочетание необыкновенное!

Народы, вышедшие из глубины Азии, своими учреждениями отличались от народов, пришедших с Севера Европы: двор Аттилы представлял вид константинопольского сераля или пекинских дворцов, но с тем отличием, что у гуннов женщины показывались публично; Максимин, византийский посол, был представлен Керке, старшей королеве, или любимой султанше Ат- тилы: она лежала на софе; ее прислужницы вышивали, сидя вокруг на коврах, разостланных на полу. Вдова Бледы прислала посланникам в подарок красивых рабынь.

Варвары, имея сходство по некоторым из своих обычаев, с нашими дикими, которых я видел в Новом Свете, в то же время существенно отличались от них во многих других отношениях. Сотня гуронов, нагой предводитель которых носил европейскую треугольную шляпу, служила одно время у французского губернатора Канады: можно ли уравнивать их с теми толпами славянского и германского племени, союзниками римских войск? Ирокезы в лучшую пору своего благосостояния не вооружали более десяти тысяч воинов; одни готы выставляли, как остаток от их военного набора, отряд в пятьдесят тысяч человек на службу императорам; в четвертом и пятом веках целые легионы состояли из варваров. Аттила соединял под своими знаменами семьсот тысяч воинов; такое количество теперь едва могла бы выставить самая многочисленная нация Европы. На службе во дворце и в канцеляриях империи были нередко франки, готы, свевы, вандалы; кормить, одевать и снаряжать такую массу людей - есть дело общества, уже далеко подвинувшегося в промыслах и искусствах; принятие участия в делах греческой и римской цивилизации показывает уже замечательное развитие понятий. Странность обычаев варварских и нравов не противоречит такому положению: у народа может быть далеко подвинуто его политическое развитие, и в то же время отдельные личности в этом народе продолжают сохранять привычки естественного состояния.

Рабство было известно у всех этих орд, восставших против Капитолия. И между тем это ужасное право, опирающееся на право победы, было первым шагом цивилизации: человек, совершенно дикий, убивает и ест своих пленников; но не иначе, как восприняв первую идею общественного порядка, он оставляет им жизнь, с целью употреблять их для своих работ.

Сословие благородных также было у варваров, как и рабство; и если сомневаются в этом доказанном факте, то вследствие смешения военного равенства, происходившего от братства по оружию, с равенством рангов. История неоспоримо доказывает, что различные общественные классы существовали в двух больших подразделениях скандинавской и кавказской крови. Готы имели своих азов, или полубогов: две фамилии, Амальты и Бальты, господствовали над всеми другими.

Право первородства было неизвестно большей части варваров, и каноническому праву стоило большого труда принудить варваров к принятию этого закона. У них существовал не только полный раздел, но часто последний рожденный между детьми,

Битва римлян с варварами. Рельеф так называемого саркофага Людовизи. Мрамор. III в.

как более слабый, получал большую в сравнении с другими часть из наследства.

«Когда братья делят имущество своего отца,- говорил закон в Галлии,- то самый младший получает лучший дом, земледельческие орудия, котел своего отца, его нож и топор». В противность тому духу, который господствовал в настоящем салическом законе, материнская линия имела предпочтение перед отцовской в наследстве и делах, к нему относившихся. Пример подобного мы скоро увидим, когда будем говорить о пени за убийство[40].

У многих германских триб личное владение было только годовое; владелец обработанного поля после жатвы возвращал землю общине. У галлов родительская власть простиралась и на саму жизнь дитяти; германцы ограничивали эту власть одной его свободой. В Валлийском княжестве пенсенедит, или предводитель клана, управлял всеми родами.

Законы варваров, если мы опустим в них все то, что ввели католицизм и Римское право, ограничивались собственно уголовными законами для защиты личности и имущества. В салическом законе находятся наказания за кражу вообще животных, овец, коз, собак, свиней, начиная от поросенка до матки, ведущей стадо, от теленка до быка, от ягненка до барана, от козленка до козла, от лучшей гончей собаки до собаки, стерегущей стадо. Закон в Галлии запрещал бросать камень в быка, запряженного в плуг, и крепко стягивать ему ярмо.

Лошадь пользовалась особенным покровительством: тот, кто сядет на коня или кобылу без позволения хозяина, подвергается пени от пятнадцати до двадцати солидов золота. Кража у франка боевого коня, мерина, жеребца и его кобыл влечет за собой большое наказание. Охота и рыбная ловля были также охраняемы законом: определялась пеня за горлицу и всякую маленькую птицу, похищенную из сетей, куда она попалась; за сокола, пойманного на дереве; за умерщвление оленя, который служит приманкой для диких оленей; за похищение кабана, пойманного другим охотником; за вырытие из земли спрятанной дичи и рыбы, лодки и мережи. Всякое дерево было под защитой особенных распоряжений: заботиться о сохранении лесов значило заботиться о безопасности отечества.

Военное товарищество, или ответственность трибы и круговая порука членов семьи выражались в постановлениях о присяжных, или очистителях: если кто-нибудь обвинялся в проступке или преступлении, то он мог, по алеманнскому закону и по многим другим, избежать наказания, если находил известное число равных себе по положению (pares), которые поклялись бы вместе с ним, что он невинен. Если обвиняемое лицо - женщина, то ее присяжными должны быть женщины.

Так как храбрость была первым качеством варваров, то всякое ругательство, выражающее ее недостаток, наказывалось: таким образом, назвать мужчину lepus, зайцем или concacatus, замаранным, значило навлечь на себя пеню от трех до шести солидов золота; той же пени подвергался воин, бросивший свой щит на глазах у неприятеля.

Во всей полноте варварство высказывалось в постановлениях о ранах: закон саксов в этом отношении самый подробный: четыре выбитых передних зуба стоят только шесть шиллингов; а за повреждение только одного из близлежащих к этим четырем взималась пеня в четыре шиллинга. Ноготь большого пальца стоит три шиллинга, и столько же урезанная ноздря. Ри- пуарский закон выражается благороднее: за отнятие пальца, необходимого для спускания стрелы, полагалась пеня в тридцать шесть солидов золота; по этому же закону свободнорожденный за нанесение другому свободнорожденному раны, с пролитием крови на землю, платит восемнадцать солидов золота.

Рана в голову или другом месте оценивалась в тридцать шесть солидов золота, если при этой ране выламывалась кость такой величины, что могла бы произвести звук, ударившись о щит, поставленный на расстоянии двенадцати футов. Домашнее животное, которое убило человека, отдается родственникам убитого, с приложением виры (пени); так же поступалось и в том случае, когда дерево падало на проходящего. Евреи имели подобные же постановления.

И несмотря на то что эти законы кажутся столь жестокими, в сущности они были более мягки, чем наши законы: смертная казнь встречается только пять раз в салическом и шесть раз в рипуарском законе. Но вот что чрезвычайно замечательно: из показанных случаев, за исключением одного, казнь ни разу не была назначена за смертоубийство; убийца не подвергается смертной казни, между тем как похищение, вероломство, нарушение договора наказывают смертью; но и для рассмотрения всех этих проступков и преступлений допускаются присяжные.

Процесс уголовного суда в тех случаях, когда убийство наказывается смертью, может служить лучшей картиной германских нравов. Убивший человека и не имеющий, чем заплатить всю виру сполна, должен представить двенадцать присяжных, которые объявляют, что виновный в преступлении ничего не имеет ни на земле, ни под землей сверх того, что он представил в уплату виры. Тогда виновный входит в свой дом и берет в горсть землю из четырех углов своего дома; с этим он возвращается к двери, становится на пороге, лицом вовнутрь жилища, и левой рукой бросает землю назад через плечо на своего ближайшего родственника. Если его отец, мать и братья отдали уже все, что имели, тогда он бросает землю на сестру своей матери или на детей, или на трех ближайших родственников с материнской стороны[41]. После того обвиненный босиком и в рубашке перепрыгивает, опираясь на шест, через забор, окружающий его дом: тогда три родственника с материнской стороны обязуются заплатить то, чего недостает до полной суммы виры. За отсутствием родственников с материнской стороны призываются родственники со стороны отца. Бедный родственник, будучи не в состоянии заплатить, бросает в свою очередь землю, взятую в четырех углах дома, на родственника более богатого. Если и этот родственник не может доплатить недостающей части виры, то истец обязует ответчика-убийцу явиться на суд подряд четыре раза; и наконец, если никто из родственников последнего не захотел бы за него заплатить, тогда сам преступник осуждался на смерть: de vita componat, то есть платил виру жизнью.

Из таких многочисленных предосторожностей для спасения жизни виновного можно заключить, что варвары смотрели на закон, как на тирана, и старались ограничить его власть; но не ценя высоко ни собственную жизнь, ни жизнь других, они считали соответственным правом каждого убить или самому быть убитым. В законах саксов предусмотрен даже случай убийства предводителя: обвиненный в этом платил пеню в семьсот двадцать фунтов серебра. Германец противился тому, чтобы абстрактное существо, как закон, могло проливать его кровь. Итак, в зарождающемся обществе инстинкт человека отвергал смертную казнь, и, без сомнения, в обществе развитом разум человека также со временем отвергнет ее; смертная казнь могла установиться только в промежутке между обществом совершенно диким и обществом вполне цивилизованным, в том обществе, которое утратило уже независимость своего первого быта, но не успело еще достигнуть совершенства второго.

Вожди варварских народов имели в себе что-то необыкновенное, как и сами народы. Среди всеобщего разрушения Аттила казался рожденным для того, чтобы внушить страх миру; со своей судьбой он соединял какой-то ужас, и народ составил о нем грозное представление. Походка его была горда; его могущество высказывалось в движении тела и во взгляде. Любя страстно войну, он умел сдерживать свой жар, был благоразумен в совете, доступен просителям, благосклонен к тем, которые заслужили его доверие. Его малый рост, широкая грудь, еще более широкая голова, маленькие глаза, редкая борода, с проседью волосы, плоский нос и смуглый цвет лица обличали его происхождение.

Резиденцией его был лагерь или большой деревянный сарай, построенный среди пастбищ Дуная; побежденные короли чередовались у дверей его шатра; жены его жили в других палатках, помещавшихся вокруг его жилища. Обед Аттилы состоял из грубых кушаний, подаваемых на деревянных блюдах, а между тем золотые и серебряные вазы, трофеи побед и произведения греческого искусства он дарил свои товарищам. Там-то, сидя на скамейке, этот татарин принимал римских и константинопольских послов. По обе стороны его сидели не послы, а неизвестные варвары, начальники его армий и отрядов: он пил за их здоровье и заканчивал, после многих возлияний, объявлением своей милости властелинам мира. Когда Аттила вторгся в Галлию, за ним шла целая толпа князей данников, которые со страхом и трепетом ожидали знака повелителя монархов, чтобы исполнить то, что будет им приказано.

Все эти народы и их предводители как бы выполняли какое-то назначение, в котором они сами не могли дать себе отчета, со всех сторон стекались на развалины древнего мира, одни пешком, другие на лошадях или в повозках, иные на верблюдах; те плыли по реке на щитах или в лодках из кожи и древесной коры. Неустрашимо плавая между полярными льдами или носимые бурей юга, они, казалось, проникали в глубь океана. Вандалы, переселившиеся в Африку, сознавались, что они действовали в этом случае не столько по собственному желанию, сколько по какому-то непреодолимому влечению.

Эти новобранцы провидения были какими-то слепыми исполнителями вечной воли; отсюда та страсть к разрушению, та жажда крови, ничем неутолимая; отсюда то стечение всех обстоятельств, благоприятствовавших успеху: низость людей, отсутствие храбрости, добродетели, талантов, гения. Гензерик был мрачной личностью, подверженный припадкам сильной меланхолии; во время мирового переворота он казался великим, потому что стоял на развалинах. Перед одним из своих военных походов, когда все было готово и он сам взошел на корабль, Гензерик не знал, куда идти. «Господин,- говорит ему кормчий,- каким народам ты несешь войну? - Тем,- отвечает старый вандал,- которые прогневили Бога!» Когда Аларик шел к Риму, какой-то пустынник заступил дорогу победителю; он сказал ему, что небо отомстит за бедствия земли: «Я не могу остановиться,- отвечает Аларик,- кто-то меня толкает и принуждает разрушить Рим». Три раза он осаждает вечный город: Иоанн и Бразилий, посланные к нему во время первой осады, чтобы склонить его удалиться, говорят ему, что если он будет упорствовать в своем предприятии, то ему придется сражаться с многочисленной толпой, доведенной до отчаяния. «Густую траву,- возражает истребитель людей,- легче косить». Тем не менее он склоняется на просьбу и довольствуется тем, что требует у послов выдачи всего золота, серебра, драгоценностей и всех рабов варварского происхождения: «Король,- восклицают послы римского сената,- что же останется римлянам?» - «Жизнь». Надобно было снять с истуканов их украшения, перелить золотые статуи Храбрости и Добродетели. Аларик получил пять тысяч фунтов золота, тридцать тысяч фунтов серебра, четыре тысячи шелковых туник, три тысячи кож, окрашенных пурпуром, и три тысячи фунтов перца; а Камилль и древние римляне железом откупились от галлов.

Атаульф, наследник Аларика, говорил: «Я страшно желал стереть с лица земли имя римлян и образовать вместо империи цезарей, империю готов, под именем Готии. Когда опыт убедил меня в невозможности для моих соотечественников переносить иго законов, я переменил намерение и захотел быть восстановителем Римской империи, вместо того, чтобы быть ее разрушителем». Это рассказал один пастырь по имени Иероним, в 416 г., в своем Вифлеемском гроте, другому пастырю по имени Орозий.

Лань открывает дорогу гуннам через Азовское море и скрывается. Телица одного пастуха ранит свою ногу на пастбище; этот пастух находит меч, скрытый в траве; он приносит его татарскому королю; Атти- ла схватывает меч, и на этом мече, который он называет мечом Марса, клянется утвердить свое господство над целым миром. Он говорит: «Падает звезда, дрожит земля; я молот вселенной». В число своих титулов он сам помещает прозвание Бича Божия, которое дала ему вселенная.

И это был тот человек, которого тщеславные римляне называли полководцем на службе империи; дань, которую они ему платили, они считали его жалованьем; то же самое они говорили относительно готских и бургундских предводителей. Гунн отвечал на это: «Полководцы императоров - слуги, а полководцы Аттилы - императоры».

В Милане он увидел картину, где готы и гунны были представлены распростертыми перед императорами; Аттила приказал изобразить на ней себя сидящим на троне, а императоров несущими на плечах мешки золота, которое они высыпают к его ногам.

«Неужели вы думаете,- говорил он посланникам византийского императора Феодосия II,- что могла бы существовать крепость или город, если бы мне вздумалось стереть их с лица земли?»

После умерщвления своего брата Бле- ды он послал двух готов, одного к Феодосию, другого к Валентиниану, передать это известие: «Аттила, мой и твой господин, приказывает тебе приготовить ему дворец».

«Трава не будет более расти,- говорил тот же истребитель,- на том месте, где пройдет конь Аттилы».

Таинственный покров распростерся и над могилой этих посланников провидения. Аларик недолго жил после своего триумфа; готы отвели воды Бузента, около Козен- цы (на юге Италии), выкопали могилу на дне русла, положили туда тело предводителя, вместе с огромным количеством серебра, дорогих материй, потом возвратили реку на старое русло, и быстрый поток побежал над могилой победителя. Рабы, употреблявшиеся при этой работе, были убиты, для того, чтобы никакой свидетель не мог указать, где лежит тот, кто взял Рим, как будто бы варвары опасались, чтобы не было взыскано с этого праха за его славу и преступления.

Когда умер Аттила, его сначала положили в лагере между двумя длинными рядами шелковых шатров. Гунны рвали на себе волосы и изрезали щеки, оплакивая Аттилу не слезами женщин, но кровью мужей. Всадники кружили вокруг катафалка и пели хвалебные гимны герою. По окончании этой церемонии накрыли стол над готовой могилой, и присутствующие сели за пиршество, перемежая веселость печалью. После пира труп погребли тайно ночью; его положили в тройной гроб из золота, серебра и железа. Вокруг гроба оставили оружие, добытое у неприятелей, колчаны, украшенные дорогими камнями, военные украшения и знамена. Чтобы навсегда скрыть от людей эти богатства, погребавшие были брошены вместе с погребенным.

По рассказу Приска, в ту самую ночь, когда умер Аттила, император Маркиан видел во сне, в Константинополе, что лук Ат- тилы сломался. Этот самый Атилла, после поражения, нанесенного ему Аэцием, имел намерение сжечь себя живого на костре, составленном из седел и сбруи лошадей, для того, чтобы никто не мог похвастаться тем, что убил или взял в плен героя, одержавшего столько побед. Он исчез бы в пламени, как Аларик в потоке: вот те образы величия и разрушения, которыми эти люди наполняли свою жизнь и покрыли землю.

Сыновья Аттилы, которые сами по себе могли составить народ, разделились. Народы, соединенные мечом этого героя, сошлись в Паннонии, на берегах Нетада, чтобы освободиться и растерзать друг друга. Множество воинов без вождя - размахивающий мечом гот, потрясающий дротиком гепид, метающий стрелы гунн, пеший свев, тяжеловооруженный алан, легкий герул,- билось с ожесточением: тридцать тысяч гуннов остались на поле боя, не считая их союзников и неприятелей. Эллак, любимый сын Аттилы, был убит рукой Арика, вождя гепидов. Мир, оставленный в наследство королем гуннов, не имел в себе ничего прочного; это был род фантасмагории, или волшебства, произведенного его мечом: когда был разбит талисман славы, все разрушилось. Народы рассеялись от того же вихря, который их соединил. Все царствование Ат- тилы было одним нашествием.

Народное воображение, сильно потрясенное сценами беспрестанно повторявшейся резни, создало легенду, в которой, кажется, заключалась аллегория всех тех ужасов и истреблений. В одном отрывке у Дамаския рассказывается, что Аттила дал сражение римлянам перед воротами Рима: все сражавшиеся погибли с обеих сторон, исключая предводителей и нескольких воинов. Когда противники пали, то к небу поднялись души их и продолжали сражение три дня и три ночи; эти мертвые бойцы сражались с тем же жаром, с каким они дрались при жизни.

Но если варвары были безотчетно побуждаемы к разрушению, то, с другой стороны, они были чем-то сдерживаемы: древний мир, близкий к падению, не должен был исчезнуть совершенно там, где начиналось новое общество. Когда Аларик взял вечный город, то назначил для убежища церкви св. Петра и Павла тем, которые хотели там скрыться. На это св. Августин делает прекрасное замечание: «Если основатель Рима, - говорит он, - открыл в своем рождающемся городе убежище, то Христос дал другое, более славное, чем убежище Ромула».

Среди ужасов города, преданного на разграбление, в столице, в первый раз и навсегда упавшей с пьедестала повелительницы и владычицы земли, видели солдат - и каких солдат! - покровительствующих перенесению сокровищ храма; священные сосуды были несены открыто один за другим; с обеих сторон шли готы с мечом в руке; римляне и варвары вместе пели гимны во славу Христа.

То, что было пощажено Алариком, не избегло бы рук Аттилы: он шел к Риму; св. Лев идет ему навстречу; бич Божий остановлен служителем Бога, и чудо искусства воспроизводит чудо истории в новом Капитолии, который падает в свою очередь.

Обращенные в христианство варвары присоединили к своей грубости суровость отшельников; Теодорих перед одной битвой провел ночь, одетый во власяницу, и скинул ее, чтобы облечься в кожаную броню.

Если римляне превосходили своих победителей цивилизацией, то те превосходили их доблестью. «Когда мы хотим оскорбить неприятеля,- говорит Лиутпранд, немецкий историк X в.,- то мы называем его римлянином: это имя означает низость, подлость, скупость, распутство, ложь; оно заключает в себе все пороки». Варвары отвергли изучение наук, говоря: «Дитя, которое дрожит под розгой, не может не дрожать при виде меча». В салическом законе убийство франка ценилось в двести солидов золота, а убийство римского собственника - в сто солидов, как за половину человека.

Достоинство, возраст, звание, религия нисколько не останавливали в римлянах страсти к распутству в то время, как провинции были преданы пламени; они не могли оторваться от зрелищ в цирке и театре; Рим разграблен, а беглые римляне идут в Карфаген, еще римский на несколько дней, развернуть перед его глазами свою безнравственность. Трир четыре раза берется приступом, а остаток его жителей усаживается посреди крови и разрушения, на опустелых скамьях своего амфитеатра. «Беглецы Трира,- восклицает Сальвиан,- вы обращаетесь к императорам с просьбой позволить вам открыть театр и цирк: но где же город, где народ, об увеселениях которого вы хлопочете?»

Кёльн пал в минуту всеобщей оргии; гражданские власти не были в состоянии встать из-за стола в то время, как неприятель, овладев стенами, стремился в город...

Представьте себе, что в это же время один поэт, Рутилий, излагал в стихах свое путешествие из Рима в Этрурию, как Гораций, в счастливые дни Августа, свое путешествие из Рима в Брундизий; что Сидоний Аполлинарий воспевал свои прекрасные сады в Оверне, в которые вторглись вестготы; что ученики прекрасной Ипатии дышали только ею, наслаждаясь наукой и любовью; что Дамаский, в Афинах, придавал более значения какому-нибудь философскому вздору, чем земным переворотам; что Орозий и св. Августин более обращали внимания на ересь Пелагия, чем на опустошение Африки и Галлии; что дворцовые евнухи спорили о местах, которые удавалось им занять на час; что, наконец, были историки, которые, как я, рылись в архивах прошлого среди разрушения настоящего, которые писали сказания о древних революциях под шум новых переворотов; и они, и я хватали вместо скрижалей камень, уже скатившийся с развалин здания к нашим ногам, в ожидании другого камня, который должен обрушиться на наши головы[42].

Теперь можно составить только слабое понятие о зрелище, которое представлял римский мир после вторжения варваров: треть (может быть, половина) народонаселения Европы и части Африки и Азии была подкошена войной, заразой и голодом.

Соединение германских триб, в царствование Марка Аврелия (II в.), оставило на берегах Дуная следы, впрочем, скоропреходящие. Но когда появились готы в правление Филиппа и Деция (III в.), опустошения охватили большее пространство и были продолжительнее. Валериан и Галлиан носили пурпур в то время, когда франки и алеманны грабили Галлию и проникли до пределов Испании.

Во время первого своего морского похода готы опустошили земли, лежащие по берегам Черного моря; второй раз они вторглись в Малую Азию; в третий были обращены в пепел города Греции. Эти вторжения влекли за собой голод и заразу, продолжавшиеся пятнадцать лет. Эта зараза обошла все города и провинции: по пять тысяч человек умирали в один день. Список граждан, получавших в Александрии содержание хлебом, показывает, что в этом городе погибло до половины жителей.

Вторжение трехсот двадцати тысяч готов в царствование Клавдия наводнило Грецию; в Италии, при Пробе, другие варвары причинили те же бедствия, но еще в большей степени. Когда Юлиан прибыл в Галлию, незадолго перед тем сорок пять городов были разрушены алеманнами: жители оставили незащищенные города и обрабатывали только те земли, которые находились внутри стен укрепленных городов. В 412 г. варвары опустошили семнадцать галльских провинций, гоня перед собой, как стадо животных, сенаторов и матрон, господ и рабов, женщин и мужчин, девочек и мальчиков. Пленный, идя пешком среди телег и оружий, имел одно утешение - быть вместе со своим епископом, таким же, как и он, пленником; будучи поэтом и христианином, он брал предметом своих песен несчастья, которых он был свидетелем и жертвой. «Если бы океан потопил галлов, то и тогда не случилось бы таких ужасных разорений, какие произвела эта война. О, если бы у нас отняли только наших животных, наши плоды и хлеб, если бы истребили наши виноградники и оливковые деревья; если бы наши жилища в селах были разорены огнем и водой и если бы (что еще печальней для взора) немного уцелевшее так и оставалось заброшенной пустыней,- все это было бы только самой малой частью наших несчастий. Но, увы! В продолжение десяти лет готы и вандалы режут нас. Замки, построенные на скалах, села, лежащие на самых высоких горах, города, окруженные реками, не могли защитить жителей от ярости этих варваров и предавали их на последние истязания. Если я не могу сожалеть об истреблении, без разбору, целых народов или людей, которые, может быть, получили справедливое возмездие за свои преступления, то, по крайней мере, мне будет позволено спросить, что сделали дурного дети, подвергшиеся той же участи, дети, которые по возрасту своему были неспособны совершить преступление? Отчего Бог попустил опустошить свои храмы?»[43] Вторжение Аттилы увенчало этот разгром; спаслись только два города, на севере от Луары - Троя и Париж. В Метце гунны умертвили всех, даже детей, которых епископ поспешил окрестить; город был предан пламени; долгое время спустя место, где он стоял, узнавали только по часовне, уцелевшей от пожара. Сальвиан видел города, наполненные телами мертвых; собаки и хищные птицы, пресыщенные гнойным мясом трупов, были единственными жильцами этих кладбищ.

Туринги, служившие в армии Аттилы, на обратном пути через землю франков производили неслыханные жестокости, которые Теодорих, сын Клодовея, вспомнил спустя восемьдесят лет, возбуждая франков к мести. «Обрушившись на наших отцов, они похитили у них все. Они вешали их детей по деревьям, за ноги. Они умертвили ужасной смертью более двухсот молодых девушек: одних привязывали за руки к шее лошадей, потом гнали животных острым рожном и разрывали жертву на куски; других растягивали на дороге и прибивали кольями к земле; после того проезжали по ним с нагруженными телегами, раздробляли им кости, и в заключение бросали на съедение воронам и собакам»1.

В древнейших грамотах, которыми жаловалась земля монастырям, говорится, что эти земли лишены лесов, что они взяты, от пустыни, ab eremo. Правила Анжерского собора (4 октября 453 г.) повелевают духовным, в случае путешествия, приобретать епископские бумаги; они запрещают им носить оружие; запрещают насилие и увечье, и отлучают от церкви того, кто выдаст город; такие запрещения свидетельствуют о беспорядках и бедствиях Галлии.

Сорок седьмой параграф салического закона «О том, кто утвердился на земле, ему не принадлежащей, и о том, кто ею владеет уже двенадцать месяцев», свидетельствует о непостоянстве владения и о большом количестве земель без владельцев. «Если бы кто-нибудь утвердился в чужом владении и прожил в нем двенадцать месяцев без всякого законного протеста, тот может оставаться там в безопасности, как и другие жители»2. Если от Галлии мы перейдем к востоку Европы, то нас поразит не менее печальное зрелище. После умерщвления Валента, страны, которые простираются от Константинополя до подошвы Юлийских Альп, были обращены в пустыню; обе Фракии заросли травой, среди которой виднелись одни белеющие груды костей. В 448 г. римские посланники отправились к Аттиле: после тринадцати дней путешествия они достигли истребленного пожаром Сардика, и из Сардика явились в Ниссу; эта родина Константина представляла одну безобразную кучу камней; несколько больных томились в развалинах церквей, а соседние деревни

1 Григорий Турский, III, 7. 2Lex Salica, гл. IV.

Галльский всадник

были завалены скелетами. «Города были опустошены, люди перерезаны,- говорит святой Иероним,- четвероногие, птицы и даже рыбы исчезли; земля покрылась тернием и дремучими лесами». На Испанию также пала доля этих бедствий. Еще при Орозие Таррагона и Лерида оставались в развалинах, после того как были разрушены свевами и франками; несколько хижин виднелось на месте разрушенных метрополий. Вандалы и готы прошли по этим развалинам; голод и зараза довершили опустошение. В селах животные, привлеченные валявшимися трупами, бросались на людей, которые еще дышали; скопившийся в городах народ был вынужден сначала питаться пометом, а затем пожирал друг друга; одна женщина имела четырех детей; она их убила и съела всех.

Пикты, каледоняне, англосаксы истребили бриттов; спаслись только те, которые убежали в землю Валлиса или в Арморику. Жители Британии послали к Аэцию письмо, надписанное: «Вопль Британии к Азии, трижды избранному консулом». Они говорили: «Варвары гонят нас к морю, а море отталкивает нас на варваров; нам ничего не остается, как выбрать род смерти от меча или волн».

Летописец Гильда довершает эту картину: «От одного моря до другого святотатственная рука варваров, пришедших с востока, разнесла пожар; пламя погасло только тогда, как выжжены были уже все города и нивы на пространстве почти всего острова; огненный язык вылизал все это место до западного Океана, на берегах которого остановился огонь. Все колонны разрушились от ударов тарана: все обитатели сел, со стражами храмов, пастырями и народом погибли от огня или меча. Великолепная башня возвышалась среди публичных площадей; она пала; обломки стен, камни, священные алтари, трупы, облитые кровью, походили на массу, раздавленную ужасным прессом».

«Несколько несчастных, успевших избегнуть этих бедствий, были настигнуты и зарезаны в горах; другие, побуждаемые голодом, возвращались и отдавались неприятелю, чтобы подвергнуться вечному рабству, что считалось несказанной милостью; немногие достигали стран, лежащих за морем, и во время переезда пели, горько рыдая, под парусами: «О, Боже! ты выдал нас, как овец для пиршественного стола; ты нас распял по разным народам».

Бедственное положение Британии вполне изображено в одном из валлийских законов: этот закон освобождает от всякой пени за воровство молока от кобылицы, от собаки и от кошки.

Северная Африка со своими плодоносными полями была опустошена вандалами, как она и теперь покрыта бесплодными песками, раскаленными солнцем. «Эти опустошения,- говорит Посидоний, свидетель их и очевидец,- омрачили последние дни жизни св. Августина; он видел опустошенные города, в селах разрушенные здания, убитых или обращенных в бегство обитателей, церкви, лишенные пастырей, разогнанных монахов и монахинь. Одни умерли от мучений, другие погибли от меча, третьи уведены в рабство, и, потеряв чистоту сердца, ума и веры, осуждены служить грубым и жестоким врагам... Тех, которые убегали в леса, пещеры и скалы или в крепости, хватали и убивали, или они сами умирали с голода. Из того множества церквей в Африке едва осталось три: в Карфагене, Гиппоне и Цитре, которые уцелели вместе с городами, где они находились».

Вандалы вырывали виноградники, фруктовые деревья и особенно оливковые деревья, для того, чтобы жители, удалившись в горы, не могли найти себе пищи. Они сравнивали с землей здания, пощаженные пламенем; в некоторых городах не осталось ни одного человека в живых. Варвары изобрели новый способ брать укрепленные города: они резали пленников и клали их трупы у стен осажденного города; палящее солнце распространяло заразу в воздухе, и вандалы предоставляли ветру нести смерть в город за стены, которых не могли преодолеть.

Наконец, дошли и до Италии друг за другом скатывавшиеся на нее потоки але- маннов, готов, гуннов и ломбардов; можно было подумать, что реки, выходя из Альп по всем направлениям и стремясь сначала к противоположным морям, внезапно переменили свое течение, слились вместе и общей волной хлынули на Италию. Рим, четыре раза осаждаемый и два раза взятый, испытал сам те бедствия, которыми он отягощал землю. «Женщины,- говорит св. Иероним,- не щадили даже детей, которые лежали на их груди, и возвращали назад в утробу свой плод, который только что оттуда вышел (то есть съедали грудных детей). Рим сделался могилой народов, бывши их матерью... Свет народов угас; вместе с головой Римской империи пала голова мира». «До нас дошли ужасные новости,- восклицает св. Августин, с высоты кафедры говоря о разграблении Рима.- Кровопролитие, пожар,

грабеж, истребление! Мы стонем, мы плачем и не можем утешиться».

Изданы были постановления, чтобы облегчить от податей провинции Апеннинского полуострова, именно - Кампанию, Тоскану, Пиценум, Самниум, Апулию, Калабрию, Бруттиум и Луканию; земли, оставшиеся пустопорожними, отдавались чужестранцам, которые брали на себя их обработку. Майо- риан и Теодорих заботились о восстановлении разрушенных зданий в Риме, из которых ни одно не сохранилось в целости, если верить словам Прокопия. Разрушение делало успехи с каждым днем; каждая новая осада, фанатизм христиан и междоусобные войны увеличивали число развалин. Рим дожил до прежних своих стычек с Альбалонгой и Ти- буром; он сражался у самых своих ворот; обширные пустыри, лежавшие внутри городских стен, сделались театром битв, которые в древнее время он давал на оконечностях земли. Число жителей Рима уменьшилось от трех миллионов[44] до восьмидесяти тысяч. В начале VIII в. Италию покрывали леса и болота; волки и другие дикие звери бродили по амфитеатрам, как бы выстроенным для них, но уже им не было кого пожрать.

Остатки империи перешли в руки варваров; повозки готов и гуннов, суда саксов и вандалов были наполнены всем, что только искусство Греции и Рима накопило в продолжение стольких веков; древний мир обирали, как дом, из которого переезжают. Гензерик приказал жителям Карфагена выдать ему, под страхом смерти, все сокровища, которыми они владеют; он разделил земли проконсульских провинций между своими сподвижниками; для себя он оставил византийские владения и плодородные поля Нумидии и Гетулии. Этот же самый король ограбил Рим и Капитолий, во время войны, которую Сидоний называет 4-й Пунической войной[45]; из меди, бронзы, золота и серебра он составил себе сумму в несколько миллионов таланов.

Сокровищницы готов были особенно знамениты; они состояли из ста бочек, полных золота, жемчуга и алмазов, предложенных Атаульфом в дар Плацидии, и из шестидесяти сосудов, пятнадцати чаш и двадцати драгоценных ящиков для хранения Евангелий. Миссорий (missorium), входивший в число этих богатств (так называлось золотое блюдо, украшенное резьбой), весил пятьсот фунтов. Один готский король, Си- зенанд, заложил его Дагоберту, королю франков, за отряд вспомогательного войска; гот приказал его украсть в дороге, и успокоил франка суммой в двести тысяч солидов золота - цена еще весьма низкая, сравнительно с действительной стоимостью блюда. Но величайшим чудом готских сокровищниц был стол из изумруда, обложенный в три ряда жемчугом; он поддерживался шестьюдесятью золотыми массивными ножками, усыпанными драгоценными камнями; его ценили в пятьсот тысяч золотых монет; он перешел от вестготов к арабам: приобретение, достойное их воображения.

История, представляя нам общую картину бедствий человеческого рода в ту эпоху, предала забвению отдельные несчастья, не будучи в состоянии перечислить бедствия частных людей. Мы видим только у христианских апостолов одну слезу, утираемую втайне. Общество, потрясенное в своем основании, не могло сохранить неприкосновенности даже в нищих хижинах; хижине угрожала одинаковая опасность наряду с палатами; в то время могил было столько же, сколько и несчастных.

Брагский собор в Лузитании, подписанный десятью епископами, дает понятие о наивности, с которой действовали и терпели в эпоху нашествий. Епископ Панкраци- ан говорит: «Вы видите, братья мои, как опустошена Испания варварами. Они разрушают церкви, убивают служителей божьих, оскверняют память святых, их кости, гробницу, кладбища... Пусть будет примером всей пастве наша твердость; мы должны за Иисуса Христа перенести небольшую часть тех страданий, которые Он претерпел за нас». Потом Панкрациан читает символ веры Католической церкви и его епископы отвечают: «Мы этому верим».

«Итак, как же поступить с мощами святых?» - спрашивает Панкрациан. Клипанд, коимбрский епископ, отвечает: «Пусть каждый поступит соответственно обстоятельствам; варвары у нас, и теснят Лиссабон; они заняли Мериду; завтра будут у вас. Каждый должен удалиться к себе, утешать верных; мощи святых спрятать осторожно, а нам дать знать о месте или пещере, где их положат, чтобы они не были забыты со временем». Панкрациан говорит: «Идите с миром. Останется только брат наш Понтамий, так как его церковь в Эминии разрушена и разграблена варварами». Понтамий отвечает: «Нет, я пойду также утешать мою паству, и страдать с ней ради Христа. Я получил сан епископа не для того, чтобы оставаться в благоденствии, но для того, чтобы трудиться». Панкрациан опять говорит: «Это очень хорошо сказано. Да сохранит тебя Бог». Все епископы повторили: «Да сохранит тебя Бог». Все вместе: «Пойдем в мире к Иисусу Христу!»

Когда Аттила появился в Галлии, ему уже предшествовал ужас; Женевьева из Нантер- ра успокаивала жителей Парижа (Parisii); она уговаривала женщин молиться вместе в баптистерии и обещала им спасение города. Мужчины, которые не верили пророчествам пастушки, хотели побить ее камнями или утопить. Оксеррский архидьякон отклонил их от такого пагубного намерения, свидетельствуя о том, что святой Герман[46] говорил о добродетелях Женевьевы: гунны оставили в стороне владения паризиев. Троа был пощажен вследствие заступничества святого Лупа. Во время своего отступления Бич Божий принуждает святого мужа проводить себя: святой Луп, раб и пленник, служит прикрытием Аттилы; это великая черта истории того времени.

Святой Аньан, епископ Орлеанский, был заперт в своем городе, который осаждали гунны, он посылает на стены смотреть и ждать освободителей; никто не является. «Молитесь,- говорит святой,- молитесь с верою», и посылает в третий раз смотреть с вершины башен. Тогда явилось небольшое облачко, как бы поднимающееся с земли. «Это помощь от Господа!»- восклицает святой.

Гензерик привел из Рима в плен Евдок- сию с двумя дочерьми, последними отраслями дома Феодосия. Тысячи римлян были брошены на корабли победителя; для увеличения страданий отделили жен от мужей, детей от отцов. Деограциас, епископ Карфагенский, пожертвовал святыми чашами на выкуп пленных; две церкви были обращены в больницы, и епископ, несмотря на преклонные лета, сам прислуживал больным, посещая их днем и ночью. Он умер, и тем, которых он освободил, казалось, что они снова впали в рабство.

Когда Аларик вступил в Рим, Проба, вдова префекта Петрония, главы могущественной фамилии Анициев, бежала в лодке за Тибр; дочь ее, Лета, и внучка, Демет- риада, сопровождали ее; эти три женщины, спасаясь в лодке, видели пламя, пожиравшее Вечный город. Проба владела большими имениями в Африке: она их продала, чтоб успокоить своих товарищей по изгнанию и несчастью.

Убегая от европейских варваров, римляне бежали в Африку и Азию; но в этих отдаленных провинциях они встречали новых варваров; их изгоняли из сердца империи к ее пределам, от пределов отбрасывали к центру, так что империя для них сделалась охотничьими угодьями, в которых они со всех сторон были окружены охотниками.

Св. Иероним принимал у себя последних потомков древнего величия Рима, в той самой пещере, где царь царей родился беден и наг. Какое зрелище и какой урок дают эти потомки Сципионов и Гракхов, являясь беглецами к подножию Голгофы! Св. Иероним писал тогда комментарии к Иезекиилю; он применял к Риму слова пророка о разрушении Тира и Иерусалима: «Я воздвигну против вас многие народы, как море воздымает волны. Они в прах разрушат стены. Я возложу на детей Иуды тяжесть их преступлений... Они увидят, как будет следовать страх за страхом»... Но дойдя до слов «... их переселят из одной стороны в другую и уведут пленниками», пустынник взглянул на своих гостей и зарыдал.

Между тем и вифлеемская пещера не была безопасным убежищем; другие разрушители ограбили Финикию, Сирию и Египет. Пустыня, как бы увлеченная варварами, пошла вместе с ними, распространяясь в провинциях, когда-то плодоносных; в странах, питавших некогда бесчисленные народы, оставались только земля и небо. Даже пески Аравии, сделавшиеся продолжением этих опустошенных провинций, были поражены общей язвой; св. Иероним едва избежал рук бродячих племен, а монахи Синая были вырезаны: с той поры мир потерял Рим, а пустынники - свою Фиваиду. Когда пыль, поднявшаяся под ногами стольких армий, от разрушения стольких памятников, улеглась, когда столбы дыма над пылающими городами рассеялись, когда смерть заглушила стенания стольких жертв, когда шум от падения римского колосса затих, тогда над всем этим хаосом поднялся крест, и у подножия креста стал новый мир. Несколько пастырей, с Евангелием в руках, сидя на развалинах, начали воскрешать общество среди могил, как Спаситель возвратил жизнь детям тех, которые уверовали в него.

Etudes historiques.

<< | >>
Источник: М.М. Стасюлевич. История Средних веков: От падения Западной Римской империи до Карла Великого (476-768 гг.) 2001. 2001

Еще по теме Ф.-Р. Шатобриан ОБЩАЯ КАРТИНА ЖИЗНИ ВАРВАРОВ В ЭПОХУ ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ НАРОДОВ (1831 г.):

  1. Видукинд КАРТИНА ВНУТРЕННИХ ОТНОШЕНИЙ ГЕРМАНСКИХ ПЛЕМЕН В ЭПОХУ ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ НАРОДОВ (около 973 г.)
  2. § 13. Великое переселение народов и образование варварских королевств в Европе
  3. Иордан НАЧАЛО ВЕЛИКОГО ПЕРЕСЕЛЕНИЯ НАРОДОВ (около 550 г.)
  4. Ф.-Р. Шатобриан О ЗНАЧЕНИИ И ПРОИСХОЖДЕНИИ ВЛАСТИ ПАЛАТНОГО МЭРА (1831 г.)
  5. Великие переселения Возникшая необходимость новой организации • Деревенская община • Общинная работа • Судебная процедура • Междуродовое право • Пояснения, заимствованные из теперешней жизни • Буряты • Кабилы • Кавказские горцы • Африканские племена
  6. К. Фориэль ОТНОШЕНИЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ РЕЛИГИОЗНОГО ОБЩЕСТВА К ВАРВАРАМ-ЗАВОЕВАТЕЛЯМ В ЭПОХУ ПАДЕНИЯ ЗАПАДНОЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ (1836 г.)
  7. Отиошеиие европейских держав к революциям 1830—1831 гг. во Фраиции, Бельгии и польскому восстанию 1830— 1831 гг.
  8. Глава V Церковная и государственная политика в конце IV в. Феодосий Великий. Дело о жертвеннике Победы, Иммиграция варваров. Принятие их на службу империи
  9. Глава V Церковная и государственная политика в конце IV в. Феодосий Великий. Дело о жертвеннике Победы, Иммиграция варваров. Принятие их на службу империи
  10. § 3. Модернизация концепции разделения властей в эпоху Великих Западныхреволюций