<<
>>

5. Средневековые маги

Следует подчеркнуть, что наше описание позднего Средневековья – роскошные хозяйки замков, закованные в броню странствующие в поисках приключений рыцари, турниры, рыцарская любовь, трубадуры, поэты, менестрели и изысканные манеры – относится к периоду после начала Реконкисты и Крестовых походов.

До этого времени Западная Европа считалась отсталой – по меркам ислама и Византии. Точно такими же выглядели «отсталые дикари» Азии и Африки в глазах завоевателей последующих эпох или американские индейцы в глазах конкистадоров и колонистов, впервые столкнувшихся с ними. Даже дипломаты, министры, придворные и монархи были неграмотными олухами, не имевшими ни малейшего представления о философии, истории, культуре и даже географии. Печатный станок еще не был изобретен, и поэтому книги считались редкостью. Церковь запретила большую часть книг, присвоив себе монополию на образование и сделав его крайне ограниченным. И только после того, как в результате Реконкисты и Крестовых походов Европа столкнулась с исламскими, иудаистскими и византийскими идеями, она начала «цивилизовываться» в привычном значении этого слова.

Тем не менее к началу тринадцатого века европейское общество и европейская самоидентификация – осознание себя и своего места в мире – изменились до неузнаваемости. Перемены были такими же драматичными и быстрыми, как те, с которыми мы столкнулись в двадцатом столетии. Современные средства массовой информации время от времени говорят о том, насколько сильно изменился мир на протяжении жизни одного человека, родившегося в конце девятнадцатого столетия и отмечающего свой сотый день рождения. Для европейца, родившегося в 1090 году, перемены, произошедшие к 1190 году, показались бы не менее грандиозными. И в основе всей этой трансформации лежали постоянные контакты с исламским, иудаистским и византийским мировоззрением, а также его ассимиляция.

Впитывая многие ключевые идеи ислама, иудаизма и византийского христианства, Европа вместе с ними впитывала и идеи герметизма.

Самым наглядным примером этого процесса может служить астрология, которая не была внове для Европы. Она получила широкое распространение в Римской империи и продолжала существовать на всей ее бывшей территории. В седьмом веке король Нортумбрии пригласил к себе астролога из Испании, который давал ему советы относительно военных действий против населявших Британию кельтов[90]. Карл Великий не только имел придворного астролога, но и сам в совершенстве овладел этим искусством[91]. Однако европейская астрология во времена раннего Средневековья оставалась примитивной и грубой, опираясь не столько на точные математические вычисления, сколько на знамения и знаки. С появлением арабских цифр, исламской геометрии и алгебры европейская астрология стала более сложной, приобрела новые и более широкие аспекты.

Отношение церкви к астрологии всегда было неясным и двусмысленным. Первые отцы церкви нападали на нее, цитируя содержащийся в Ветхом Завете запрет на любое обожествление. Считалось, что астрология является пережитком язычества. Она сохранила и использовала опасные элементы языческого мышления. Более того, христианские богословы утверждали, что астрология проповедует фаталистический детерминизм, отрицая наличие у человека свободы воли. Если действиями людей управляют звезды, то человечество не несет ответственности за добро или зло, и поэтому спасение души теряет смысл. Некоторые самые яростные нападки на астрологию исходят от такой выдающейся личности, как блаженный ABIYCTHH. НИ ОДИН астролог не может быть точен, утверждал Августин, если ему помогают и его действиями управляют злые духи[92].

Но, несмотря на все эти заявления, астрология с радостью принималась и изучалась самими представителями церкви – монахами и священниками, аббатами, епископами, кардиналами и даже папами. И действительно, именно благодаря церкви – поскольку она обладала монополией на образование – сохранилась астрологическая методология.

Именно церковь поддерживала жизнь в этой методологии, пока в последующие эпохи она не была подхвачена светскими учеными. Так, например, епископ Лизье, личный духовник Вильгельма Завоевателя, был также известен как астролог. В 1104 году после смерти архиепископа Йоркского у него под подушкой обнаружили книгу по астрологии[93].

После введения арабских цифр и изобретенной мусульманами математики астрология воспринималась с еще большим энтузиазмом, чем прежде. Когда в тринадцатом веке в Европе стали основываться университеты, везде читались курсы по астрологии. Богословы выполняли сложные интеллектуальные построения, чтобы примирить астрологию с христианской доктриной. Утверждалось, например, что астрология имеет отношение к телу, но не к душе. Физические болезни, желания и страсти человека могут управляться звездами, но его душа остается свободной. Таким образом, астрологический прогноз применим к телу, но не применим к душе. По словам св. Фомы Аквинского, «многие предсказания астрологов сбылись потому, что слишком мало людей способны сопротивляться телесным желаниям»[94]. В то же самое время Фома беспокоился, что использование астрологии для предсказания будущего может вовлечь неосторожных в сношения с демоническими силами.

Похоже, Фома Аквинский чувствовал в астрологии нечто изначально враждебное христианскому учению. Все же он не до конца осознавал иронию ситуации. Благочестивые сторонники христианского учения поздравляли себя с изгнанием богов Древнего мира. В Риме, некогда являвшемся центром древней языческой империи, Меркурия, Марса, Юпитера и Сатурна якобы сменили Святая Троица и Дева Мария. Теперь же античные боги, скрывшись под маской планет, при помощи астрологии вероломно проникли в самое сердце христианской культуры и начали восстанавливать свою власть. Средневековые прелаты могли официально высказывать свое уважение Богу Отцу, Богу Сыну и Святому Духу, но они планировали свою жизнь, составляли распорядок дня и принимали решения в соответствии с взаимным расположением Венеры и Меркурия, Марса и Юпитера.

На основе этих же принципов купцы вели свои дела, государственные мужи плели интриги, военачальники разрабатывали стратегии. Если уж на то пошло, в образе планет древние боги оказывали на жизнь людей еще большее влияние, чем в прошлом. Они получили вполне ощутимую власть, а в соответствии с герметическим принципом аналогии между микрокосмом и макрокосмом этой властью можно было манипулировать и управлять, направляя ее в определенное русло.

Если Фома Аквинский только подозревал об этом явлении, другие понимали его более отчетливо. В 1277 году епископ Парижский разразился новыми обвинениями в адрес астрологии, подчеркивая языческие – исламские и герметические – корни этой науки[95]. Однако было уже поздно, и процесс, которого так боялся епископ, стал необратимым. Герметически ориентированная астрология укоренилась уже настолько прочно, что от нее невозможно было избавиться. Вопреки возражениям первых отцов церкви она больше не лишала человека свободы воли. Как раз наоборот. Астрология давала человеку большую свободу и возможность управлять свой жизнью, определять свою судьбу и планировать свои дела, чем готово было допустить христианство. Если человек имел возможность точно прочитать послание звезд и строить свою деятельность в соответствии с ним, то церковь с ее иерархией становилась избыточной и даже лишней.

Однако более сложная астрология, проникшая в Европу после начала Реконкисты и Крестовых походов, все еще была неполной. Не имея доступа ко всему своду герметических учений, средневековые астрологи были вынуждены работать с фрагментированным материалом, и они это прекрасно понимали. Другими словами, они осознавали то, о чем обычно забывают современные самозванцы, – что астрология волей‑неволей должна существовать в более широком контексте. Для средневекового астролога эта наука не была отдельной, изолированной и автономной дисциплиной, окруженной вакуумом. Наоборот, в соответствии с принципом взаимосвязи, лежащим в основе герметической философии, она тесно взаимодействовала с другими сферами науки, с другими областями знания.

Она была всего лишь одним компонентом всеохватывающего единства, и ее ценность в значительной мере определялась неразрывной связью с другими такими компонентами.

Наиболее важным из них считалась, разумеется, алхимия, которую иногда определяли как «земную астрологию», а чаще как «Королевское Искусство» или просто «Искусство», указывая таким образом на ее превосходство над всеми остальными. Алхимия опиралась на ту же сложную сеть герметических связей, что и астрология, ‑связей, или аналогий, с самой астрологией, а также с множеством других дисциплин. Так, например, астрологические символы семи «планет» – Солнца, Луны, Меркурия, Венеры, Марса, Юпитера и Сатурна – использовались для обозначения соответствующих этим планетам металлов. Для средневекового сознания эти символы отражали взаимосвязи, граничащие со сверхъестественными, а также подтверждали герметическую посылку о микрокосме и макрокосме. В астрологии, к примеру, Марс, названный в честь античного бога войны, управлял состоянием крови и кровообращения. Марс воспринимался и описывался как «красная планета», и красный цвет использовался для его обозначения в астрологических системах. В алхимии Марсу соответствовало железо. В алхимических лабораториях железо обычно использовалось в виде окиси – ржавчины, – имеющей красноватый оттенок И конечно, железо вносило вклад в красный цвет крови.

Сегодня алхимию часто называют предшественницей современной химии. Во многих отношениях это действительно так. Однако средневековый алхимик и его последователь из эпохи Возрождения вообще не считал себя химиком – в привычном значении этого слова. Если бы в те времена существовала современная психологическая теория, то он мог бы – как это показал Карл Юнг – рассматривать себя как духовно ориентированного психолога, чьим клиентом, или пациентом, был он сам. Другими словами, он мог считать себя участником программы самоочищения и трансформации, для которой внешний алхимический эксперимент был всего лишь «воплощением», зеркальным отображением во внешнем мире внутреннего состояния или процесса.

Точно также, как скульпторы говорят об «освобождении» скрытой формы из глыбы камня, в которой она заключена, многие алхимики полагают, что они «освобождают» скрытый потенциал окружающего их мира элементов и минералов. Интересно, что дисциплина, с которой алхимики Средневековья и Возрождения часто отождествляли свою науку, была ботаникой.

Ботаника передавала для алхимика точное ощущение работы, которой он занимался, – очень тонкой, естественной и органичной по своей сути, а не механической и искусственной. Алхимическая лаборатория должна была повторить процесс, происходящий в самой природе, помочь этому процессу – но ни в коем случае не изменять или усовершенствовать его, не искажать его насильственным путем. Золото нужно было не вырабатывать или получать. Наоборот, следовало помогать ему «вырасти». Поэтому алхимик все время говорил о себе как о ботанике металлов и минералов, который терпеливо ухаживает за ними, заботится о них, чтобы получить естественные плоды. Подобно ботанике, алхимический процесс требует огромного терпения, и, подобно ботанике, он должен быть генеративным и тонким.

Это необходимо еще и потому, что конечным субъектом и объектом алхимического эксперимента является сам алхимик.

Тем не менее, несмотря на гораздо более широкие психологические и духовные аспекты, алхимия разработала методологию и накопила данные, составившие основу современной химии. Наследие алхимии можно обнаружить и в других областях знания, некоторые из которых достаточно далеки от первоначальных целей этой науки. Так, например, сложные процедуры дистилляции, применявшиеся алхимиками, привели к распространению, а возможно, к открытию дистиллированного алкоголя (название происходит от арабского al‑kohl). И действительно, сами названия этого продукта часто отражают его алхимическое происхождение – «живая вода», «спирт». Дистиллированный спирт называли «душой вина». Широко известна история – увы, возможно, вымышленная – об изобретении ликера «Бенедиктин». По этой легенде средневековый монах, нарушив запрет настоятеля, работал в своей келье с примитивными алхимическими приспособлениями. В процессе эксперимента он получил яркую густую жидкость цвета янтаря или топаза. Попробовав ее, монах нашел, что у жидкости приятный вкус, соответствующий теплому свету радости. Неудивительно, что ему захотелось попробовать еще. Вскоре он почувствовал явный подъем настроения, бодрость и возбуждение. Прошло немного времени, и он вместе с другими монахами носился от радости вокруг монастыря, заявляя, что открыл алхимический эликсир. С учетом утреннего похмелья громы и молнии, которые метала церковь по поводу запретных занятий, выглядели вполне обоснованными.

Алхимия и астрология являли собой основные проявления процесса проникновения философии герметизма в Западную Европу. Были, однако, и другие. В арабской любовной лирике часто использовалась символика герметиков, впоследствии проложившая себе дорогу в произведения европейских трубадуров[96]. Целомудрие и рыцарская любовь нередко выражались при помощи алхимических образов. Нельзя забывать и о произведениях, которые сегодня известны как «романы о Граале». Под пером Кретьена де Труа, Вольфрама фон Эшенбаха, Робера де Борона и многих других, вплоть до сэра Томаса Мелори, на примитивную «магию» так называемых легенд о «языческом Граале» наложился целый пласт иудаистско‑христианского материала, пропитанного герметическими темами и символами. Эти темы и символы особенно заметны в таком произведении, как «Перлесваус». В этой работе – анонимное авторство которой усиливает содержащиеся в тексте свидетельства того, что она была написана тамплиером, – читатель сталкивается с повозкой, в которую впряжены три оленя. В повозке находятся головы 150 рыцарей, некоторые из которых «запечатаны в золото, другие в серебро, а третьи в свинец»[97]. В повозке также есть голова королевы, «запечатанная в свинец и увенчанная медью»[98]. Далее в тексте появляется замок с тридцатью тремя «учителями», одетыми в белые одежды с красным крестом на груди. Один из этих «учителей» говорит главному герою‑. «Вот головы, запечатанные в серебро и в свинец, а вот тела, которым когда‑то принадлежали эти головы; вы должны принести лежащие там головы короля и королевы»[99].

Подобная символика, ассоциируемая с герметической магией, часто встречается в «Перлесваусе». Ею также пронизан текст «Парцифаля» Вольфрама фон Эшенбаха. Сам Грааль в поэме Вольфрама описывается как

«…камень чистейшей воды. Если вы не знакомы с ним, приведем здесь его название. Он носит имя lapsitexillis. Сила этого камня обращает птицу феникс в пепел и вновь возвращает к жизни. Так феникс линяет и меняет свой наряд из перьев, который после этого сияет так же ярко, как раньше. Если даже самый больной человек увидит этот камень, то он не умрет в течение недели. И он перестанет стареть. Его внешность останется неизменной. Будь то женщина или мужчина, человек будет выглядеть так же, как в тот день, когда он увидел камень, как будто наступила лучшая пора его жизни; и даже если он будет смотреть на камень двести лет, то нисколько не изменится, разве что волосы могут немного поседеть. Этот камень наделяет человека такой силой, что его плоть и кости вновь становятся молодыми. Камень сей также называется Грааль»[100].

Ученые мужи предлагали разнообразные интерпретации фразы «lapsit exillis», и все они более или менее правдоподобны. Возможно, это искаженное lapis ex caelis – «камень с небес». Возможно также, что это искаженное lapsit ex caelis – «упавший с небес». Вполне вероятно, что это сокращение от lapis lapsus ex caelis – «камень, упавший с небес». Однако наиболее правдоподобным выглядит вариант lapis elixir, то есть философский камень и алхимический эликсир[101]. Процитированный выше отрывок насыщен алхимической символикой. Феникс, к примеру, часто встречается в трудах алхимиков, и Вольфрам упоминает о нем в привычном алхимическом контексте.

Именно при помощи герметических романов о Граале и псевдоисторических книг – таких, как книга Гальфрида Монмутского «История королей Британии», – перед нами предстает фигура Мерлина в том облике, в котором мы его знаем сегодня. Мерлин, прочно укоренившийся в обыденном сознании и литературе позднего Средневековья, уже не имеет ничего общего с примитивным шаманом и колдуном Мирддином из древних кельтских сказаний. Мерлин теперь выступает как настоящий маг, владеющий тайными знаниями, которые включали в себя все приемы посвященного в практику герметизма. Для средневековых читателей, которые встречали его имя в труде Гальфрида Монмутского, Мерлин имел отношение не только к их настоящему, но и будущему. Мифологизированная история Гальфрида содержала собрание пророчеств, которые якобы принадлежали Мерлину. Эти предсказания часто воспроизводились и издавались в виде отдельных текстов. Говорят, именно они вдохновили Оуэна Глендауэра поднять восстание в Уэльсе в 1402 году. Говорят также, что они проложили дорогу Жанне Д'Арк. В соответствии с официальной версией легенды о ней – как она была записана в девятнадцатом веке – «старый Мерлин, древний волшебник, предсказал приход Жанны Д'Арк, и она появилась в указанное время»[102]. Мерлин якобы напророчил, что «французское королевство, погибшее из‑за женщины, будет спасено другой женщиной; что из болот Лотарингии придет Дева и освободит Орлеан…»[103].

Таким образом в эпоху позднего Средневековья фигура Мерлина из примитивного племенного шамана превратилась в предвестника герметического мага. Ему приписывали знания, которые были недоступны для любых исторических личностей, – те аспекты герметической философии, которые существовали лишь в фрагментарном виде и о смысле которых скорее догадывались и подозревали, чем знали и понимали его. По существу, он стал связующим звеном между библейским персонажем Симоном‑волхвом и человеком, который утвердился в сознании европейцев пятнадцатого века под именем Фауста.

В то же время в Европе были реальные «Мерлины», работавшие с теми фрагментами герметического учения, которые имелись в их распоряжении. Возможно, они не внушали такого благоговения и не производили такого впечатления, как романтизированная фигура мага из легенды о короле Артуре, но некоторые из них внесли реальный вклад в науку, а также в историю западной мысли.

Возможно, самым известным из них – по крайней мере, в англоговорящем мире – был францисканский монах Роджер Бэкон (1214‑1294). Бэкон родился в Сомерсете и изучал математику и медицину в Оксфорде и Париже. Неудивительно, что во Франции он поссорился с церковными властями и ему было запрещено писать книги. Временно реабилитировав себя, он вернулся в Англию, но через несколько лет снова попал в беду: ученого заключили в тюрьму, а его труды сожгли. Кроме латыни, Бэкон свободно изъяснялся на древнееврейском, арабском и греческом – и это в эпоху, когда лишь немногие европейские ученые были знакомы с одним из этих языков. Он был одним из пионеров экспериментальной науки. Исследования Бэкона охватывали такие области, как алхимия, химия, математика, астрономия, магнетизм и оптика, – весь спектр знаний, доступных человеку, который стремится к ним. Общепризнано, что он открыл новую страницу в изготовлении и использовании линз. Считается также, что его эксперименты с селитрой способствовали изобретению пороха в Европе. В своих многочисленных трудах он говорит о судах, которые когда‑нибудь поплывут без весел и парусов, о машинах, которые будут летать по воздуху.

Имя Бэкона неизбежно стало связываться с целым сводом фантастических легенд и фантастической литературы. Ходили слухи, что его алхимические опыты закончились созданием бронзовой головы оракула, которая могла предсказывать будущее. Ему также приписывали обладание магическим кристаллом, или хрустальным шаром, который использовался для этих Же целей. Разумеется, у этих историй не было реальной основы, однако они отражают тот образ средневекового мага‑ученого, который складывался в сознании его современников. В определенном отношении этот образ недалек от истины. Если отбросить все фантастическое, что приписывалось Бэкону, то можно обнаружить истинно фаустовскую жажду знаний и власти – решимость понять, как устроен этот мир, изменить его в соответствии со своей волей и «создавать события».

Кроме Бэкона, в эту эпоху работал также Михаэль Скотт (1175‑1234), который, как уже отмечалось выше, учился в Испании, а затем стал придворным астрологом императора Фридриха II на Сицилии. Шесть столетий спустя Кольридж размышлял над тем, чтобы написать драму, главным действующим лицом которой был бы Скотт, – его писатель считал более яркой личностью, чем Фауста. Скотт также фигурирует (хотя и с ошибкой по времени) в эпической поэме сэра Вальтера Скотта «Песнь последнего менестреля». Можно назвать имя Арналдо ди Вилланова (1235‑1311), который родился неподалеку от Валенсии и деятельность которого как ученого и экспериментатора сравнима с деятельностью Бэкона. К этому же времени относятся работы Раймонда Луллия с острова Мальорка (1229‑1315), который считался одним из самых выдающихся герметических магов эпохи. В соответствии с открывшимися в недавнее время свидетельствами Луллий никогда не занимался алхимией и не написал ни одного трактата на эту тему. Однако большое количество его современников и ученых последующих эпох сочиняли труды по алхимии, присваивая авторство Луллию, и вследствие этого его имя фигурировало практически во всех списках выдающихся средневековых алхимиков. Но даже несмотря на то, что сам Луллий не занимался алхимическими опытами, он был непревзойденным знатоком суфизма, Каббалы и философии герметизма, а также оказал существенное влияние на живших после него последователей герметической мысли.

Из всех средневековых алхимиков и философов‑герметиков самой выдающейся фигурой можно считать Альберта Великого (1193 – 1280), который сначала стал епископом Ратисбона, а потом стал жить затворником в окрестностях Кельна. В большей степени, чем другие алхимики этой эпохи, Альберт считался учителем и образцом для подражания для многих следующих поколений. Кроме того, он был необыкновенно авторитетным теологом и философом, который открыл новую страницу в изучении трудов Аристотеля, работ еврейских и исламских мыслителей, а также естественных наук. Его труды до сих пор включаются в перечень выдающихся произведений церковной литературы тринадцатого века, а во время пребывания в Париже его главным учеником и протеже был не кто иной, как Фома Аквинский. Именно Альберту обязан Фома Аквинский своим глубоким знанием учения Аристотеля.

Обычно Альберта называют главной фигурой в латинском образовании и естественных науках тринадцатого века. Среди его работ есть труды по физике, зоологии, астрономии, ботанике, минералогии, географии и астрологии, а также по магии, алхимии и философии герметизма. Особенно преуспел он в примирении магии с христианской теологией. К концу жизни он стал выделять разные формы магии. Существовала злая, или черная, магия, предполагавшая сношения с демоническими силами и использовавшая магические формулы и заклинания. К этой категории Альберт относил также колдовство и заклинания, являющиеся пережитками древних языческих религий. В противоположность черной существовала так называемая «естественная магия», которая основывалась на естественных законах природы и божественном влиянии звезд и которая не допускала вмешательства или манипуляций человека. Такой, например, по мнению Альберта, была магия трех «мудрецов», или «волхвов», которые согласно Священному Писанию пришли поклониться Иисусу в день его Рождества[104]. Такой была и алхимия, которая «из всех наук… наиболее точно имитирует природу»[105].

Различия выглядели достаточно четкими, хотя и немного грешили софистикой. Однако в своих научных трудах – по словам одного из комментаторов, «испытавших влияние в основном арабской астрологии, приписываемых Аристотелю работ и герметической литературы[106] – Альберт описывает и третий вид магии. Основана эта магия на герметизме – на герметическом тезисе взаимосвязи между микрокосмом и макрокосмом – и использует «оккультные свойства» растений, камней, крови, определенных животных, амулетов и талисманов. Алхимия может быть отнесена как к этой категории, так и к «естественной магии». Однако герметическая магия также включает в себя элементы, которые Альберт осуждает как зло. Короче говоря, в своих теологических трудах Альберт осуждает то, что превозносит в научных. Не следует, однако, забывать, что он был доминиканцем и работал под бдительным оком церкви, что заставляло его быть осторожным. В предисловии к своим работам по алхимии он перечисляет ошибки, типичные для алхимиков, а затем очерчивает правила, которым они обязаны следовать. Первое из этих правил – секретность.

Среди имен средневековых магов и алхимиков нельзя не упомянуть еще об одном человеке, хотя его жизнь и деятельность приходится на более позднюю эпоху. Это Николас Фламель, родившийся примерно в 1330 и умерший в 1418 году. Сначала он работал в Париже в качестве писца и переписчика. Благодаря своей профессии он имел доступ ко многим редким книгам и документам, а также познакомился – что было редкостью для мирянина того времени – с живописью, поэзией, химией, математикой и архитектурой. Кроме того, он стал углубленно изучать все, что только мог найти, в таких областях, как алхимия, каббалистические учения и философия герметизма.

Примерно в 1360 году Фламелю – по его же собственным словам – посчастливилось наткнуться на алхимический труд, перевернувший всю его жизнь. Сам Фламель предполагал, что рукопись имела иудаистское происхождение и, возможно, была украдена. На ее титульном листе имелась надпись: «Авраам Иудей, Принц, Священник, Левит, Астролог и Философ, к еврейскому народу, Божьим гневом рассеянному среди галлов»[107]. Каждая седьмая страница книги не содержала текста – там были только рисунки. В книге были и другие многочисленные иллюстрации, в основном связанные с алхимией и герметизмом. Говорят, что оригинал этой книги был помещен в библиотеку Арсенала в Париже. Копии ее усердно, с истинно религиозным рвением и, насколько нам известно, без особого успеха изучались последующими поколениями мнимых экспертов.

По свидетельству самого Фламеля, он самостоятельно не мог прочесть эту книгу, которая была написана не на латыни и не на французском. Вполне возможно, это был древнееврейский язык – Фламель пришел к убеждению, что ее невозможно понять, не зная Каббалы. Более двадцати лет он потратил на тщетные попытки понять смысл своего не поддающегося расшифровке и загадочного приобретения. Наконец, во время путешествия в испанский город Сантьяго де Компостелла он повстречал в Леоне перешедшего в христианство еврея, который разъяснил ему таинственный текст. Вернувшись в Париж, Фламель начал применять на практике то, чему научился, и, как утверждают, 17 января 1382 года выполнил первую из целой серии алхимических трансмутаций.

Истинность рассказа Фламеля проверить невозможно. Но факт остается фактом – вскоре после своего успеха он получил покровительство женщины, которая сама имела репутацию «искусной в химических науках». Это была Бланш д'Эвре, также известная под именем Бланш Наваррской, дочь короля Наварры и будущая жена Филиппа VI Французского. Говорят, что в результате алхимических трансмутаций Фламель стал сказочно богатым. В конце жизни он владел тридцатью домами и участками земли только в одном Париже. Однако он, похоже, был скромным человеком, который не упивался своей властью, а свое влияние направлял в основном на добрые дела. К 1413 году он основал и содержал на свои средства четырнадцать больниц, семь церквей и три часовни в Париже и примерно столько же в Болонье. Альтруизм – возможно, даже в большей степени, чем ослепительный успех, – сделал его легендарной личностью и сохранил его имя для потомков. Даже в восемнадцатом веке о нем с уважением отзывались такие ученые, как Исаак Ньютон, – он внимательнейшим образом изучил его работу, написал к ней подробные комментарии и даже собственноручно переписал ее, пытаясь таким образом выполнить свое обязательство «усовершенствовать во славу Божию учение Гермеса…»[108].

Важно отметить, что все выдающиеся последователи средневековой магии и герметизма, за исключением Фламеля, либо сами были духовными лицами, либо работали под покровительством церкви. Другими словами, монополия церкви на науку и образование осталась в неприкосновенности. Исключение составляли лишь протеже того или иного королевского двора, например авторы романов о Граале, которые находились под покровительством светских властителей. Однако после Фламеля, последнего средневекового мага, ситуация начала постепенно меняться. Вскоре эти изменения стали заметными. За кулисами истории уже ждало своего часа новое поколение магов, которые почти никак не были связаны с церковью, а иногда даже выступали ее противниками. Фауст уже готовился к своему дебюту. А церковь уже была готова создать собственную неортодоксальную магию – просто для того, чтобы не отстать от него.

<< | >>
Источник: Майкл Бейджент, Ричард Ли. Эликсир и камень. М.; 2007. 2007

Еще по теме 5. Средневековые маги:

  1. Маги‑одиночки,
  2. Часть вторая. История средневекового государства и права Раздел III. Государство и право средневековой Европы
  3. Часть вторая Средневековый Восток Глава 1 Средневековье и проблема феодализма на Востоке
  4. ЦЕРКОВНЫЙ ХАРАКТЕР СРЕДНЕВЕКОВОЙ КУЛЬТУРЫ
  5. Средневековые ереси.
  6. 15. Рынок и средневековой город
  7. Классификация средневековых источников.
  8. Начало формирования средневековой культуры.
  9. ОСНОВНЫЕ ЧЕРТЫ СРЕДНЕВЕКОВОГО ПРАВА
  10. Развитие средневековой философии
  11. Средневековье (V-XIV вв.)
  12. Средневековый интеллект
  13. Средневековый интеллект
  14. Средневековая юридическая мысль
  15. § 4. Феодальное (средневековое) право
  16. Церковь к началу средневековья
  17. Еретические движения средневековья
  18. Место истории в средневековом миросозерцании
  19. Глава 14. Государство и право в средневековой Японии